Спасенное сокровище - Аннелизе Ихенхойзер

Брозовский вытащил часы из жилетного кармана.

— Мы условились встретиться в половине десятого? — сказал он, выразительно взглянув на долговязого Карла Тиле. — Верно?

Он захлопнул часы и, укоризненно постучав по крышке, опустил их в карман.

— Нечего на меня так смотреть, — проворчал Карл Тиле. — У тебя опять листовки? Всё листовки да листовки. Ты думаешь, мы этим чего-нибудь добьемся? Вот увидишь, в конце концов нас накроют. И тогда уж, будьте уверены, насидимся без работы.

Он был зол, и голос его прерывался, потому что пыль уже забила ему легкие. Но он хорошо знал, что Брозовскому лучше не возражать, — во всем, что касалось партии, тот был тверд как скала, строг к себе и другим. Так было и на этот раз.

— Боишься, малыш? — насмешливо спросил руководитель ячейки.

За дверью раздевалки послышались чьи-то шаги.

— Давай сюда, — заторопился Карл Тиле; листовки исчезли в карманах его куртки.

— Разложи их по вагонеткам перед подъемом!

Дверь открылась. Пришли остальные горняки ночной смены. Ночью в рудник спускались немногие, только запальщики: они бурили породу и закладывали в шнуры динамит. Потом взрывали. К тому времени, когда дневная смена спустится в шахту, пыль уже осядет и можно будет выдавать руду на-гора.

Отто Брозовский вместе с обоими товарищами вышел из раздевалки. Вальтер Гирт и долговязый Карл Тиле поднялись по лестнице, ведущей на верхнюю площадку, откуда спускаются в шахту. Брозовский смотрел им вслед. Во дворе было очень тихо. Дул холодный ветер, и черные лужи затягивались тонким ледком. Внезапно в воздухе послышалось тихое жужжание. Отто Брозовский поднял голову. Огромные черные колеса подъемника пришли в движение. Вальтер и Карл Тиле спускались в рудник с листовками в карманах.

Отто Брозовский спускается в шахту

В шесть утра, через час после того как Вальтер Гирт, Карл Тиле и другие запальщики поднялись из шахты, туда спускалась утренняя смена. Переодевшись в раздевалке, забойщики прошли через замерзший двор и, стуча башмаками, поднялись на верхнюю приемную площадку.

Ночью снова наступила зима — ударил мороз, началась метель.

На площадке было темно и нестерпимо холодно. Выстроившись в длинную очередь, забойщики ждали спуска. То раздвигаясь, то захлопываясь, лязгали решетки подъемных клетей. Пронзительно сигналил колокол. Клеть за клетью исчезала под землей. Бесконечный поток тяжелых башмаков грохотал по ступеням; длинная серая очередь не убывала. Люди молчали. Многие из них встали в четыре часа утра. Глоток горячего кофе при свете сального огарка — и долгий-долгий путь по заснеженным дорогам из Мансфельда на рудник. Говорить не хотелось: они слишком устали.

Отто Брозовский, глубоко засунув руки в карманы, стоял в самом конце очереди. Тревожный свет рудничной лампы освещал его лицо — умные глаза, энергичный рот с насмешливой складкой у губ.

— Привет, Отто!

К нему подошел Иоганн Брахман. Он прикурил от лампы Брозовского.

— Привет, Ганнес!

Иоганн был лучшим другом Отто. С детства они были неразлучны, мальчишками сидели на одной парте и, бывало, тайком подпиливали палку, которой грозил им на уроках учитель, прятали ее или обмазывали клеем. Но все это было давным-давно. С тех пор они выросли, стали горняками, коммунистами.

— Ну, как вчера? — спросил Ганнес, почти не раскрывая рта, одними губами.

Отто Брозовский подмигнул ему, утвердительно кивнув головой.

— Великолепно. Они согласны. Текст хороший, оттиск чистый. Молодцы! — Он тоже едва шевелил губами.

Иоганн, сочинивший листовку, смутился и поднял руку, как бы отмахиваясь от похвалы. Он хотел еще что-то сказать, но в это время к ним подошел третий горняк:

— Глюкауф!

— Глюкауф, Рихард! Ну, как твой маленький Макс? — спросил Отто Брозовский.

Рихард Кюммель вздохнул:

— Кто его знает! То ему лучше, то так раскашляется, словно душа из тела выскочить хочет. Жена каждый вечер ревет. Да что поделаешь! Доктор говорит, мы должны его отправить в Гарц.

Он пожал плечами. Иоганн Брахман, работавший вместе с Рихардом Кюммелем, сказал с раздражением:

— В Гарц отправить! Умен этот доктор, куда как умен! Правда, Отто?

Брозовский задумался. Потом повернулся к Кюммелю:

— Послушай, приходи после смены ко мне в профком. Посмотрим, не удастся ли нам отправить твоего Макса через МОПР.

Серая очередь снова двинулась вперед. Забойщики медленно заполняли подъемную клеть. «Дзинь!» — закрылась решетка. «Бом, бом!» — Рукоятчик быстро дернул за веревку колокола, и ноги, плечи, лица, каски с лампами исчезли, словно шахта проглотила их.

И вот уже очередь вползает в следующую клеть. Снова: «Дзинь!», «Бом, бом!» — и клеть исчезла. Она спускает забойщиков под землю, вниз, до четвертого горизонта.

Очередь продвигалась. Мигали огоньки карбидок.

Отто Брозовский, Иоганн Брахман и Рихард Кюммель вошли в клеть. «Дзинь!» — закрылась за ними решетка. «Бом!» — прозвучал колокол. Подъемная клеть, где в два ряда, тесно прижавшись друг к другу, стояли люди, начала падать, бесшумно падать вниз. Она уносила их под землю, на глубину восемьсот метров, на восемьсот метров от солнца и ветра, от деревьев и снега, в темное царство руды, туда, где породу пронизывают тонкие сине-зеленые жилки меди.

Клеть опускалась все ниже и ниже. У одного забойщика еще горела рудничная лампа. Остальные лампы задул сквозняк. Усталые лица тускло белели в свете извивающегося пламени.

Вдруг взгляд Рихарда Кюммеля случайно упал на противоположную стену.

— Глянь-ка, — вырвалось у Рихарда.

Этот возглас привлек внимание всех забойщиков. Восемь пар глаз обратились в ту сторону, куда был устремлен его взгляд. На самом верху подъемной клети из темноты выступала надпись. Кто-то мелом большими печатными буквами написал:

БОРИТЕСЬ С МЕДНЫМИ КОРОЛЯМИ И ИХ ПРИХВОСТНЯМИ!

Отто Брозовский и Ганнес напряженно ждали, что скажут люди.

— Хорошо! — раздался чей-то могучий голос в полутьме стремительно летящей вниз клети. — Правильно!

Маленький, сутулый забойщик пробормотал себе под нос:

— Они загребают деньги, а мы за это расплачиваемся своей шкурой.

— Ну и что? — вызывающе спросил другой. — Так уж повелось со времен Адама и Евы.

— Вот и нужно это изменить.

— Ну и попробуй.

— И попробуем.

Толчок. Стоп. Тяжелым шагом забойщики вышли из клети. Здесь, на рудничном дворе, было темно и душно, в воздухе носилась рудная пыль.

Начинался рабочий день, длинный рабочий день, полный тяжелого труда и опасностей.

Отто Брозовский простился с товарищами. Он работал стволовым на погрузке. Его друг Иоганн Брахман отправился дальше, к своему рабочему месту в забое.

Штейгер Шиле нападает на след

В той же самой клети минут через десять спускался в шахту штейгер Шиле. Белая надпись, четко выступавшая из темноты, поразила его как молния. Его маленькие глазки чуть не выскочили из орбит.

— Бандиты, свиньи! — проскрежетал Шиле, забыв, что он штейгер, государственный служащий, человек благовоспитанный, которому не к лицу подобные выражения.

Ведь он частенько говаривал своей маленькой дочке: «Не смей дружить с этими шахтерскими сорванцами, от них ты научишься только скверным словам». И вдруг пожалуйста, у него самого и такие выражения!

Но в этой злобной брани и был весь Шиле. Он ненавидел всех рабочих, а особенно коммунистов. Он не переставал ломать себе голову над тем, чьих же рук дело все эти надписи и листовки. Днем и ночью ему мерещилось, будто он уже поймал виновного. Сколько прекрасных, обстоятельных рапортов сочинил он мысленно на имя «Его высокоблагородия, генерального директора акционерного общества рудников и медеплавильных заводов Мансфельда». Разве многие штейгеры не получали именно таким образом повышения в должности? Почему бы не получить и ему?

И, пока клеть опускалась в глубину шахты, в воображении Шиле опять рисовался вожделенный рапорт, написанный его четким почерком: «Сего 6-го марта 1928 года, я, штейгер Шиле, осмеливаюсь покорнейше доложить Вашему высокоблагородию, господину генеральному директору, что я установил личность красного агитатора, который уже давно мутит рабочих рудника „Вицтум“. Речь идет о горняке…» На этом месте прекрасный рапорт Шиле всякий раз обрывался. Штейгеру не хватало имени. Только имени. Но ведь в нем-то и заключалось самое важное.

В этот день штейгеру предстояло испытать еще много огорчений.

Спустившись вниз, он прошел туда, где останавливались составы, подвозившие рабочих к очистным забоям. Здесь во время спуска всегда было оживленно. Как раз приближался поезд. Впереди на локомотиве горела рудничная лампа. Поезд остановился, лязгнули буфера маленьких открытых вагончиков. В пыльном полумраке люди молча расходились по составам, отправлявшимся в различных направлениях. Штейгер Шиле искал поезд, который должен был доставить его к четырнадцатой лаве.