Приступить к ликвидации - Эдуард Хруцкий

— Так дело-то в том...

— В чем дело?

— Пацан он совсем.

— Это самые что ни на есть вредные гады, приблатненные пацаны. Бандит или вор, тот с пониманием, зря стрелять не станет, а эти палят напропалую. Веди.

В подъезде после улицы было даже тепло.

— Где?

— Наверху.

— А этажей сколько?

— Восемь.

Никитин присвистнул. Светя фонарями, они поднялись на шестой этаж и увидели первый труп. Эксперт включил аккумуляторный фонарь, яркий сноп света вырвал из темноты лестничный марш и маленькую фигурку в ватнике, лежащую у перил.

— Н-да, — сказал эксперт, — действительно совсем пацан.

Никитин увидел залитую кровью тельняшку в вырезе ватника, сапоги-прохоря[4], кепочку-малокозырку, валяющуюся рядом.

— «Пацан», — передразнил он эксперта, — такой в сто раз опаснее.

Никитин наклонился, похлопал убитого по смятым голенищам.

— Вот она где, — сказал он довольно, вытаскивая из сапога финку.

— Сволочи, они и есть сволочи. До чего же война этих блатников развела. Страшно подумать. Пистолет где?

Шукаев протянул ему ТК.

— Три патрона осталось. Где он ствол-то взял? — Никитин отдал оружие эксперту.

— Посмотрим, посмотрим, — Павел Маркович спрятал пистолет в свой бездонный чемодан. — Баллисты отстреляют, тогда точно скажем, что это за оружие.

Никитин перевернул убитого, расстегнул ватник. Пиджак и тельняшка пропитались кровью. Одна пуля попала в бок, вторая прямо в сердце.

— Хорошо стреляешь, Шукаев, — сказал Никитин.

Видимо, в голосе офицера сержанту послышалась осуждение, и он заговорил торопливо и сбивчиво:

— Да разве... Знал я, что ли, товарищ лейтенант... Бежит он на меня... Стреляет...

— Да ты не пыли, не пыли, сержант, действия твои расцениваю как правильные.

Шукаев ничего не ответил, вздохнул тяжело.

— Да разве в этом-то дело...

— А в чем? — рассмеялся Никитин. — Ты, сержант, антимонии не разводи. У него при себе пистолет и финка. — Никитин продолжал обыскивать убитого. Из внутреннего кармана он вытащил сброшюрованные листочки бумаги, какие-то снимки и тонкую пачку денег.

— Посвети-ка, — повернулся он к Шукаеву.

На твердой картонной обложке красной тушью было написано: «Блатные песни».

Никитин раскрыл книжку-самоделку.

— Проснешься утром — город спит,Не спит тюрьма — она уже проснулась.А сердце бедное так заболит,Как будто к сердцу пламя прикоснулось.

— прочел он вслух. — Ишь ты. Сочинение. — Он листал страницы.

— Оригинальная поэзия, — сказал спустившийся с чердака Павел Маркович, — такие книжечки на Тишинке из-под полы продают.

Никитин сунул книжечку в полевую сумку, повернул к свету фотографии и присвистнул.

— Тьфу, порнография, где только пацаненок этот достал блевотину такую.

— Не где достал, милый Коля, — перебил его Павел Маркович, — а кто ему дал, вот в чем вопрос. Что еще нашли?

— Только ключи от квартиры.

— Любопытно, ключ есть, а двери нет. Неужели никаких документов?

— Никаких, если не считать этого. — Никитин взял фонарь и направил луч на безжизненно лежащую руку.

Беловатый конус света вырвал из темноты синие буквы татуировки на тыльной стороне ладони: «Витек», перстень, выколотый на безымянном пальце, и могилу с крестом.

— Видите, поперечина на кресте косая? — спросил Никитин эксперта.

— Вижу.

— Это значит, что он в блатную жизнь принят, но еще не в «законе». Как первый срок отмотает, еще одну поперечину наколет, тогда, значит, полным «законником» стал. Вот, Павел Маркович, какие у него документы.

Эксперт молчал, разглядывая руку убитого.

— Слушай, Шукаев, теперь расскажи, как дело было.

— Мы его на сквере заметили, — начал сержант.

— Где именно?

— У павильона.

— Одного?

— Вроде.

— Вроде или точно?

— Точно одного. Окликнули. Он бежать. Мы за ним. Он в подъезд.

— У него ничего в руках не было?

— Вроде сумка или мешок какой.

— Шукаев, — Никитин достал папиросу, — ты в милиции сколько лет?

— С тридцать девятого. А что?

— А то, друг Шукаев, пора бы отработать память.

Сержант молчал, потом топнул валенком.

— Был у него мешок, точно был. Он ему мешал в дверь войти.

— Вот это горячее. — Никитин перекинул папиросу из одного угла рта в другой. — Ты лестницу осмотрел?

— Так точно!

— Ну?

— Не заметил. Будем искать?

— А зачем нам надрываться, у нас техника есть. Смирнов, давай Найду.

Собака вспрыгнула на площадку. В свете фонаря глаза ее горели синеватым огнем. Она подняла лобастую морду, посмотрела на Никитина, и ему стало не по себе от этого диковатого взгляда.

— Ищи, Найда, ищи, — скомандовал проводник.

Овчарка потопталась на месте и потянула повод. Она добежала до последнего этажа, стала лапами на дверь шахты лифта и гулко залаяла.

— Ну-ка, убери ее, — отдуваясь, приказал Никитин. Бегать по этажам в полушубке было тяжело и жарко.

Проводник оттянул рычащую собаку, и Никитин распахнул дверь шахты. Мертвая кабина застыла здесь на многие годы.

Никитин посветил фонарем и увидел брезентовую сумку, валявшуюся в углу. Он вошел в кабину, нагнулся, расстегнул пряжку, направил фонарь внутрь. В сумке насыпью лежали патроны к пистолету ТТ и нагану, несколько пачек папирос «Совьет юнион» и какие-то металлические пластинки.

Никитин взял одну и увидел не то буквы, не то цифры, выбитые на конце.

— Это типографские литеры, — сказал за его спиной эксперт.

— Шрифт? — переспросил Никитин.

— Да.

— Зачем он ему?

— Приедем на Петровку, узнаем, что сложить из этих буковок можно.

— Ну что ж, вызывайте перевозку, — скомандовал Никитин, — убитых на экспертизу, а мы по домам. Ты, Шукаев, с ними поедешь, рапорт напишешь.

Данилов

Утром его вызвал начальник МУРа: позвонил по телефону сам и голосом, не терпящим возражений, коротко бросил:

— Зайди.

Данилов вздохнул, закрыл старое дело бандгруппы Пирогова, которое изучал уже второй день, интуитивно чувствуя какую-то невидимую связь между тем, чем он занимается сегодня, и бандой Пирогова, и пошел к начальству.

Бессменный помощник начальника Паша Осетров, затянутый в синий новый китель, покосившись на краешки ослепительно блестящих погон, кивнул Данилову на дверь:

— Ждет, товарищ подполковник.

Слово «подполковник» Паша произнес с осуждением, покосившись на гимнастерку Данилова со споротыми петлицами.

Начальник стоял посреди кабинета, новая форма делала его моложе и стройней.

— Ну, что у тебя, Иван?

— Все то же самое.

— Так и прикажешь докладывать руководству?

— Пока я ничего конкретного сказать не могу.

— Так, — начальник начал раскачиваться с пятки на носок. — Так, — еще раз повторил он, — хоть что-то у тебя есть?

Данилов посмотрел в окно. По заснеженной Петровке метель гнала редких прохожих. Он помолчал, достал папиросу, прикурил.

— Не знаю, товарищ начальник, не знаю, так, слабые наметки.

— Садись, — начальник опустился в кресло, — сейчас Серебровский зайдет, помозгуем втроем.

Данилов посмотрел на ладную, подтянутую фигуру начальника МУРа и вспомнил, как тот в мае сорок первого рассказывал ему о диете, на которую сел, чтобы похудеть.

— Ты еще смеешься, Иван?

— Да вспомнил, как ты на диету садился перед войной.

В редкие минуты, когда они оставались вдвоем, Данилов и начальник МУРа по-прежнему были на «ты», как в те далекие годы, когда совсем молодыми пришли в уголовный отдел ВЧК. С тех пор они шли по жизни рядом, и Данилов совершенно не завидовал тому, что его друг внезапно из начальника отдела стал руководителем МУРа.

— Жизнь, Ваня, у нас с тобой почище, чем в санатории «Мацеста»...

Начальник не договорил, дверь распахнулась, и в кабинете появился полковник Серебровский — стремительный, цыганисто-красивый и всегда веселый.

Данилов знал полковника много лет, видел все его падения и взлеты, и его всегда поражала легкость характера Серебровского. Он жил просто и весело, находя хорошее в любой, самой плохой, ситуации.

— Ну вот и я, — сказал он, усаживаясь и весело поглядывая на Данилова, — давай, Ваня, поведай нам страшные уголовные тайны Москвы.

— Да что говорить-то. Я же все написал в рапорте. Три преступления. На Башиловке ограблена машина с продуктами, шофер и экспедитор убиты. На улице Красина взят магазин, причем сторож найден убитым на улице. На Полянке — квартира. Унесено много ценных вещей. Хозяин ничего толком сказать не может. Открыл дверь, хотел вынести мусор, его ударили по голове, он потерял сознание, заволокли в квартиру, надели мешок на голову, связали.