Золотая ловушка - Луис Ламур

На следующее утро старатель привязал ослов на небольшой лужайке возле ручья, расчистил ручей и приготовил себе еду. Потом снял рубашку, натянул на руки перчатки и направился к скале. Но даже и теперь он не начал работать, зная, что от его осмотрительности будет зависеть не только успех всего дела, но и сама его жизнь. Он набрал плоских камней и взялся строить дорожку. «Когда начнешь работать, — сказал он себе, — время терять будет некогда».

Наконец с величайшей осторожностью он приступил к делу, расширяя трещины в кварцевой жиле кайлом, отгребая обломки и затем вынимая крупные куски кварца целиком. Кайло он использовал исключительно в качестве рычага, не осмеливаясь взмахнуть им для удара. Кварц оказался рыхлым, и он крошил его руками, доставая обломки и складывая в мешок. Наполнив, Уэзертон отнес его по дорожке в безопасное место под сенью башни. На обратном пути он подправил камни на дорожке, добавил несколько новых и начал наполнять второй мешок. Он работал даже с большей осторожностью, чем необходимо, — ему был чужд азарт игрока и он не любил рисковать.

В данном случае Уэзертон шел на сознательный, хорошо рассчитанный риск, когда все случайности предусмотрены и взвешены. Ему нужны деньги, и он твердо решил их получить. Трезво оценивая свои шансы на успех, он понимал, что величайшую опасность представляют, с одной стороны, жадность, а с другой — чрезмерная увлеченность работой, которая может привести к потере бдительности.

Стащив вниз оба мешка, старатель нашел плоский камень и, пользуясь одним лишь молотком, принялся дробить кварц — медленная, тяжелая работа! Но другого способа извлечь золото он не видел. Из раздробленного кварца золотые крупинки выковыривались кончиком ножа, настолько плотно друг к другу они сидели. То, что осталось, Уэзертон промыл на лотке водой из ручья; на это у него ушел весь оставшийся день до самой темноты.

Проснувшись на рассвете, он позавтракал и закончил промывать золото. При грубом подсчете этот первый день дал ему четыреста долларов. Припрятав заветный мешочек, снова полез наверх под скалу.

После холодной ночи солнышко приятно пригревало, а воздух все еще оставался свежим и прозрачным. Уэзертон с удовольствием ощущал в своей ладони ручку кайла.

Там, в «Лошадиной голове», его ожидали Лорри и Томи, и, если он здесь погибнет, они, скорее всего, так и не узнают, что с ним сталось. Но он отнюдь не собирался погибать. Золото, которое он здесь добывал, предназначалось для них, а не для него самого. Благодаря этому золоту они смогут спокойно жить в большом городе, у них будет свой дом и разные милые вещицы, которые делают семейный очаг желанным для женщины, а Томи получит образование. Все, что нужно лично ему, — это дом, куда он сможет возвращаться, жена, сын и — сама пустыня. Первое было для него столь же необходимо, как и второе.

В пустыне ему суждено умереть. Ему говорили об этом много раз, но какое это имело значение? Никто не знал пустыню так хорошо, как он. И он не мог без нее, как хороший дирижер без оркестра, как хирург — без человеческого тела. Это была его работа, его жизнь, то, что он знал лучше всего. Он всегда улыбался, приближаясь к пустыне, бросая на нее первый взгляд. Неужели это случится теперь? Солнце поднималось все выше, а он продолжал работать, равномерно взмахивая кайлом, тщательно сгребая обломки и складывая их в мешок. Золотые крупинки ярко поблескивали в кристаллах кварца, хотя сами по себе эти кристаллы выглядели гораздо красивее, чем золото. Время от времени он останавливался передохнуть и с удовольствием вдыхал свежий бодрящий утренний воздух, нарочно стараясь не спешить.

В течение девятнадцати дней он работал без устали, сначала по восемь часов, потом уменьшил свой рабочий день до семи, а потом и до шести часов. Уэзертон не пытался себе объяснить, почему он это делает, но вскоре понял, что ему становится все труднее и труднее. Снова и снова он отходил от скалы под тем или иным предлогом, всякий раз чувствуя, как волосы у него шевелятся на затылке, и он невольно ускорял шаг, и каждый раз возвращался назад, однако все более неохотно.

Три раза, начиная с тринадцатого дня, второй раз в семнадцатый и, наконец, в девятнадцатый день он слышал шорохи внутри скалы.

Уэзертон не имел понятия, нормальное ли явление этот шорох или нет. Вполне возможно, что это давнее естественное движение, которое непрерывно продолжается на протяжении столетий. Он знал только то, что это происходит в настоящий момент, и всякий раз у него по спине сбегали холодные струйки пота.

Разрабатывая жилу, старатель проделал в ней глубокую выемку, напоминавшую зарубку, которую делает лесоруб, готовясь повалить дерево, только шире и глубже. Мешочков с золотым песком становилось все больше и больше, их было уже семь, и общее количество золота составляло уже не менее пяти тысяч долларов или даже чуть больше.

Теперь приходилось работать на коленях. От подножия скалы, где он начал копать, кварцевая жила уходила вниз, и Уэзертон углубился на девять футов внутрь, оказавшись под скалою. Если порода начнет оседать в то время, когда он будет внутри, его раздавит в мгновение ока, у него не будет ни малейшей надежды на спасение. И все-таки он продолжал.

Шорохи, возникшие в камне, изматывали его, за последние дни он сильно изменился: похудел и стал плохо спать. Вечером на двадцатый день Уэзертон подсчитал, что у него уже есть шесть тысяч долларов, и поставил себе конечной целью десять тысяч. А на следующий день в кварце оказалось такое количество золота, какое ему и не снилось. Словно искушая его продолжать работу, жила становилась все богаче и богаче. К концу этого дня он добыл более тысячи долларов.

Теперь жажда золота захватила его целиком, она словно держала его за горло. К тому же его завораживало ощущение опасности, которую таила в себе скала, оно становилось чуть ли не сильнее стремления к богатству. Еще три дня, и он выполнит свой зарок. Неужели он остановится? Уэзертон снова взглянул на скалу, и у него возникло предчувствие, он понял, что ему суждено умереть, что ему отсюда не выбраться. Ему показалось, что внешняя стена наклонилась чуть-чуть больше. Или это только его воображение?

Наутро двадцать второго дня он взобрался наверх по дорожке, проложенной вдоль выноса, которая с течением времени превратилась в лесенку с плоскими каменными ступеньками. Он никогда не считал эти ступеньки, но их, наверное, было не менее тысячи. Пристроив флягу с водой в небольшой нише, защищенной от солнца, и взяв в руку кайло, он направился к скале.

Наклон ее стены действительно показался более крутым, чем накануне, или это всего лишь игра света? Трещина, которая тянулась позади внешней стены, похоже, немного расширилась, и, осмотрев ее более внимательно, он обнаружил на дне кучку свежего песка. Значит, она шевелилась!