Клятву сдержали - Ибрагим Друян

- Не так страшен черт, как его малюют! - кричит он.

Мы завидуем ему: у него самый трудный экзамен позади. Нам же еще нужно взять эту высоту.

Вася наконец вырывается из объятий товарищей, отходит в сторонку, закуривает и с наслаждением, жадно затягивается. Он, как всегда, невозмутим, снова спокоен, уверен в себе. Темные глаза немного сощурены. Болгарин по национальности, он родился и вырос в нашей стране. Любил петь украинские песни про седой Днепр, про степь, гайдамаков. Среднего роста, брюнет, он был самым красивым из ребят нашего курса. Многие девушки по нем вздыхали, но сам он был с ними одинаково вежлив, и только. Видно, не наступила еще его пора...

Всегда аккуратный, подтянутый, Вася был одним из лучших студентов нашего курса, хорошим товарищем. Своей врачебной специальностью он тоже выбрал хирургию, и это сблизило меня с ним. Последние два года учебы мы жили в одной комнате, делились самыми сокровенными мечтами...

Опять распахнулась дверь, и в коридор вышел Женя. Его светлые глаза победно сверкали: он тоже успешно "свалил" хирургию.

Женя - прямая противоположность сдержанному Пеневу. Эмоциональный, подвижный, возбужденный после успешной сдачи экзамена, он говорил без умолку, встряхивая своей огненно-рыжей шевелюрой.

- Комиссия настроена благожелательно, - сообщил он. - Дополнительных вопросов почти не задают, "сам" все время молчит, хотя слушает внимательно.

- Главное, не говорите глупостей, и все будет чудесно, - советует Женя.

- Ты думаешь, это легко? - возражает Федя Коломийцев. - Там, брат, с перепугу иной раз такое понесешь...

Федя захлопнул учебник, решительно взялся за ручку двери.

- Ни пуха ни пера! - провожаем мы товарища.

За Федю Коломийцева мы "болели" все. Он был самым старшим на курсе, уже "женатик", имел двоих детей. Учеба в институте давалась ему нелегко, особенно тяжело постигал он хирургию, и хотя помогали ему всем курсом, все же очень волновались: а вдруг завалит. Но когда сияющий Коломийцев вышел и сообщил, что все благополучно, у всех поднялось настроение. Теперь никаких ЧП быть не может. Так оно и оказалось: хирургию сдали без завалов. Недаром наш второй поток лечебно-профилактического факультета держал переходящее Красное знамя института.

Хирургию я тоже сдал на "отлично". Билет попался с вопросами, которые знал хорошо: "Группы крови и переливание крови. Тактика хирурга при прободной язве желудка. Асептика и антисептика". Отвечая на них, я тогда не думал, что эти знания мне пригодятся так скоро, буквально через несколько дней. И притом применять их на практике буду не в мирной обстановке, в тиши больницы, а под грохот войны...

Да, о войне мы тогда думали меньше всего. Целиком поглощенные таким важным в нашей жизни событием, как окончание института, как-то забывали о тревожной международной обстановке того времени.

Еще не закончена сдача государственных экзаменов, а на курсе уже создана комиссия по подготовке к выпускному вечеру. В комиссию попал и я. Забот прибавилось. Мы обходили студентов, собирали взносы, обсуждали, где, как, когда провести долгожданное торжество. Очередное заседание провели вечером 21 июня у нас в комнате. За столом места не хватило, расселись на койках, на подоконнике. Женя предложил набрать припасов, сесть на пароход и отпраздновать окончание института где-нибудь на лужайке над Днепром. Я горячо поддержал его, но многие были против, и мы заспорили...

Разошлись поздно. Я провел товарищей, а когда вернулся, Вася и Женя уже спали. На полу у изголовья Васиной койки лежала недочитанная книга. Женя спал, свернувшись калачиком. Несмотря на раскрытую форточку, в комнате было душно. Я распахнул окно. Внизу тысячами огней сверкал город. Вместе с прохладным ночным воздухом в комнату ворвались приглушенные гудки автомобилей. Ниже, на втором этаже, негромко играл патефон и пели девушки. Днем зацвели липы, и теперь, ночью, их запах был особенно свеж и приятен.

Я отошел от окна, включил репродуктор. Черная тарелка на стене несколько мгновений молчала, потом из нее полились чарующие звуки вальса Штрауса. Прекрасная, мирная музыка... С каким наслаждением слушал я в тот вечер Штрауса! Но вот неспокойный Женя зашевелился, сонным голосом сердито что-то пробормотал. Я выключил радио, погасил свет, лег.

Но сон не шел. Думалось о подготовке к завтрашнему торжеству: не забыть выгладить сорочку, купить новый галстук... Да, утром обязательно дать телеграмму родным: скоро буду!

С мыслью о телеграмме я и уснул.

На митинг мы собрались в актовом зале общежития, сбежались сюда сразу же после того, как Левитан передал по радио сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на нашу страну. На сцене сменяют друг друга ораторы: преподаватели, партийные и комсомольские активисты, рядовые студенты. Речи короткие, но в словах каждого твердая уверенность в нашей победе. Все клеймили фашистских агрессоров, говорили о том, что гитлеровцев ждет участь всех врагов, которые посягали на независимость нашей Родины.

Зал переполнен. Я вглядываюсь в лица товарищей, и мне кажется, что каждый повзрослел за это утро: плотно сжатые губы, строгие, суровые глаза.

Неподалеку от трибуны я заметил рыжую шевелюру Жени, протиснулся к нему, стал рядом.

- Ну, что будем делать? - негромко спросил он.

- Воевать. Что же еще! - ответил я.

Он молча кивнул.

Сразу после митинга мы втроем собрались в комнате.

- Значит так, - твердо заявил Вася Пенев. - Пишем заявления с просьбой принять добровольцами в действующую армию.

Он нисколько не сомневался в том, что мы с Женей его поддержим.

- Правильно, - ответил Женя и вынул из бокового кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги. - Но мы все же врачи. И уверен, что на фронте будем выполнять обязанности медиков. Поэтому предлагаю...

Он развернул листок, встал.

- Предлагаю дать друг другу клятву Гиппократа. Будем же до конца, до последнего дыхания верны своему долгу, беззаветно служить людям, делать им только добро.

Торжественно, наполненные каким-то особым смыслом, звучали слова клятвы:

"...Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости... Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного...

Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому".

Много лет прошло с того дня, многое стерлось в памяти, а вот тот день, митинг, потом наша комната, где мы принимали клятву Гиппократа, запомнились навсегда. И сегодня, когда большая часть жизни прожита, могу честно сказать: эту заповедь не нарушил, делал все возможное для того, чтобы спасти жизнь человеку.