Простодурсен. Зима от начала до конца (сборник) - Руне Белсвик

Утка лежала в траве и тяжело дышала. Бедная. Видно, приплыла издалека. Но разве у птиц не кончился сезон кладки яиц? Уже осень на исходе, для птенцов поздновато.

– О, – стонала утка, – спасибо, что помогли. Никто, никто…

– Не стоит благодарностей, успокойтесь.

– О… – застонала она – и вдруг сомлела и завалилась на бок. Откуда-то из перьев выкатилось яйцо и покатилось по склону к реке.

Простодурсен молча наблюдал за ним и страшно злился. У него была гора планов на день, а теперь поперёк них разлеглась эта утка. А яйцо утки вообще катится вниз по склону к воде. Нет, вон запуталось в траве.

Яйцо оказалось голубым в мелкую чёрную крапочку. Красивое, ровно-округлое. Похожее на идеальный камешек для бульков. Простодурсен подошёл к яйцу и приложил к нему ухо. Внутри тишина. Простодурсен схватил яйцо и быстро сунул его под утку – а то ненароком забудешься да и булькнешь чужое яйцо в речку.

Подумав, он понял, что пойти к Ковригсену прямо сейчас у него не получится. Хоть хлебом по-прежнему пахло на всю округу, а живот урчал, требуя коврижку, Простодурсен решил не отлучаться от утки. Должна же она очнуться, чтобы он довёл свою помощь до конца.

Пока он так размышлял, на берег снова спустился Пронырсен. Можно подумать, он всё это время ждал в засаде за кустом.

– Уткой разжился, – заметил Пронырсен.

Он стоял на другом берегу и заявлял, что Простодурсен разжился уткой. Ну и словцо. Простодурсен даже не нашёлся что ответить.

Он вообще замечал, что на иные вопросы Пронырсена трудно дать ответ. Они какие-то скользкие. Уткой разжился, ну-ну, мы-то с тобой понимаем…

– Я видел, как ты огрел её лопатой.

– Что? – разинул рот Простодурсен.

– Мне ты сказки не рассказывай, – велел Пронырсен. – Я буду молчать как рыба. Но я уверен, что утка плыла ко мне.

– Я её не трогал, – сказал Простодурсен, – просто помог ей вылезти на берег.

– А чего она тогда не шевелится?

– Она устала. Она… плыла против течения.

– Ха-ха-ха! – захохотал Пронырсен. – Да ты прямо сказочник!

Он шагнул в кромку воды, нагнулся и сделал несколько больших глотков.

– Вкусная у тебя здесь вода, – заметил Пронырсен.

– Да. Я делаю на ней и пудинг, и соки.

– И швыряешь в неё камни.

– Бульки. От них отличный звук – «бульк».

– Хотя эта вода – моя.

Здравствуйте, приехали. Всё вдруг стало таким противным. Цвет травы и листьев и напев реки были как прежде приятны, но… вон лежит утка, а на том берегу торчит этот тип и говорит…

– Вода сначала протекла мимо меня.

– Да, но… – пролепетал Простодурсен.

– Просто отдай мне утку, и не будем углубляться в это, – велел Пронырсен.

– Утку? – удивился Простодурсен. – Она не моя, я просто помог ей выбраться на сушу.

– Оно и видно, ага, – хохотнул Пронырсен.

– Да правда же.

– Как было дело, видел только я, – заявил Пронырсен. – Или ты хочешь, чтобы мы пошли к Ковригсену и созвали собрание? И все придут полюбоваться на утку. А потом мы их спросим, чья она, на их взгляд.

Собрание? – подумал Простодурсен. Противное слово, в нём слышится «брань», и ещё «рана».

Он перевёл взгляд на утку. Полудохлая, если уже не дохлая. Неужели Ковригсен поверит, что это Простодурсен довёл её до такого? А Сдобсен? Что подумает этот крендель Сдобсен? А Октава? Это же и есть собрание? Все собираются, бранятся, рассматривают, нет ли на утке ран, и решают, кому они больше верят – Пронырсену или Простодурсену. И если все решат, что он укокошил утку своей лопатой, той самой, которую он только что снова нашёл…

– Ты долго думаешь, – сказал Пронырсен.

– Да, но… – пробормотал Простодурсен.

– Так и порешим, – подытожил Пронырсен. – Ты отдаёшь мне утку, и считаем, что ничего не было.

Простодурсен опять взглянул на утку. Теперь было видно, что она всё же дышит. Это прекрасно. Если б она ещё и очнулась, то могла бы сама рассказать, как было дело. Если б она сию секунду очнулась, то всё противное разом бы кончилось, и он пошёл бы себе спокойно за коврижкой с хрустящей корочкой.

– Кинь её мне сюда, – велел Пронырсен.

Ну вот чего она не просыпается? Лежит себе, пузыри пускает и хоть бы хны. Глупая утка!

Вдруг Простодурсена пронзила неприятная мысль: а зачем Пронырсену утка? Что он собирается с ней сделать? Когда он сказал «кинь её сюда», Простодурсен почувствовал, что дело пахнет гаденьким. Но спросил себя: Простодурсен, дорогой, зачем тебе снулая утка? Какое тебе вообще до неё дело? Ещё утром никакими утками здесь не пахло. И тебе, друг мой Простодурсен, жилось хорошо. Честно сказать, тебе жилось лучше, пока эта дурацкая утка не притащилась сюда и не улеглась спать на твоём пригорке. Если ты отдашь её Пронырсену, то утки здесь снова не будет. Да и Пронырсен уберётся восвояси. Всё станет как поутру. И ты тихо и спокойно пойдёшь за вкусной горячей коврижкой.

Так уговаривал себя Простодурсен. И рассуждения эти казались очень верными. Но что-то в них было не так. Потому что когда он тащил на лопате из воды красивую утку и её красивое яйцо, он вдруг почувствовал, что теперь ему будет невкусно есть коврижку в одиночку. И ему показалось даже, что ему в жизни всегда не хватало утки и утиного яйца. Хотя раньше он никогда об этом не думал. Я собирался спасти бедную утку, подумал Простодурсен, а теперь…

– Ага, – сказал Пронырсен. Он поднял утку за лапы, потом взял яйцо и рассмотрел его.

– А это мне не нужно, – заявил Пронырсен и швырнул яйцо назад через речку.

– Но оно уткино! – закричал Простодурсен. – Она приплыла сюда, чтобы…

– Три ха-ха! – прохохотал Пронырсен. – Это бред – откладывать яйца по осени, из таких яиц выводятся только бредни и бредятины. Замешай его в свой пудинг. А увидишь на реке ещё уток – не мешай им спокойно плыть ко мне.

Для чего Пронырсену утка? Как бы это узнать?

Пока что тот мчался вверх по тропинке, держа утку за лапы. Она болталась лапами вверх, пересчитывая головой кусты и ветки вдоль дороги и обтираясь о траву.

Яйцо?

Яйцо, подумал Простодурсен. Разбилось, понятное дело. Валяется где-то в траве и вытекает.

Оно лежало у камня. Слишком большого, чтобы быть камнем-бульком. И даже для камня-бдэмса великоватого. Из земли торчал наружу только край. Когда-то Простодурсен хотел этот камень выкопать, но не сумел. Камню не было конца. Наверно, он просто верхушка горы. И вот теперь приткнувшись к этой подземной горе лежало яйцо. Красивое и на вид целое.

Непорядок, конечно, чтобы маленькое хрупкое яйцо валялось в тени огромного камня. Если в яйце кто-то есть, он задубеет ночью от холода. Когда небо такое синее и прекрасное, как сегодня, ночью жди заморозков. В горах зима уже расчехлила свою амуницию и при случае пускает её в ход.

К тому же здесь его может сожрать хищная птица. Хищные птицы любят яйца. Вкусы ведь у всех разные. Простодурсен любит пудинг и всё, что выпекается в пекарне Ковригсена. А хищной птице нравятся яйца.

Но Простодурсену не нравится, чтобы она лакомилась яйцом у него под окном. Ещё войдёт во вкус и останется здесь. Будет ждать, не появится ли новое яйцо. Или вообще решит, что они здесь у Простодурсена из земли растут.

Простодурсен покрутился на месте. Посмотрел по сторонам. Всё было как раньше. До чего странно, удивился Простодурсен. Странно, что всё точно как раньше, а не совсем иначе.

Потом он взял яйцо и понёс его домой.

Пол и стены были облеплены солнечными пятнами. Солнце светило в окно и во все щели и расклеивало по всему дому свои тёплые жёлтые метки.

Куда кладут такие яйца? – задумался Простодурсен. Это должно быть место, где он на него не наступит. Там, где он не ходит и не сидит.

Кровать?

Простодурсен притащил с подоконника одеяло. Положил яйцо на кровать и накрыл одеялом. Но одеяло наверняка холодное. Простодурсен знает, как под ним холодно, когда его только принесли с воздуха. Пришлось Простодурсену лечь в кровать рядом с яйцом, чтобы помочь ему нагреть одеяло.

Всё-таки очень симпатичное яйцо. Простодурсен приложил к нему ухо. Ни звука, как и раньше.

– Теперь тут тепло и хорошо, – прошептал Простодурсен яйцу. – Ты тут полежи, а я схожу к Ковригсену. У меня, понимаешь, много дел, я не могу весь день лежать с тобой. А если ты будешь молодцом и вылупишься, я покажу тебе, что стало с большим га-га-га. Он очень сильно устал и лёг на отдых в горном приюте. Ну не совсем приюте, скорее постоялом дворе, но…

Так он поутешал яйцо на прощание, а потом вылез из кровати.

Ему ужасно хотелось, чтобы Ковригсен оказался в разговорчивом настроении. Потому что Простодурсену надо было о многом с ним поговорить.