Память и желание. Книга 2 - Лайза Аппиньянези
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не расстраивайся, деточка, но Анджелина сломалась. Твоя мама говорит, что кукла упала с полки и разбилась. Я сама собрала осколки и выкинула. Ну что теперь поделаешь.
Дорин отвернулась, пряча свое широкое доброе лицо. Сделала вид, что занята приготовлением ужина.
– А где осколки, Дорин? – тихо спросила Катрин. – Я попробую их склеить.
Горничная покачала головой:
– Ничего не получится, деточка. Твоя мама сама отнесла их на помойку. Я говорила ей, что ты наверняка захочешь сохранить красивое платьице, но мадам Жардин сказала, что ты слишком большая и тебе уже незачем играть в куклы.
На глазах девочки выступили слезы. Бегом она вернулась в детскую и прерывающимся голосом сказала подруге:
– Антония, она меня ненавидит. Я знаю.
– Кто ненавидит? Дорин? – недоверчиво спросила Антония.
– Нет, мама.
Катрин закрыла лицо руками.
Она давно уже отказалась от всяких попыток завоевать материнскую любовь. Сколько раз, еще маленькой девочкой, Катрин заискивающе заглядывала в лицо матери, надеясь на поцелуй или хотя бы улыбку. Она старательно разучивала гаммы, делала уборку у себя в комнате, но наградой за ее прилежание были лишь ругань, пощечины, а то и побои. Долгое время девочка считала, что сама во всем виновата. Она никак не могла понять, что делает не так, чем вызван гнев мамы. Потом настал период, когда Катрин уяснила – что бы она ни делала, это ничего не изменит. Дело не в ее воображаемых провинностях, а в ней самой. Мама всегда найдет, в чем ее обвинить, а затем непременно последует кара: шлепки, удары ремнем, линейкой, пощечины. Катрин сносила все это, зная, что у нее нет выхода. По опыту ей было известно: жаловаться папе бессмысленно, от этого будет только хуже. Главное – не попадаться маме на глаза. Когда Сильви была дома, девочка старалась ступать неслышно, без крайней необходимости не выходила из своей комнаты. Она во что бы то ни стало стремилась избежать очередной сцены. Но в тот день, когда исчезла Анджелина, Катрин не выдержала – слишком велико было ее расстройство.
В этот вечер отец был дома, поэтому ужинали все вместе – в просторной и светлой столовой, выходившей окнами на каменную террасу, где в летнее время цвели красно-белые ломоносы. Катрин знала и любила каждый из этих цветков – сколько раз она пряталась на террасе, скрываясь от ругани и побоев. Едва все сели за стол, как девочка громко заявила:
– Анджелина исчезла. Ее разбили.
– Какая жалость. Как это случилось? – спросил отец.
Катрин пожала плечами и посмотрела матери в лицо.
– Спроси у нее.
– Ты снова ябедничаешь своему папочке? Опять за свое!
Дома Сильви всегда говорила только по-французски. На дочь она смотрела с нескрываемой злобой.
– Тише, Сильви, – остановил ее Жакоб. – Кэт, я обязательно привезу тебе из Венеции другую куклу, точно такую же.
– Она уже слишком взрослая, чтобы играть в куклы, – процедила Сильви. – Кроме того, у нее этого барахла сколько угодно. Ты слишком ее балуешь.
– Ты нарочно сломала мою куклу! Специально! Ты знала, что я люблю ее больше всех!
Катрин вскочила на ноги и выбежала из столовой. Она успела услышать, как мать сердито говорит:
– Врет. Врет, как обычно.
Потом начался скандал. Это было хуже всего. Слышать злобные выкрики матери было невыносимо:
– Зачем я только родила эту мерзавку! Зачем ты привез меня сюда? Я ненавижу эту поганую, гнусную страну! Ненавижу! Ты меня слышишь?
В ответ холодный, ровный голос отца:
– Ну хватит, Сильви. Не доводи себя до истерики. Успокойся. Не мучай ребенка.
– Ты всегда любил ее больше, чем меня! Ты…
Катрин закрыла дверь, чтобы больше ничего не слышать.
После очередного скандала мать обычно на несколько дней запиралась у себя в комнате или же бродила по квартире, не обращая внимания на Катрин и глядя вокруг пустым взглядом. Неизвестно, что было хуже – эта прострация или вспышки материнского гнева. Так или иначе, со временем Катрин поняла – лучше не доводить до общей ссоры. Поэтому она предпочитала держать обиды при себе.
Эпизод с куклой был только началом. История повторялась вновь и вновь: из комнаты Катрин исчезали ее самые любимые вещи. Исчезали или вдруг оказывались безнадежно испорченными. Катрин делала вид, что ничего не замечает, но ощущение опасности делалось все сильнее и сильнее. Минувшей осенью положение стало невыносимым. Катрин догадывалась, чем это вызвано.
Сильви отправилась в Рим по каким-то своим делам, и в доме наступило блаженное спокойствие. Из комнаты Катрин сразу перестали исчезать вещи. Затем на каникулы приехал Лео, и жизнь вообще превратилась в сплошной праздник. Даже после того, как Сильви вернулась, мирный период продолжался еще целых две недели – до возвращения Лео в Гарвард.
Шла третья неделя новой четверти. В то утро Катрин отправилась в школу, чувствуя себя немного простуженной. В середине дня ей стало хуже, и школьная медсестра, измерив девочке температуру, отправила ее домой. Войдя в прихожую, Катрин, как обычно, крикнула: «Я вернулась!» Ответом ей было молчание, и Катрин решила, что мать и Дорин куда-то ушли. Она налила себе стакан апельсинового сока и стала подниматься в свою комнату. Внезапно дверь материнской спальни распахнулась, и оттуда вылетела Сильви.
– Что ты здесь делаешь? – закричала она.
От неожиданности Катрин уронила стакан. Вид у матери был какой-то растрепанный, а через приоткрытую дверь Катрин увидела в спальне мужчину, удивительно похожего на швейцара с первого этажа. Впрочем, толком рассмотреть его девочка не успела, так как на нее обрушился град пощечин.
– Вот тебе за шпионство! Беги, ябедничай своему папаше!
Сильви ударила дочь так сильно, что Катрин отлетела в сторону.
– А это тебе за вечное вранье!
От матери пахло спиртным. С огромным трудом Катрин удалось сдержать слезы. Она взяла себе за правило никогда не плакать при матери – частично из гордости, но еще более – из нежелания доставлять своей мучительнице удовольствие.
– Я заболела, и меня отпустили домой, – еле слышно прошептала она и медленно стала подниматься по лестнице.
Через несколько дней, в воскресенье, Катрин должна была идти на день рождения к Антонии. Подруги готовились к этому празднику целый месяц. Антония пригласила знакомых мальчиков, и ради этого торжественного события Катрин, долго откладывая карманные деньги, купила себе настоящее платье. Она ненавидела одежду, которую выбирала для нее мать, – это были уродливые балахоны из серой шерсти для зимы или тоскливого ситца для лета. На сей раз Катрин попросила брата отправиться с ней в магазин и помочь выбрать наряд. В результате этого похода Катрин стала счастливой обладательницей темно-синего бархатного платья, очень шедшего к ее каштановым волосам. До долгожданного воскресенья она успела надеть платье два раза: сначала отец водил их с Лео в ресторан, потом был праздничный ужин по поводу возвращения Сильви из Италии. Однако в воскресенье, собираясь к Антонии, Катрин вдруг обнаружила, что синее платье исчезло. Внутри у нее все замерло. Девочка сразу же бросилась разыскивать мать.
