Талант марионетки - Кэрри Гринберг

– Что-нибудь поновее, – усмехнулся мсье Дежарден, глядя на испуганную девушку. – Как вам, должно быть, известно, в нашем театре ставится не так уж много классики: мы закрыли Кальдерона в прошлом сезоне, на ноябрь объявлена премьера «Короля Лира»… В общем, это все. Давайте посмотрим, как вы будете выглядеть в более современном спектакле. Знакома ли вам «Святая Иоанна» Бернарда Шоу?

Режиссер смотрел насмешливо, и Жюли стоило больших сил не сконфузиться под его взглядом, а расправить плечи и уверенно кивнуть. Не то чтобы она была хорошо знакома с пьесой… Ее написали совсем недавно, едва ли не в прошлом году, а Театр Семи Муз был одним из первых зарубежных театров, кто взялся за постановку… По крайней мере Жюли видела афишу.

– Тогда прочтите… – Он пролистал свой блокнот и, открыв на развороте, протянул девушке. Текст был напечатан ближе к середине страницы, а широкие поля украшали размашистые каракули главного режиссера, в которых он один мог увидеть какой-либо смысл. – Прочтите вот этот кусок.

– Я должна буду читать за Жанну? Ее… ее ведь играет сама Мадлен Ланжерар! – пробормотала Жюли.

Уж куда ей тягаться со знаменитой примадонной! Жюли еще не довелось видеть актрису на сцене, но слухи о ней ходили самые невероятные. От ее игры зрители сходили с ума и признавались актрисе в любви. Ее персонажи будто жили на сцене самостоятельной жизнью. Мадлен словно забывала, что играет в театре, и всякий раз рождалась и умирала вместе со своими героинями. Ее глаза могли загипнотизировать любого. Жюли довелось увидеть только одну афишу мадмуазель Ланжерар – ту, где актриса в образе Орлеанской девы возносится к небесам в столпе пламени. На ней Мадлен одета в простое белое платье, подпоясанное бечевкой, короткие черные волосы разметались по лицу, и она решительно подняла голову к небу, точно видела то, чего не суждено увидеть другим.

– Начните отсюда, – Дежардан указал ей на выделенный карандашом отрывок. – Представьте, что все вокруг – самые важные, самые близкие вам люди – убеждают вас отказаться от того, к чему вы шли. Вы же знаете эту историю? Ее предали свои. Вас предают свои, Жюли, и вы это знаете. И король, и архиепископ, и даже ваш верный рыцарь бросают вас, и теперь придется полагаться лишь на Господа.

Жюли вцепилась в тетрадь, жадно вчитываясь в текст. Он плыл перед глазами, и она пыталась уцепиться за ключевые слова, понять смысл… Она спешила и оттого спотыкалась об одну и ту же строчку, стремясь поймать чувства, что обуревали Жанну. Она возмущена, обижена и в то же время полна решимости идти вперед и не останавливаться.

– …Не думайте, что вы очень меня напугали тем, что я одна. Франция тоже одна. И Бог – один. Что мое одиночество перед одиночеством моей родины и моего Господа? Я понимаю теперь, что одиночество Бога – это Его сила, – ибо, что сталось бы с Ним, если бы Он слушался всех ваших ничтожных, завистливых советов? Ну что ж, мое одиночество тоже станет моей силой. Лучше мне быть одной с Богом: Его дружба мне не изменит, Его советы меня не обманут, Его любовь меня не предаст. В его силе я почерпну дерзновение и буду дерзать, дерзать – до последнего моего вздоха![2]

Мсье Дежарден не перебивал, пока она не дочитала монолог до конца. Жанна пообещала пройти сквозь огонь и поселиться в сердце народа и только после этого замолчала. Повисла напряженная тишина, в которой было слышно лишь дыхание Жюли, тяжелое, точно после быстрого бега. Сейчас она сама, как та Дева, ждала приговора и всматривалась в лицо палача, но видела только черную пустоту. Вдруг ей показалось, что от пустоты отделилась тень – еще более темная, похожая на высокую человеческую фигуру. Прежде чем Жюли успела удивиться, тень исчезла за дверью, а режиссер задумчиво произнес:

– Не могу сказать, что это было нечто выдающееся.

Мир, конечно, не рухнул. Что ж, значит, сейчас она пойдет на вокзал Аустерлиц – благо он совсем недалеко, – купит билет до Буржа и, как ни в чем не бывало, вернется назад. Хотя сначала ей придется заехать к тетке, которая живет на севере Парижа, и забрать свои вещи. Значит, снова нужно будет ехать в метро или на трамвае, а этих громыхающих чудовищ она немного побаивалась.

– Придется много работать, – продолжил Дежарден, и девушка удивленно подняла на него взгляд.

– Вы имеете в виду…

Он пожал плечами:

– Не рассчитывайте, что сразу получите главные роли. Может быть, вы не получите их вовсе. Это не театр Буржа, где вы могли изображать на сцене все что хотели. Вы будете много репетировать и получать при этом грошовое жалованье. Вы, как и все, стремитесь к славе, но ни я, ни мсье Тиссеран не можем вам ее обещать. Согласны ли вы на такие условия?

– Да, да, – ответила она прежде, чем режиссер закончил фразу. – Благодарю вас, мсье! Вы не представляете, как я счастлива!

– Думаю, я обо всем вас предупредил. – Он вновь уселся на стул, развернул к себе лампу и немедленно углубился в свою тетрадь. – Приходите завтра к десяти, вам все расскажут.

– Спасибо, мсье Дежарден! – воскликнула Жюли, прижимая руки к груди.

– Мадемуазель Дигэ, – голос режиссера остановил ее в дверях, – вы забыли сумочку.

В приемной финансовой дирекции хлопнула дверь. Секретарь вскинул голову и жадно впился глазами в появившегося на пороге молодого человека с растрепанными волосами и блуждающим взглядом.

– Мсье Буше, господин Морель ждет вас, – торопливо протараторил секретарь в спину режиссера, но тот, небрежно постучав, уже открыл дверь кабинета. Его коллега, Жером Дежарден, еще не появился: главный режиссер никогда не отличался пунктуальностью, особенно если дело касалось подобных совещаний.

Секретарь вздохнул и бросил взгляд на часы. Неужели так сложно явиться вовремя? Особенно если финансовый управляющий каждый раз назначает собрания в одно и то же время, с утра. Но чего ждать от людей, работающих в театре, – у них абсолютно другой взгляд на мир.

Заслышав звонок, он вздрогнул и поспешил в кабинет к своему начальнику. Жан-Луи Морель был эдаким оплотом стабильности и рационализма в этом театральном вертепе: на его отполированном и навощенном столе красного дерева были в полном порядке разложены бумаги, и даже книги в шкафу стояли по алфавиту. Сам управляющий, в отличие от творческой братии, всегда был строго одет, аккуратно причесан и ходил с таким выражением лица, точно решал непосильные проблемы мироздания или мучился запором. Морель был немолод, заметно располнел, а его волосы поредели, но цепкий взгляд и прямая осанка производили на окружающих впечатление основательности.

– Пьер, принесите нам три экземпляра расписания, и начнем, – бросил финансовый управляющий секретарю.

Тот поспешил за бумагами, напоследок кинув взгляд на Мориса Буше, вольготно расположившегося в одном из мягких кожаных кресел напротив стола господина Мореля. Молодой режиссер был почти ровесником самого Пьера, но уже успел поставить несколько весьма успешных пьес, снискавших любовь публики. Дверь в кабинет резко распахнулась, и мсье Дежарден, как ни в чем не бывало, вошел и уселся в свободное кресло. Главный режиссер положил ногу на ногу, а последний экземпляр расписания, который держал секретарь, будто сам прыгнул к нему в руки. Внимательный взгляд мсье Мореля сверлил Дежардена, но тот небрежно просматривал одну страницу за другой, немедленно нарушив их порядок. Наконец суетливые пальцы Дежардена оставили в покое стопку бумаг, и он поднял глаза на управляющего. Тот достал из верхнего кармана пиджака портсигар и закурил, оглядывая присутствующих.

– Итак, господа, не будем терять времени. У нас в этом сезоне масса спектаклей. Семь, – уточнил он. – А вопросов у меня куда больше. Впереди две премьеры, и одна намечена уже на начало ноября. – Он вновь взглянул на Дежардена. – Согласованное с мсье Тиссераном расписание на осень перед вами, репертуар для вас тоже не новость. Сезон откроется «Цезарем и Клеопатрой» Шоу…

– «Цезарем и Клеопатрой?» – изумленно перебил Дежарден, а Буше в удивлении приподнял брови. – Разве мы не закрыли ее? Я думал…

– Ну вы же помните, какой успех имел этот спектакль, – пожал плечами Морель, – особенно последнее представление.

– Зал аплодировал стоя не менее получаса, – подтвердил Буше с непритворной гордостью, как если бы постановка была его детищем.

– Кроме того, он собрал огромную кассу, – продолжил финансовый управляющий, – самую большую в сезоне. Так что я переговорил с мсье Тиссераном, и… – он немного помялся, – и мы решили, что дадим еще несколько спектаклей в сентябре. Специально по просьбам зрителей. По-моему, это отличный ход.

Дежарден задумчиво побарабанил по широкому подлокотнику кресла, но промолчал и закурил. Комнату наполнил сизый дым. Морель продолжил:

– Итак, «Кукольный дом» Ибсена пойдет параллельно с пьесой Шоу, затем его же «Святая Иоанна», после – «Чайка», «Барабаны», – он пробежал глазами лежащий перед ним список, – и Метерлинк. Что же до Шоу… «Цезарь и Клеопатра» все равно закроются уже через неделю, а премьера «Святой Иоанны» состоялась только в марте, и мадемуазель Ланжерар имеет бешеный успех в обоих спектаклях. Не вижу причин, почему мы не можем этим воспользоваться. – Управляющий изучающе посмотрел на обоих режиссеров. – «Иоанна» не закроется до тех пор, пока будет приносить прибыль. Вы прекрасно знаете, что мы не купаемся в деньгах, но даже понятия не имеете, чего мне стоит добывать дополнительное финансирование.