НОВАЯ КВАРТИРА - Антон Гопко

— Может ты теперь в связи с этим дома в пальто ходить будешь? Или ещё в валенках? — задорным голосом поддразнила его жена. — Снимай, снимай куртку! Верхняя одежда есть верхняя одежда, нечего в ней по дому расхаживать! Лучше возьми второй свитер надень.

Тут Василий заметил работающий телевизор и пробурчал, чтобы не остаться в долгу:

— Ольга Иванна, как ты смотришь такую муть? Включит и глядит — лишь бы мелькало!

— А что, мне интересно, — весело крикнула ему жена из кухни. — Там Эсмеральда сейчас замуж выходит.

Съев тарелку кислых щей с тремя ломтями хлеба, Василий потянулся, крякнул, поблагодарил жену и сказал, посмотрев на часы — свадебный подарок его родителей — висящие на плохо отштукатуренной стене:

— Так, пойду-ка я посмотрю последние известия.

С этими словами он поднялся и вышел из кухни. Ольга взглянула на его пустую тарелку, на хлебные крошки и улыбнулась. Она подумала о дочери, о том, как та обрадуется деньгам и посылке, для которой Ольга хотела сегодня же начать собирать продукты. «Сейчас, только помою тарелку и вот ещё кастрюлю», — подумала она, довольно улыбаясь.

III.

Как только Анжела услышала шебуршанье ключа в замке, она сразу же поджала под себя ноги и придала выражению скуки на своём лице высокомерный оттенок. Маруся прошла в комнату, не раздеваясь, равнодушно сказала: «Привет», — бросила пакет на стул и села на кровать, звякнув панцирной сеткой. Несколько минут она молчала, глядя в пространство, потом вздохнула и, обращаясь как будто туда же, сказала:

— Сессия скоро.

Ничего не услышав в ответ, она повернула голову к Анжеле и уже более осмысленно повторила:

— Слышь, что говорю, Анжел, сессия скоро.

— Ага, — ответила Анжела.

Маруся встала, сняла куртку, взяла из шкафчика кастрюлю и спросила:

— Ты будешь рис?

Анжела как всегда вполголоса протянула:

— Нет, спасибо. Я чаю выпью, если можно.

Марусе стоило большого труда сдержать обиду, особенно яркую на фоне сильной усталости. Она знала, что Анжеле недавно прислали из дома посылку, что она теперь отказывается от еды, потому что не хочет делиться продуктами, которые портятся у неё под кроватью. И это несмотря на то, что Маруся всегда всем делилась. Несмотря на то, что уже третью неделю она ела один рис. Но Маруся ничем не выдала своего негодования, разве что громыхнула чайником, слишком резко взяв его с плитки, чтобы набрать воды. Да ещё, чтобы вылить раздражение, она, быть может, слишком нервно сказала:

— Представляешь, там опять снег. Как мне надоела эта слякоть! Хоть бы солью улицы не посыпали. Идиоты!

— И не говори. Кошмар какой-то!

Маруся подняла глаза кверху и критически оглядела тускло освещённые стены с выгоревшими обоями.

— Свету мало, надо вторую лампочку в люстру ввернуть, взамен перегоревшей, — предложила она.

— Да, уж это точно. Надо, — почти прошептала в ответ Анжела. Да так невозмутимо, как будто и не помнила, что за всё время ещё ни одной лампочки в эту комнату не купила. Задумчиво и неторопливо она поправила свои завитые волосы, падавшие на глаза.

«Почему она не возьмёт заколку, сидит, как болонка», — подумала Маруся. Сама она зачёсывала назад свою длинную чёлку, как мама. Маленькая, черноволосая и коренастая, она сидела, поджав свои худые плечи и медленно наливаясь тяжёлым негодованием. Наконец она с отвращением отодвинула эмалированную миску с белыми клейкими зёрнами и возмущённо воскликнула:

— Хоть бы кетчуп был! Так вообще это есть невозможно.

Анжела ничего не ответила. Маруся немного помолчала, готовя себя к тому, чтобы изобразить равнодушие, а потом спросила, стараясь, чтобы вышло как можно более небрежно:

— Никто не заходил?

— Лизка заходила, — многозначительным тоном ответила Анжела.

— Да, и зачем?

— Перец просила, — процедила Анжела, манерно растягивая слова.

— Ты дала?

— Дала.

— А ты ей сказала, чтобы она вернула? — тревожно спросила Маруся.

— Она уже вернула.

Эти слова Марусина соседка прошипела как-то особенно злобно, и чай они пили уже в полном молчании, даже не силясь начать разговор.

Волей судьбы уже полтора года им приходилось жить в одной комнате. По этой причине обе девушки друг друга ненавидели. Желание Анжелы выйти замуж, комичное в своей неприкрытости, вызывало в Марусе отвращение. Скрупулёзность, с которой Анжела следила за собой, тратя почти все свои небольшие деньги на одежду, украшения и косметику, Маруся не понимала и бестактно высмеивала. Анжелу в свою очередь раздражало, что Маруся была равнодушна к своей внешности, мылась раз в неделю и носила, что придётся. А постоянство, с каким Маруся избегала разговоров о молодых людях, духах и тряпках навсегда обрекло её на глубокое ядовитое презрение Анжелы. Каждая считала свою соседку глупой, да ещё и со странностями. При этом девушки не могли позволить себе такой роскоши, как ссоры, — их жизнь стала бы тогда вообще невыносимой. Поэтому они с горем пополам общались: Анжела ограничивалась лёгкими выпадами, Маруся — тем, что презрительно их не замечала; а иногда, когда обеим было совсем тоскливо, они даже разговаривали за жизнь. Это состояние холодной войны вызывало в соседках еще большую взаимную ненависть.

«Сейчас допью чай и скорее гулять, прочь из этого полумрака», — думала Маруся, судорожно и звучно всасывая кипяток из гранёного стакана, украденного когда-то в студенческой столовой. И пока последние капли горячей жидкости ещё жгли ей пищевод, сообщая пьянящее тепло всему телу, девушка уже застёгивала куртку.

Она не стала дожидаться лифта, лёгкими прыжками соскочила по лестнице и выбежала из общежития, миновав у входа только что вышедших на ночное дежурство охранников, своими бодрыми лицами вносивших диссонанс в усталый уют осеннего вечера.

Маруся шла по Загородному шоссе в сторону центра, привычно обводя взглядом тяжёлые тёмно-серые туши старых блочных девятиэтажек с длинными и широкими ранами-трещинами на стенах, кое-где уже затянутыми цементными шрамами. Внимательно изучила — не появилось ли чего нового — каркасы строящихся зданий, освещённые яркими прожекторами, отчего казавшиеся белыми и напоминавшие скелеты динозавров. Маруся уже открыла для себя, как просто стать счастливой от холодного воздуха, поэтому она быстро шагала, дыша во всю грудь и не обращая внимания не мелкие снежинки, щекотавшие ей лицо. Но желанного спокойствия и умиротворения не приходило. На душе у Маруси было сумрачно — она думала о Лизе.

Анжела вызвала в ней смятение своим упоминанием о мимолётном визите Лизы. «Она ведь так давно уже не была у меня. Чего же ей было нужно? Неужели просто за перцем? Нужно пойти выяснить», — размышляла Маруся, и мысли погружали её в уже ставшие далёкими воспоминания. Самое начало первого курса. Она селится в общежитие, гадает, с кем её поселят. Ещё не прошла летняя эйфория: «Я поступила!» — и на этой почве хорошее, радостное отношение ко всем. Впрочем, к этим настроениям уже стал примешиваться страх неизвестности и дискомфорт пребывания в незнакомом шумном городе. И вот они появляются по очереди: Анжела, Лиза, Таня. Вначале наиболее интересной ей показалась Таня. Но Таня почти сразу переехала жить к родственникам, стала так называемой «мёртвой душой». А потом Маруся разговорилась с Лизой, совершенно случайно… Или нет. Она даже остановилась на мгновение. Она уже не помнила, как там было дело вначале. Но тот разговор — двадцать третьего сентября — Маруся запомнила навсегда. Такого полного чувства единения, взаимопонимания у неё никогда ни с кем ещё не было. Лизу тошнит на каруселях и Марусю тошнит на каруселях, Маруся не любит мороженое и Лиза его терпеть не может, обе любят все каши, кроме манной, и все супы, кроме харчо, обе поступили, набрав одинаковое количество баллов, и так далее, и так далее. Маруся никогда не забудет, как очертя голову она бежала в киоск за вином, чтобы отметить столь внезапно начавшуюся дружбу. А она-то и не думала, что будет с кем-нибудь пить в Москве! Тогда был тёплый сентябрьский вечер, один из последних. Солнце своими ласковыми косыми лучами щекотало бока унылых хрущёвок, как будто тщетно пытаясь их рассмешить.

Лиза приехала в Москву практически без средств к существованию и при этом всегда держалась гордо, уверенно, независимо. Только Маруся видела всю её незащищённость, и ей так хотелось чем-нибудь помочь Лизе. Они стали вместе питаться, вместе учиться. Однажды, заметив, что, проходя мимо рынка, Лиза всё время заглядывается на один свитер, Маруся купила его и подарила подруге. Этот подарок доставил Марусе даже больше радости, чем Лизе. Впоследствии их ещё больше сблизила веселая вражда с тупой и угрюмой Анжелой.

Если Лиза болела, это было для Маруси настоящим праздником. В такие дни она не ходила учиться, а оставалась с больной. Маруся не разрешала Лизе вставать, поила её горячим чаем, бегала в аптеку и часами сидела на краю кровати, глядя на Лизу заботливым взглядом и болтая с ней обо всём на свете. А когда Лиза начинала поправляться, то Марусе с одной стороны было приятно видеть, как она улыбается, как её голосу возвращается уверенность и звонкость, но в то же время Маруся не могла совладать с грустью, что время, когда Лиза всецело принадлежала ей, подходит к концу.