Рейс к дому - Леонид Богачук

— Товарищ генерал-лейтенант, считаю необходимым… Можете вы меня выслушать один на один?.. Наедине…

Генерал помедлил секунду, затем кивнул и сделал несколько шагов. Обернулся, так что заспешивший было за ним Слепков едва не налетел на него.

— Слушаю, — негромко сказал генерал. Его глаза смотрели спокойно и холодно.

«Какой беспощадный взгляд», — поежился Слепков.

— Сколько времени вы будете здесь работать?

— Что вас интересует? — снова требовательно спросил генерал. — Не понял вопроса. Порядок нашей работы станет известен вам на совещании командиров.

— Прошу вас отдать вашу пару «вертушек» для эвакуации раненых. Только до аэродрома подбросить! Через три часа машины опять будут в вашем распоряжении… У меня экипаж… нет — расчет бэттээра… подрыв на фугасе. Они уже вечером будут в отличных условиях.

— Почему не обратились по команде? Кто вам отказал в транспорте? Конкретно!

— Никто, — облизнув пересохшие губы и глядя на носки своих сапог, ответил Слепков. — Но машины будут только в два… Вы же знаете, что такое сутки или даже несколько часов для успешного лечения!

Ему было важно провести этот разговор наедине! Два-три вопроса специалиста все поставили бы на свои места: санитарный самолет все равно будет точно по расписанию, к его прилету на аэродром и приходили «вертушки» из гарнизона.

— Я думал — кляуза у тебя, подполковник, — сказал генерал. — А ты молодец. О солдате думаешь. Я распоряжусь, загружайте раненых.

Слепков зарысил было, спотыкаясь на ребристых металлических плитах, из которых собираются полосы таких временных аэродромов, потом опомнился, замахал водителю рукой. «Скорая» тронулась.

Из машины выскочили два санитара в белых халатах, вытянули носилки… Потом на землю сошел старший лейтенант Демченко. Элегантно отставив костыль, он подал руку Леночке. Не обратив ни малейшего внимания на группу офицеров, как всякий сугубо гражданский человек, не отличающий генерала от прапорщика, она сразу побежала к вертолету:

— Быстрее! Давайте первого с капельницей.

Санитары подхватили носилки с укрепленной на них капельницей, по которой прозрачная жидкость текла в вену больного, подали в дверь, где их тут же подхватили борттехник и второй пилот.

Генерал подошел к вертолету, в тени которого, тоскливо озираясь, переминался на костылях старший лейтенант. Демченко рассчитывал еще неделю пробыть в этом госпитале, распланировав ее до часа: сегодня он опять посидит с Леночкой на ночном дежурстве, расскажет о себе, об отце, матери, братьях… Завтра, на пути в беседку, скажет, что лучше девушки он не встречал. Потом… Все рухнуло в один миг!

— Давно зацепило? — спросил генерал.

— А вас только свеженькие интересуют? — набычившись, проворчал Григорий.

Глаза генерала сузились. Сопровождающие его офицеры притихли. Генеральский гнев быстр и разрушителен, как разрыв снаряда. Адъютант мгновенно подскочил к Леночке, заглянул в папку с сопроводительными документами, осторожно и быстро пролистал. В следующий миг он уже был за спиной генерала и прошелестел:

— Старший лейтенант Демченко… Минно-взрывная травма… — Желваки еще плясали на генеральских скулах, когда он уловил взгляд раненого, которым тот следил за ловкими движениями адъютанта, как смотрел на его хорошо подогнанную форму, тугой ремень с портупеей.

— Совсем плохо, Демченко? — тихо спросил генерал. — Со службой прощаешься?

— Так колено же проклятое, товарищ генерал! — Демченко скривился. — Это даже не плоскостопие, с которым, как известно, ни в дуду, ни в Красную Армию. А я без службы… Эх!..

— Извините, — вмешалась Лена. — Демченко! В машину. Санитары! Давайте его в вертолет.

— Найдешь меня в Москве, старший лейтенант. Будем думать, — медленно и властно, словно отдавая боевой приказ, сказал генерал. — Адъютант! Мои телефоны старшему лейтенанту. Прямой — тоже. — И вдруг взорвался. — И помогите же ему! Сами не сообразите?

Адъютант сунул в карман Демченко листок бумаги с цифрами и стал подсаживать раненого в вертолет. Санитары тянули Григория за руки… он ударился ногой в гипсе о ступеньку и чуть не взвыл: ему показалось, что под бинты насыпали углей. Тогда лестницу убрали, и решили поднимать его спиной к вертолету, поддерживая ногу. Так он и висел на руках, пока они приноровились, едва не теряя сознание от унижения и боли.

Генерал смотрел на это, не отводя глаз, как будто хотел лучше запомнить все. Когда он обернулся к офицерам — им стало ясно: если инспекция решит, что командиры не сделали все возможное и невозможное, чтобы было как можно меньше вот таких военных судеб, — выводы для каждого из них будут самые суровые.

Взлетели ровно в полдень. Над площадкой кружились долго, набирая нужный эшелон, недоступный для ракет и пулеметов противника.

На высоте раненые слабели, теряли сознание. Лена едва поспевала: кислород, укол, кислород, массаж… Все были почти без сил, когда прилетели на промежуточный аэродром, способный принимать тяжелые транспортные самолеты. Пилоты подрулили к самой палатке эвакопункта. Санитары быстро разместили раненых, подняли брезентовые стены, чтобы создать хоть легкое движение воздуха в тяжкой застойной духоте.

Летчики, прощаясь, сказали, что диспетчер подтвердил: санитарный борт будет здесь точно по расписанию. То есть в пятнадцать тридцать. Вылет в СССР — в шестнадцать ноль-ноль.

— Ты бы рассказал что-нибудь, — Леночка сидела в тени поднятого полога палатки так, чтобы видеть всех. Григорий, пыхтя от напряжения, пристраивал под больную ногу подушку. От помощи медсестры он категорически отказался. — Говорят, самолет будет через два часа. Зачем мы так рано сюда прилетели?

— Как я сюда попал — понятно, — отозвался Демченко. — А вот в чем ты провинилась — не знаю. Люблю я этих предпенсионных старцев на службе. Страхуются по всякому поводу. Огнетушители у них на каждом шагу…

— При чем тут огнетушители? — Лена сняла шапочку и обмахивалась ей. — Действительно, рассказал бы ты, где тебя зацепило?

Старший лейтенант хмыкнул:

— Зацепило.

— Ну ранило. Извини…

— Ладно. Вез ребят через Баглан. В одно место… Пополнение. Уже на окраину выбрались. Глохнет мотор. Едем по-уставному — в отсеках. На броне, значит, поедем, когда из города выберемся, потому что там уже надо мин опасаться, а здесь — выстрела из-за дувала или с крыши. Хотя и в «зеленке» стрельнуть могут, но, чтобы попасть в нас на хорошем ходу, отменным стрелком нужно быть!

— Зелёнка?

— Да. Зеленая зона, долина… А мотор-то заглох. Компрессии нет. Завести можно только, если плеснуть в цилиндры немного бензина. Стоим. От каждой стены до наших бортов — по метру, ничего не видно! Впереди — поворот. Метров десять — и все! Стена. Я послал двух «стариков» вперед. С канистрой. Опытные ребята — уже по году отслужили. Бензинчиком разжиться. Они скрылись за поворотом. И тут к-а-ак даст! Три длинные очереди! Я на люке командирском сидел. Схватил автомат и вперед. Прыгнул, перекатился… Гляжу — один сидит, бедро бинтует, у стеночки так устроился. Другой палит куда-то… Там вроде сад какой-то… Лупит вовсю. «Духи!» — кричит. А тут и его оцарапало: щеку, висок, мочку уха пулей оторвало. Кровища течет! Я ему пакет бросил. Елки-папки! Кричу, чтобы он уходил и другого пусть тащит. Прыгнул еще немного вперед в арык — прикрыть ребят. Они мне подсумок бросили, пару гранат подкатили. Думаю — пять минут постреляю и ходу!

Духи такую пальбу подняли — головы не высунуть. Арык, зараза, у самого поворота кончается, то есть по канаве этой к своим не выбраться — подстрелят! Ползаю, как боров в грязи. Тридцать метров вперед, столько же назад… Высунусь, дам очередь и опять ползу. Держать-то их надо! Подберутся ближе — гранатами забросают. А там сзади — ребята, молодежь. Вот и ползаю… Локти, колени изрезал. Стекло какой-то гад наколотил. Кровь как с барана. Последний рожок вставил…

— Подожди, там что-то… — Лена встала.

— Пить, сестренка…

— Сейчас. — Она подала флягу.

Раненый глотнул и сморщился:

— Теплая…

— Нет здесь холодильника, родной, нет. Потерпи…

— Долго?

— Скоро. Самолет скоро…

— Я слышал… Не загнуться бы. Я-то ничего… Сашка вон зубами скрипит…

Лена повернулась к его соседу. Из жесткого, шершавого даже на вид гипсового корсета трогательно торчала тонкая мальчишеская шея. Синие тени лежали под глазами от переносицы до висков. Парнишка жмурился от боли, кряхтел, сжав зубы.

Сестра вспомнила: травма позвоночника… Боли у парня страшные. А он даже не кричит, не стонет. Сражается один на один с этой оглушающей, обессиливающей болью — и никого не зовет…

Но она знала, уже успела узнать за свои долгие ночные дежурства, как плачут в подушку под утро эти мальчишки, когда бороться с болью уже нет сил. И как они зовут маму в самом начале ночи…