"Легкий заказ" (СИ) - Васильев Андрей Александрович

— Не хочет дедушка Мансур казан отдавать, — наконец выдавил Рабих из себя. — Я просил, сильно просил. Не желает!

— А до того как я тебе помог, значит, желал? — с иронией осведомился я. — В тот момент, когда мы по рукам ударили, в голос кричал: «Забирай что хочешь, главное — пусть у тебя документы будут»?

— Тогда согласен был, — кивнул гюль-ябани. — Говорил, что старый, что его ущелье ждет скоро и ему казан больше не нужен.

— Ущелье?

— Ущелье Семи Троп, — пояснил собеседник. — Это вас в землю кладут, а мы, когда последний час приходит, сплетаемся там с темнотой. Оттуда на свет вышли, туда возвращаемся. У каждого рода такое место есть. Свое. Семейное.

— Понятно. — Я побарабанил пальцами по столу. — Очень романтично и познавательно, но на этом лирическую паузу предлагаю считать завершенной. Что с моим казаном?

Казалось бы — какая ерунда, казан для плова. Мало ли их на свете? И старых, с мятыми краями, проверенных тысячами лет и тысячами тысяч пловов, и новых, сделанных век-другой назад. Ан нет, таких, которым владеет дедушка Мансур, обитающий на далекой таджикской земле, мало. Да вообще почти нет! Штука в том, что отливка этой кухонной принадлежности происходила при посредстве не самого простого огня. Вернее, огонь был обычный, но в качестве топлива для него использовался не только уголь, но еще и дрова, на которые порубили некую особенную чинару, выросшую из семечка, брошенного в землю одной сильно могучей особой, имя которой осталось в веках. Причем росла сия чинара близ ручья Зимчуруд, источника ой какого непростого, читай — сакрального, и было ей на момент гибели никак не меньше двух тысяч лет. Или даже больше. А потом в тот же ручей, воду которого с незапамятных времен называют «жидким золотом» и «даром небес», полученный в процессе изготовления казан и окунули, после чего он приобрел ряд полезнейших свойств. Не волшебных, конечно, поскольку никакого волшебства на свете нет и, думаю, никогда и не существовало, но крайне полезных. Например, если в этом казане сварить плов, при этом в нужный момент добавить в него правильные травы и сказать не менее верные слова, то можно излечить человека от язвы. Вот такое вышибание болезненного клина вкусной едой. Зрение можно маленько подкорректировать, насколько мне известно, мужскую силу вернуть. Ну, не то чтобы прямо совсем, до состояния ненасытной до женского тела юности, когда одеяло поутру стоит вигвамом. Скорее, речь идет о стабильной устойчивости. Но тут ведь как — лучше что-то, чем ничего.

Короче, хорошая штука. И самое главное, есть тот, кто за нее готов многое отдать. А у него, у этого «того», во владении находится другой предмет, который… Короче, там длинная цепочка, замучаешься рассказывать. Пока ясно одно — дедушка Мансур пошел в отказ. Ну или вообще не в курсе того, что его казан уже не его. А как иначе понять пронзительно-горестное выражение лица моего собеседника?

— Тогда беги, — вставая с кресла, равнодушно посоветовал гюль-ябани я. — У тебя день, максимум два. Нет, документы твои аннулируют только в понедельник, так что полиции можешь не опасаться пока, но вот соплеменники, которые ко мне могут больше нос не казать, и особенно почтенный Газван… Короче — не буду повторяться. Чего из пустого в порожнее переливать? Иди отсюда, ты мне больше неинтересен.

— Уважаемый Максим, я клянусь…

— Твоя клятва стоит не больше, чем жизнь этой мухи. — Я поймал упомянутое насекомое, которое с упорством билось в стекло, желая смыться из моего кабинета куда подальше, и показал его посетителю. — То есть чуть больше, чем ничего. Ты просто пытаешься выиграть время. Нет, это так не работает.

— Памятью предков клянусь, кладбищем, которое когда-то служило домом первым из рода…

Я молча раздавил муху, после взял со стола листок бумаги и, поморщившись, вытер пальцы.

— Кладбищем, значит. Нет, кладбище — не самый подходящий для меня залог. Да и потом — это же надо будет к вам туда лететь, тяжелую технику искать, чтобы его снести ко всем иблисам, до того с властями договариваться. То есть — далеко и долго. Да и дедушка Мансур, боюсь, в драку полезет. Я, конечно, его убью, но зачем мне все эти телодвижения? Мы решим вопрос проще. Амулет давай.

Я вытянул вперед правую руку, повернув ее ладонью вверх.

— Так нельзя, — блеснул глазами Рабих. — Это мое!

— Твоим и останется, — пообещал я. — Если в течение следующей недели казан получу, так сразу его тебе верну, даю слово. Я не ты, если что обещаю, то это всегда делаю. У нас тут по-другому нельзя, приятель. Таковы национальные традиции. Давай- давай, не тяни.

Вот теперь моего должника как следует проняло, что отлично заметно. Он аж грудь руками прикрыл, то место, где под рубахой в густой шерсти висит небольшой амулет, представляющий собой кругляш, испещренный иероглифами. Его величайшая ценность, может, даже более важная, чем семья, дом и дедушка Мансур.

У каждого гюль-ябани такой есть, он, если угодно, сосредоточение его силы. Без этой вещицы Рабих станет никем, поскольку лишится одним махом почти всех умений, доставшихся ему от предков. В принципе их и так не сильно много, поскольку представители его вида не самая могущественная нежить из тех, что обитают в Таджикистане и на сопредельных территориях. Нет, есть еще более слабые существа вроде чора, который представляет собой туманный сгусток, и все, на что способен, так это на время отвести глаза немощному, а то и просто пьяному путнику. Или, к примеру, совсем уж безобидный заупокойный дух кормос, сил которого хватит лишь на то, чтобы таскаться под окнами дома да в них постукивать. А вот до проклятой твари хортлака, с которой не дай Бог кому-то столкнуться ночью на кладбище, или безжалостных му шувуу моему гостю точно ох как далеко.

Блин, аж мурашки по спине пробежали, как про му шувуу вспомнил. Я с ними в горах Ферганы знакомство свел, аккурат в эти дни, только три года назад. Мало того, что они меня здорово клювами подолбили, так еще чуть в пропасть не столкнули. Но оно и не странно, ведь я представлял собой зримое воплощение всего того, что им ненавистно, а именно крепкого молодого мужчину, да еще и неженатого. Как такого не убить?

Штука в том, что му шувуу есть перерожденные души девушек, умерших нехорошей смертью, как правило, самоубийц. Ну а из-за чего слабый пол в петлю лезет или вены себе режет? Чаще всего из-за нас. Ясно, что не всякая из них после обрастает птичьими перьями и обзаводится железным клювом, при помощи которого так удобно добираться до сладкой горячей людской крови, но те, которые успели перейти дорогу чодугарзан, по-нашему ведьме, и заработать проклятие — с гарантией.

Уцелеть я уцелел, но с контрабандистом Тахиром, который назначил мне встречу в тех гиблых местах, крепко после разругался. Но, если честно, — что за каменный век? Какие личные встречи в заброшенных кишлаках? Да, ту нефритовую статуэтку, что он мне приволок аж из Непала, экспресс-доставкой не пошлешь, но есть же другие способы? Мало, что ли, из Азии в Россию разного всякого товара идет по вполне легальным каналам? Вернее — едет. Дай дальнобойщику денег, бумажку с моим телефоном и пообещай устроить большие проблемы родне, если груз до точки назначения не доберется. Всё. Ну накинь к своей цене еще десять процентов за хлопоты, в конце концов.

Ладно, не суть. Так вот — без амулета Рабих никто. Тот же Газван, узнай он о потере родового знака, сразу даст ему пинок под зад. Он почему за него изначально вписался? Да потому что гюль-ябани обладают даром внушения. Даже не так. Они могут подчинять себе волю других людей, заставлять тех делать нужные вещи, причем так, что контролируемый считает, будто он сам себе хозяин. То есть не чужое повеление выполняет, а непосредственно то, что захотела его собственная левая пятка. Очень и очень полезная штука, особенно на строительстве и в областях народного хозяйства, где работают тысячи соплеменников моего визитера. Таких, как Рабих, сразу отправляют на серьезные и денежные объекты, где они целыми днями мотаются туда-сюда, тихонько приговаривая: «Мы сделаем все быстро, мы не устали, бригадир знает, когда дать отдых». КПД повышается в разы.