Записки графа Е.Ф.Комаровского - Евграф Комаровский

Я пришел в такое отчаяние, что ямщик, сжалившись надо мной, начал меня уговаривать и просить быть спокойнее, что, приехав на станцию, как рассветет, смотритель пошлет тотчас несколько ямщиков, которые непременно отыщут завязшую мою повозку. Сие действительно меня немного успокоило.

Проехав несколько верст назад, я увидел влево небольшую дорогу и приказал ямщику туда повернуть, но он мне сказал:

— Там, барин, не проедешь, там топь ужасная.

— Да может быть, там-то мы и увязли, — отвечал я ему.

И точно, сделавши версты с полторы, я громко назвал по имени прежнего ямщика, и он мне откликнулся. Я не могу изъяснить тогдашней моей радости; я выскочил из повозки, начал ямщика обнимать и, наградив его щедро, переложил свои ящики в новую повозку и отправился на станцию. Я нашел на оной курьера, едущего в Киев из Франкфурта-на-Майне от графа Н. П. Румянцева, бывшего тогда министром при нескольких немецких округах. Курьер этот был его камердинер Мишин; он имел прекрасную коляску; я убедительно начал его просить, чтобы мне оную продать, ибо я не мог себе представить, каким образом в перекладных повозках довезу до Парижа мои посылки; к совершенному моему успокоению и удовольствию, Мишин мне коляску свою уступил, и я всегда за эту услугу был ему признателен.

Я проезжал через всю Польшу, Шлезию, Саксонию, города Люблин, Бреславль, Наумбург, Дрезден, Мейсен[5], Лейпциг, Гельнгаузен, Франкфурт-на-Майне, где я в первый раз увидел графа Н. П. Румянцева, который после так много меня любил и столь много мне благодетельствовал, потом через Мец в Париж. Я адресован был к пребывавшему у французского двора министру нашему Симолину и к министру герцога Готского, барону Гримму.

Сей последний всегда находился в партикулярной переписке с императрицей Екатериной и был, так сказать, ее комиссионером в Париже. Барону Гримму было поручено тогда от императрицы купить кабинет герцога Орлеанского гравированных камней, который составляет теперь одну из первых достопамятностей Эрмитажа.

Я остановился в Париже, Rue Traversiere, hotel des Trois Mylords. В сем доме останавливались все русские курьеры, потому что в оном жил почтенный г. Добровский, служивший прежде советником посольства при нашей миссии; и находясь в отставке, он был покровителем всех молодых людей, приезжавших из России курьерами в Париж[6]. Я не мог воспользоваться его благосклонностями, потому что он был тогда болен и жил в деревне Пасси, близ Парижа, где, однако же, я его посетил. В день моего приезда король Людовик XVI делал смотр, на котором я находился, на равнине де Саблон, своей французской и швейцарской гвардии.

Сею последнею командовал тогда граф d'Artois, теперешний король Карл X. Швейцарская гвардия имела мундир красный с серебром. Находившийся тогда в Париже А. П. Ермолов[7], бывший фаворит императрицы Екатерины, вздумал надеть для сего случая наш инженерный тогдашний мундир, который тоже был красный с серебром, и голубую польскую ленту, и в таком наряде приехал верхом на то место, где собрано было войско; все приняли его за графа d'Artois, войска построились и хотели делать разные на сей счет насмешки до того, что Ермолов принужден был уехать. Король объезжал ряды солдат в карете, не выходил из оной и во время церемониального марша.

Г-н Симолин вел жизнь весьма уединенную, даже во многих отношениях несоответственную званию российского посланника. Советником посольства был П. А. Обресков, первым секретарем г. Мошков, а вторым — г. Павлов. Они оба оказывали мне большие услуги.

Мошков ездил со мною в Версаль в день сошествия Св. Духа. Я был в придворной церкви и видел процессию сего ордена, которая была едва ли не последняя до революции. Мошков испросил позволение у королевы осмотреть маленький Трианон, любимое ее тогда местопребывание. Король и королева обедали в сей день an petit convert, т. е. за столом сидел один король и королева тоже одна, но в разных комнатах. Вся публика могла проходить мимо их величеств.

Павлов показывал мне все, что было любопытного в Париже, и ходил со мной в театры сей столицы. Первый спектакль я видел «Меропа» в Комеди Франсез; сию роль представляла m-lle Rocourt в большом совершенстве. Тогда лучший трагический актер был Larive; он играл превосходно в сочиненной для него трагедии роль «Hercule sur le mont Eutna».

Я приехал в Париж скоро после того, как распущены были les Notables и собирались les Etats Generaux, стало быть, революция уже приготовлялась. Бомарше незадолго перед тем сочинил свою комедию «Фигарова женитьба». Когда ее представляли, то зрители доходили почти до исступления, и всякий раз, как занавес опускался, весь партер кричал «До завтра!» Сия комедия дана была 130 раз сряду. Это правда, что в ней играли самые лучшие того времени актеры: Mole, Dazincourt, Dugazon, m-lle Contat, Olivur, m-me Vieumenille и прочие. В мое время в театре Большой оперы было первое представление «Таррары», оперы сочинения тоже Бомарше. Стечение зрителей было неимоверное, но сия опера не имела такого успеха, как «Фигарова женитьба».

Я должен признаться, что любимый мой театр был тогда les Varietes amusantes; зала была в самом Пале-Рояле и близко от моей квартиры. Мне случалось иногда целый день провести в сём единственном месте в свете. Поутру ходил я завтракать an Cafe de Foi, бывшем тогда в большой моде, или в другой кофейный дом. В полдень почти весь Париж съезжался гулять под аркадами или в саду; тогда на дворе были прекрасные аллеи, которые истреблены во время революции. Потом ходил обедать или «а la grotte flamande» или в другую какую ресторацию, ибо их тогда было несколько в Пале-Рояле. После обеда кофе пить я ходил an Cafe mechanique, где из-под полу, посредством машин, доставлялось все, чего пожелаешь, а за буфетом сидела женщина для получения денег. Оттуда, погулявши до 6 часов в Varietes, где по большей части давались комедии сочинения Дю Маньяна, который был тут же актером, — шел опять гулять под аркады. Все лавки всякий вечер были превосходно освещены воском, ибо кенкетов тогда еще не знали. Вся лучшая парижская публика туда съезжалась, и гулянье продолжалось до 11 часов вечера, по прибытии коих свист солдат швейцарской гвардии был сигналом гасить свечи и разъезда публики.

Я часто ездил гулять в Булонский лес, ходил завтракать на Елисейские Поля; всякое воскресенье было гулянье на Бульварах, где видны были прекраснейшие экипажи, равно как и в Лоншане. Сие гулянье состояло в том, что от заставы в Булонский лес тянулись в два ряда кареты, одна за другой.

В Париже были тогда из русских княгиня Н. П. Голицына с мужем и со всем ее семейством — я у нее несколько раз обедал, Р. А. Кошелев с женою, В. Н. Зиновьев, А. П. Ермолов, бывший фаворит, и граф Бобринский; сей последний вел жизнь развратную, проигрывал целые ночи в карты и наделал множество долгов. Он находился под присмотром нашего посланника и барона Гримма. Граф Бобринский, у которого я иногда бывал, — не иначе, как когда он сам заходил за мной и я не в состоянии был от него отговориться, — не мог понять, что я по 18-му году не находил удовольствия в его обществе, и называл меня за то «благоразумнейшим» — «le tres sage m-r Komarovsky».