Дом пятидесяти двух карт. Мир Корпорации - Алексей Щуров

– Твоя недисциплинированность меня раздражает, – зашипела ему на ухо спутница. – После сеанса, Петер, выбирай: либо разбегаемся, либо будешь делать по-моему.

В ответ последовал удар наотмашь. Впрочем, остальным разве не было все равно?

– Помешалась от ревности, – процедил байкер сквозь зубы.

Но и его голос прозвучал в этом помещении на полную мощность, заглушив дребезжание звонка: дверь снова открыли.

На пороге появилась тетка, волокущая упирающегося и орущего ребенка. Оказавшись внутри, отпрыск зашелся от истерики таким криком, что присутствующим пришлось зажать уши, а заботливой мамочке вытащить из сумки соску-кляп и заткнуть рот неугомонному чаду.

– Вот так-то лучше, – улыбнулась она и помахала всем рукой. – Всем приветики.

Но тут же оказалась отброшенной в сторону теткой в очках и с растрепанной прической, которая ворвалась в дом, словно фурия.

– Я не опоздала? – задыхаясь спросила она. – Сеанс не начался?

И нечаянно размахнувшись пакетом из супермаркета, разбила что-то стеклянное.

– Ой, дико извиняюсь, это у меня стресс! – глупо улыбнулась тетка. – Меня сегодня уволили, а до меня дошло только что. А что это все к врачу, тут очередь? Вроде бы по записи мне на восемь. Но я лучше поеду отдыхать.

Она повернулась к двери, ухватилась за дверную ручку и дико завопила:

– У меня клаустрофобия! Откройте! Замок заело!

Все уставились на нее, как на ненормальную. Уразумев, что эффект – нулевой, тетка медленно поплелась прочь от двери, и расстроенно заявила:

– А замок-таки заело.

– Не без чужой помощи, – раздался хриплый голос из тени. – Нужно было так сильно не хлопать дверью и не размахивать пакетами как полоумная.

Гудеж, состоящий из взаимных обвинений, умер.

Все устремили взгляды в темноту, откуда исходил голос – знакомый и в то же время казавшийся резким из-за интонаций и слов.

– Ну, что застряли, как растерянные вороны? – прошамкал пропитый голос. – Восемь? Топайте ко мне наверх.

– Наверное, методика шоковой терапии, – прошептала очкоглазая, но никто на нее не обратил внимания.

Спотыкаясь об крутые ступеньки и стараясь не проронить ни звука, – тишина была такая, что даже самый слабый шорох казался раскатом грома, – толпа поднялась на второй этаж, полностью утонувший во тьме.

Только из одной полуоткрытой двери пробивалось неровное свечение – как от свечей или от старой масляной лампы под стеклянным колпаком.

По-видимому, нужно было идти в ту комнату.

Крадучись по одному, озираясь по сторонам, клиенты входили в комнату, где не было ничего, кроме обшарпанных стен, покрытых трещинами, и полуразрушенного паркетного пола. С потолка свисали провода. Посреди комнаты, в дыре между деревянными панелями горела ржавая керосиновая лампа. Другого освещения не было.

Собравшиеся, столпились стадом возле лампы, недоуменно глядя друг на друга: уж очень все это мало походило на классические сеансы групповой терапии.

– Ну, и как все это называется? – наконец, задал вопрос Олаф, почесав кончик своего приплюснутого носа. – Где этот терапевт и его сеанс?

– Наверное, это какая-то новая неизвестная методика, – предположила очкастая.

– Тебя забыли спросить. И дураку понятно, что здесь делать нечего, – проворчала тетка с ребенком. – Как хотите, а я ухожу: у бебика дополнительные по балету.

Она поволокла детеныша к выходу, но не успела она подойти ближе, как споткнулась об дыру в паркете и растянулась на полу, чуть не задавив детеныша.

– Т-там тень, – пробормотала она – Тень приближается.

– Глупой тетке много чего покажется, но она права – нужно уходить, никакого толку – только деньги выбросили, – мрачно произнес спутник очкастой. – Видишь, Гудрун, ты проиграла спор.

В ответ из темного дверного проема полетела пустая бутылка из-под мартини, едва не задев лампу, и грохнулась об пол возле окна.

Все вздрогнули, когда из темноты раздался тот же голос.

– Ну, сошлись? Теперь все сели вокруг лампы. Живо! Сейчас начнем.

Повинуясь команде, пациенты медленно расселись вокруг лампы, чей неверный огонек то ярко вспыхивал, то угасал, грозя оставить их всех в полной темноте. Видимо, в стеклянном колпаке была трещина, через которую проникал воздух.

– Кто здесь у нас? – теперь уже заплетающимся голосом произнес вошедший. – Стайка перепуганных закомплексованных уродов?

В отсветах лампы вид у Лауфейсона был не ахти, но среди аудитории оказались слабонервные.

– У него нет ногтей! – крикнула бывшая представительница офисного планктона.

– Не у тебя ли одолжить, красавица? – неожиданно Лауфейсон подскочил к офисной тетке и сорвал с мизинца накладной ноготь. Та вскрикнула, но больше ничего не произошло. – Нет, такой не годится. Пластмасса, – разочаровано протянул психолог. – Явно ты не азартный человек, чего не скажешь о той дамочке, которая не принесла деньги и за прием в офисе, и за текущий сеанс.

И он ткнул пальцем в коротко стриженую тетку, сидящую на полу так, будто она проглотила аршин. – А то жаловаться, что сожитель не такой – все вы мастерицы. Ну-ка, назовись, боевая дамочка!

Тетка с военной выправкой подвинулась ближе к лампе. Ее нос выбивался из-под прядей.

– Если это и есть сеанс групповой терапии, то я назовусь только из уважения к присутствующим. Герд Биркана.

– А, так нас зовут Герд! – воскликнул Лауфейсон и тут же оказался рядом с ней. – Какой черт вас сюда принес, Герд? Рассказывайте.

Лауфейсон схватил лампу и поднес поближе к лицу Герд. Точки-глаза, квадратное лицо и нос картошкой.

– С этим, – она указала на байкера, – я живу. Он мне изменяет и тратит мои заработанные деньги. И твердит в последнее время, что я не удовлетворяю его как женщина.

– Еще бы! – последовал ответ. – У меня имя тоже есть. Можно просто Хендриксон. Так вот с Герд стало в последнее время невозможно: работает как же… Целыми днями и ночами, когда бывает дома командует как в своей армии, ну а я этого не люблю.

– С вас – двойной тариф, – ухмыльнулся Лауфейсон. – За сеанс и за прием фру Герд в офисе. Следующие – вы двое, – и он переместился к очкастой. Свет лампы высветил его лицо – небритое, бледное, с впалыми остекленевшими синими глазами.

Начала очкастая. Поправила очки в элегантной металлической оправе.

– Я изучаю современные методики, неважно какие. В последнее время работа у меня отнимает кучу времени, так – все. Чуть не забыла, меня зовут… сейчас вспомню. Кажется, концепция претуберантного анализа. Простите, я что-то не то сказала, но сейчас точного имени не могу назвать. Как вспомню, сразу скажу.

Поправила сползший вязаный шарф.

Лауфейсон поднес лампу поближе к ее лицу. Тугие кроткие косицы с резинками, цвет глаз искажен розовыми стеклами очков, небольшой рот и круглое лицо – ничего примечательного.

– И это все?

Концепция кивнула в ответ.

– А имя своего парня помнишь? – ядовито спросила краснопальточная.

– Нет, точно не скажу.

– Вопросы здесь задаю я, – произнес Лауфейсон. – Что может сказать твой приятель, или он такой же ботан?

– Ну почему, сразу ботан? Такие, как Гудрун, мало что могут организовать сами, а у меня свое небольшое дело – мясная лавка Снорри Густафсона, если слыхали о такой, – встрял в разговор толстяк с бритой головой.

– Теперь – очередь последней пары и перехожу к индивидуалкам, – Лауфейсон не соизволил даже высветить лицо собеседника. – Мужик в цилиндре и старомодная тетка, пропахшая нафталином, – следующие. В свое оправдание есть что сказать?

– Что за оскорбительные намеки? – возмутилась краснопальточная. – Да ты знаешь, с кем разговариваешь?

– Знать не знаю и знать не хочу, – прошептал ей на ухо Лауфейсон. – Другим расскажи, а пока – шапку долой!

С этими словами он дернул за вуаль и шапочка слетела с головы тетки вместе с париком.

– Да я, да я, да я в суд подам! – взвизгнула дамочка, которая оказалась абсолютно лысой. – Я вам такую рекламу сделаю, я прима…

– С тобой все ясно, – прервал ее Лауфейсон. – Цилиндру есть что сказать?

– Во-первых, у моей жены есть имя – Клер, во-вторых, я Олаф…

– Мымра с манией величия и подкаблучник! Все ясно, – констатировал Лауфейсон. – Следующая – ты, с ненужным отростком-спиногрызом. Да, и рот ему открой, пусть говорит.

Свет лампы упал на лицо мамаши с детенышем. Тетка была ничем не примечательна – обыкновенная физиономия с выщипанными бровями, которых даже не было видно, в глазах – зрачки неестественного цвета из-за контактных линз-хамелеонов, нос с горбинкой… рукой в сетчатой перчатке она выдернула изо рта детеныша кляп. Тот сразу зашелся плачем.

– С этой тоже все ясно – вынес приговор Лауфейсон. – Ладно, за тебя скажу. Ты, хотела чего-то добиться, но не добилась, а теперь вымещаешь свои комплексы лузера на спиногрызе, Анетта Брюгинсвальд. Что не вышло блистать на сцене? Заела обыденность?