Голубой горизонт - Уилбур Смит

– Крови у тебя много, как у свиньи. Да ты и есть свинья, – насмехался Джим.

Кровь стекала по ноге Котса и капала в грязь. Он взглянул вниз и помрачнел. Обе раны неглубокие и легкие, но вместе они приводят к большой потере крови. Джим сделал выпад.

Отпрыгнув, Котс почувствовал, что его ноги слабеют. И понял, что должен найти быстрое решение. Он посмотрел на противника и, как с ним бывало в жизни очень редко, почувствовал страх. Это больше не мальчишка, за которым он гонялся по всей Африке. Это мужчина, высокий, широкоплечий, закаленный в огне жизни, как сталь.

Котс собрал все свое мужество и последние силы и набросился на Джима, пытаясь только тяжестью и силой оттеснить его. Джим не сдвинулся с места. Теперь, казалось, их разделял только эфемерный барьер из мелькающего металла. В страшном крещендо поднялся скрежет и визг стали. Воины Бешвайо были очарованы этим новым видом боя. Они видели мастерство и силу противников, одобрительно кричали, били ассегаями в щиты и возбужденно пританцовывали.

Долго так продолжаться не могло. В светлых глазах Котса появилось отчаяние. Пот смешался с кровью, текущей по его боку. Он чувствовал слабость запястья; мышцы не слушались, когда он хотел сильнее нажать на Джима. Джим блокировал очередной отчаянный выпад, и их клинки скрестились перед глазами. Они смотрели друг на друга через крест, образованный дрожащей сталью. Образовалась скульптурная группа, словно вырезанная из мрамора. Воины почувствовали приближение кульминации драмы и затихли.

Котс и Джим знали: тот, кто уступит, будет открыт для смертельного удара. Потом Джим почувствовал, что Котс подается. Он переместил ноги и, напрягая плечи, попытался отбросить Джима и разорвать хватку. Джим был готов к этому и, как только Котс ослабил давление, метнулся вперед со скоростью гадюки. Глаза Котса широко раскрылись, но они были бесцветны и слепы. Пальцы его разжались, и он выронил саблю в грязь.

Джим стоял, глубоко вонзив саблю в грудь Котса. Он чувствовал, как рукоять слабо дергается в руке, и на мгновение подумал, что это его собственный пульс. Потом понял, что клинок пробил сердце Котса, и толчки уходящей крови передаются его руке через саблю.

На лице Котса появилось изумление. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но снова закрыл. Его колени медленно подогнулись, и он осел. Джим позволил ему самому соскользнуть с клинка. Котс упал лицом в грязь, и воины Бешвайо заревели, как львиный прайд после охоты.

Несколькими неделями раньше три корабля: «Месть», «Дух» и «Арктур» – вышли с утренним приливом из залива Рождества. Тасуза с его маленькой фелукой оставили в виду утеса наблюдать за прибытием флота Заяна, а сами устроили засаду на востоке, невидные с земли. Последующие бесконечные дни были однообразны и насыщены неуверенностью; корабли патрулировали край континентального шельфа, ожидая появления Тасуза и призыва к бою.

Рубиновый Корниш на «Арктуре» каждый полдень отмечал положение солнца, но чутье Батулы на «Мести» и Кумры на «Духе» было почти так же точно и позволяло без инструментов удерживать нужное положение.

Почти все дневные часы Мансур проводил в корзине на грот-мачте «Арктура», наблюдая в подзорную трубу за горизонтом, пока от напряжения и блеска солнца на воде его правый глаз не наливался кровью. Каждый вечер после раннего ужина с Корнишем он отправлялся в каюту Верити. И допоздна засиживался за ее бюро. Когда они расставались на берегу залива Рождества, она отдала ему ключи от ящиков стола.

– Никто никогда не читал мои дневники. Я писала по-арабски, чтобы не могли прочесть отец и мать. Понимаешь, дорогой, я никогда не доверяла никому из них. – Она рассмеялась. – Я хочу, чтобы ты первый их прочел. Через них ты разделишь со мной мою жизнь, узнаешь мои самые сокровенные мысли и тайны.

– Ты оказываешь мне великую честь.

Он едва не поперхнулся, говоря это.

– Дело не в чести, а в любви, – ответила она. – Отныне я никогда ничего не буду от тебя утаивать.

Мансур обнаружил, что дневники охватывают девять лет жизни, с того времени, когда Верити исполнилось девять лет. Это было подробное описание чувств девушки, ощупью находящей свой путь к женственности. Каждый вечер Мансур сидел допоздна и при свете масляной лампы узнавал о ее желаниях и удивлении, девичьих катастрофах и победах. Здесь были и радостные страницы, и страницы, настолько полные чувств, что начинало болеть за нее сердце. Он чувствовал мурашки по коже, когда она писала об отце и намекала на то, чего не могла выразить словами. Не опуская никаких подробностей, она описывала, каким наказаниям он ее подвергает, и руки Мансура дрожали от ярости, когда он переворачивал надушенные страницы. Были места, которые удивляли его своими яркими открытиями. И его неизменно поражало ее свежее, вдохновенное использование слова. Иногда она заставляла его смеяться вслух, иногда на глазах выступали слезы.

Последние страницы предпоследней тетради охватывали период от их первой встречи на палубе «Арктура» до расставания на дороге из Искандерабада. В одном месте она написала о нем: «Хотя он еще не знает этого, он уже часть меня. Отныне наши шаги всегда будут отпечатываться рядом на песке времени».

Когда она закончила излагать свои чувства в словах, Мансур задул лампу и, слабый от переживаний, лег на ее койку. Подушка еще пахла волосами Верити, простыни хранили аромат ее кожи. Ночью Мансур проснулся и потянулся к ней, а когда понял, что ее нет рядом, застонал от боли. И почувствовал ненависть к отцу, который не разрешил ей остаться с ним и отослал в фургонах вместе с Сарой, Луизой и маленьким Джорджем в дикие холмы материка.

Как бы мало Мансур ни спал, он, когда били восемь склянок второй вахты, поднимался на палубу и еще до первых лучей рассвета был на мачте. Он наблюдал и ждал.

Самый мощный, но и самый медленный корабль эскадры, «Арктур» держался с наветренной стороны, а у Мансура было самое острое зрение на борту. Именно он первым увидел крошечный парус фелуки на горизонте. Как только они убедились, кто это, Рубиновый Корниш повернул «Арктур» и повел наперехват. На оклик отозвался Тасуз:

– Заян аль-Дин здесь, с двадцатью пятью большими дау.

Он повернул и повел эскадру к африканскому побережью, которое голубой тенью лежало на горизонте, точно грозное подводное чудовище. И опять Мансур первым разглядел корабли вражеской флотилии, стоящей в устье реки Умгени. Паруса дау были спущены, темные корпуса сливались с фоном из леса и холмов.

– Они именно там, где ожидал ваш отец. – Корниш внимательно разглядывал дау. – И уже отослали шлюпки на берег. Нападение началось.

Они быстро сокращали расстояние, но враг был так занят высадкой, что не следил за открытым морем.