Под пологом пьяного леса - Джеральд Даррелл

— Надеюсь, мы не очень обеспокоили вас своим звонком, — сказал я, — Ларри велел мне разыскать вас.

— Ну что вы, я бы очень обиделась, если бы вы мне не позвонили.

— Ларри просил передать вам сердечный привет.

— Как он поживает? О, он просто ангел, вы даже не представляете, какой он чудесный человек, — сказала Бебита.

Позднее я убедился, что Бебита характеризует так всех людей, с которыми ей приходится иметь дело, симпатичных и несимпатичных. В тот момент мне показался несколько неожиданным эпитет «ангел» применительно к моему брату, так как именно это слово, на мой взгляд, меньше всего к нему подходило. С первой же встречи Бебита пленила нас, и с тех пор мы фактически жили у нее на квартире, питались обильной и превосходно приготовленной пищей, слушали музыку, болтали и чувствовали себя великолепно. Очень скоро мы привыкли во всем полагаться на ее помощь. Бебита невозмутимо выслушивала самые фантастические просьбы, и почти всегда ей удавалось помочь нам.

Первый удар по нашим планам был нанесен на третий день пребывания в Буэнос-Айресе. Мы обнаружили, что наши шансы добраться до Огненной Земли, мягко говоря, весьма невелики. Представители авиационной компании разговаривали с нами вежливо, но не обнадеживали. Быть может, через десяток дней что-нибудь и найдется, но они ничего не могут обещать наверняка. С унылым видом мы согласились ждать. Вместо того чтобы в расстроенных чувствах болтаться эти дни в Буэнос-Айресе, Ян предложил нам совершить поездку в провинцию. Ян был моим старым приятелем, я познакомился с ним в Англии в годы войны. Однажды в порыве энтузиазма он заявил, что я непременно должен приехать в Аргентину собирать животных, и обещал оказать мне всяческое содействие. Теперь, когда мы приехали, он чувствовал себя связанным обещанием. Он навестил своих родственников по фамилии Бут, владевших крупным поместьем недалеко от побережья, примерно в ста милях от Буэнос-Айреса, и те со свойственным аргентинцам гостеприимством согласились принять нас у себя.

Рано утром около нашего дома остановился автомобиль. Из него вылезла долговязая, мрачная фигура Яна, после чего мы были представлены очаровательной блондинке, сидевшей на переднем месте, — дочери владельца имения Элизабет Бут. Вскоре мы обнаружили, что кроме миловидности девушка обладает еще и удивительной склонностью ко сну: в любом месте и в любое время ее можно было застать спящей глубоким сном, как бы шумно ни было вокруг. За эту особенность мы прозвали ее «Соней», и хотя Элизабет решительно возражала против этой клички, она так за ней и осталась.

Глава первая

ПЕЧНИКИ И ЗЕМЛЯНЫЕ СОВЫ

Аргентина — одна из немногих стран на свете, где в поездке на полпути можно видеть одновременно и место, откуда вы выехали, и место назначения. Вокруг, плоская, как биллиардный стол, простирается пампа, кажется, она уходит далеко на край света. Ничто не нарушает однообразия гладкой, поросшей травой равнины, лишь изредка попадаются пурпурные пятна чертополоха да кое-где виднеются темные силуэты деревьев.

Когда предместья Буэнос-Айреса остались позади, а светлые, цвета слоновой кости контуры небоскребов стали, подобно кристаллам, расплываться и таять в дымке на горизонте, мы выехали на прямую как стрела дорогу. Местами у обочин росли хрупкие на вид кусты с бледно-зелеными листьями и крохотными золотистыми цветками. Цветки были такие мелкие и их было так много, что издали они казались туманным золотистым ореолом, как бы окружавшим каждый куст. При нашем приближении из кустов вылетали стригуны, маленькие черно-белые птички с очень длинными хвостовыми перьями. У этих птиц своеобразный ныряющий полет, и при каждом нырке хвостовые перья сходятся и расходятся, словно ножницы. Изредка над дорогой пролетал сокол чиманго, размахивая тяжелыми тупыми крыльями, величественный и красивый в своем шоколадно-коричневом с серым оперении.

Примерно после часа езды мы свернули с шоссейной дороги на пыльный, разъезженный проселок, вдоль которого тянулась аккуратная изгородь. На ее столбах я заметил какие-то странные наросты, похожие на засохшую грязь; они напоминали гнезда термитов, которые я видел в Африке, но вряд ли так далеко к югу от экватора можно было встретить термитов. Я задумался над их происхождением, как вдруг из одного такого нароста выскочила птичка, очень похожая на малиновку, с широкой грудью и вертлявым хвостом. Величиной она была с дрозда, у нее была бледная желтовато-коричневая грудка и ржаво-красная спинка и голова. Это был печник, и я понял, что именно эти птички построили своеобразные гнезда, украшавшие столбы изгороди. Позднее я убедился в том, что печник — одна из наиболее распространенных птиц в Аргентине и ее гнезда составляют такую же черту ландшафта, как и кусты гигантского чертополоха.

Дорога повернула к океану, и мы ехали теперь по заболоченной местности; вдоль обочин тянулись широкие, наполненные водой канавы, на золотистом травяном покрове стали появляться пятна сочной и яркой зелени, свидетельствовавшие о наличии водоемов. Их берега густо поросли камышом. Печники, стригуны и чиманго уступили место болотным и водоплавающим птицам. С обочины дороги, сильно, но неуклюже взмахивая крыльями, поднимались крикуны, крупные пепельно-серые птицы величиной с индюка, и, издавая прерывистые, похожие на звуки флейты крики, принимались кружить в воздухе. По спокойной, сверкающей водной глади плавали стаи уток, напоминавшие упитанных, прилизанных бизнесменов, спешащих на поезд. Я видел маленьких, изящных серых чирков с голубовато-стальными клювами и черными шапочками; уток-широконосок, крупных красных птиц с длинными лопатообразными клювами и отсутствующим выражением в глазах; розовоклювых уток, безукоризненных в своем сверкающем черно-сером наряде, с клювами, словно обагренными кровью; маленьких светло-коричневых уток с черными крапинами, скромно плавающих среди других птиц. Скромность их была явно напускной, так как они по примеру кукушек подбрасывали свои яйца в чужие гнезда, перекладывая на обманутых сородичей тяготы высиживания и выкармливания птенцов. Кое-где по грязи прогуливались цапли, по мелководью большими шумными ватагами бегали и толкались каравайки, длинные загнутые клювы и черное оперение которых совершенно не гармонировали с их жизнерадостностью. Среди них попадались небольшие стаи красных ибисов, выделявшихся на фоне своих более темных сородичей словно багряные клочки заката. На широких разводьях целыми флотилиями неторопливо плавали великолепные черношеие лебеди; их белоснежное оперение прекрасно контрастировало с иссиня-черным оперением головы и изящно изогнутой шеи. Среди гордых стай черношеих, как бы в услужении у них, плавало несколько коскороб, приземистых, в скромном белом оперении, очень вульгарных в сравнении со своими царственными родственниками. Тут же на мелководье можно было увидеть небольшие стаи фламинго, кормившихся у зарослей высокого камыша. Издали они казались движущимися розовыми и красными пятнами на зеленом фоне. Фламинго медленно и степенно шагали по темной воде, опустив головы и изогнув шеи в виде буквы S; сургучного цвета ноги связывали птиц с их расплывчатым, колышущимся отражением. Упоенный этим пышным зрелищем птичьей жизни, охваченный своего рода орнитологическим экстазом, я не отрываясь глядел в окно, не замечая ничего, кроме лоснящихся тел пернатых, плеска и колыхания воды и хлопанья крыльев.