Монашка - Елена Одинокова

Луна светила настолько ярко, что вся улица тонула в ее сиянии. Серые от времени деревянные стены домов голубели, а снег искрился разноцветными блестками, как на немецких рождественских открытках девятого года.

Анна вернулась в сени, неслышно притворила дверь. Мягко ступая в валенках, прошла в комнату, где спала хозяйка с детьми.

Катя полулежала в кресле, откинув голову на высокую спинку. Русые волосы, сплетенные на ночь в косу, спускались на грудь. Рано постаревшие руки с набухшими от работы синими венами сжимали корешок ветхой книги. Книжка была приложением к журналу “Нива”, она читала его еще в детстве. Мягкая обложка, пожелтевшие от времени тонкие листы бумаги. Сейчас она была раскрыта на первой странице, и Анна разобрала: “Глава I. Я появляюсь на свЂтъ”. На секунду задумалась: “Наверное, Катя тоже читала ее в детстве. Натурально. Она всего на пять лет моложе меня. Тоже дочь чиновника. А впрочем, какая разница?”

Дэвид Копперфильд появлялся на свет на первой странице, Анна тем временем открыла заслонку черной железной печи. Дрова уже почти прогорели, но дым еще шел. Она пошевелила угли кочергой. Готово. Печка распространяла тепло по всей комнате. Хорошо. Прекрасно.

Анна закрыла вьюшку. Метнула взгляд на Сонечку, которая свернулась калачиком и посапывала еле слышно на широкой кровати. Полгода назад она пробовала взять ее с собой в церковь – ребенок стоял там ошеломленный золотыми ризами, иконами, пением. Но и только. Екатерина поймала их на выходе и устроила Анне выволочку, как какому-то щенку, школьнику.

Щели в окнах стараниями Екатерины были заткнуты еще осенью. Комната была небольшой по размерам – совсем замечательно. Анна почувствовала легкую дурноту – действует. Воздух над углями колебался, плыл. Она так же неслышно вышла в сени, прикрыла за собой дверь и придавила ее свернутым в тяжелый рулон полосатым половиком.

Взвалила узел на плечо и пошла громкими шагами по невинному белому снегу. Хозяйкины деньги лежали в этом же узле, вместе с парой платьев и брошью с бриллиантами. Она не вполне понимала, куда ей идти. Не знала, как тогда, прошлым летом (в тот день ребенок прежних хозяев как бы нечаянно захлебнулся в ванночке). А главное, не знала, зачем. Просто было такое чувство, что это нужно сделать.

Снег скрипел и скрипел, пока звуки не затихли вдали.

* * *

За окном по-прежнему светила луна и желтел одинокий фонарь. Лампа всё так же отбрасывала овальное пятно света на стену, поблескивала серебряная бумага на елке.

Катя во сне разжала пальцы, и книга выпала, наконец, из ее рук. “Надо лечь в кровать, – подумала она, разлепляя веки, – надо раздеться и лечь, как цивилизованные люди. Нельзя распускаться”. В голове была непонятная тяжесть, сильно хотелось пить. Она не сразу сообразила, в чем дело. Анны нет, дверь заложена чем-то снаружи. Метнулась к окну – рама заклеена, не поддается. Ахнула цветочным горшком по стеклу – полетели брызги. Ветра не было, но холод тут же остудил лицо. Стало легче дышать. Первым делом обмотала рамы занавеской, повисла на них – распахнулись с треском, похожим на выстрел. Неловко перекинула ноги через карниз, рухнула в высокий сугроб под окном.

Никого. Отшвырнула полено, которым кто-то припер входную дверь. Оттащила половик. Засквозило.

Как только перестала кружиться голова, Катя полезла на антресоли, вынесла старшую дочь. Тамарочке пришлось хуже всех. Она лежала на снегу бледная, как полотно, пока мать приводила ее в чувство. Сонечка сидела рядом, закутанная в одеяло, и плакала оттого, что ее разбудили среди ночи.

Солнце поднялось над Барнаулом. Мороз стоял такой, что трудно было дышать. По всей улице над крышами стелился дым – хозяйки готовили завтрак. Только у дома Екатерины не было привычной серой струйки над трубой.

Женщина среднего роста в темном пальто и повязанном по самые брови пуховом платке подошла к низенькому забору, поглядела на зияющее чернотой окно с торчащими из рамы осколками стекла. Окликнула пробегавшую мимо соседку:

– Жива ли учительница?

– Жива, в школе с детьми греется. Чуть не угорела ночью. Старшенькую еле откачали. – ответила соседка и, растирая щеки, поскорее заскочила к себе. Сообразила, что дело нечисто, но женщины на улице уже не было.