Стеклянный зверинец - Теннесси Уильямс

Том. Да-да, я-то кое-что знаю, и в рукаве у меня куча фокусов. Но я не эстрадный фокусник, совсем наоборот. Он создает иллюзию, видимость правды. А у меня — правда, принаряженная иллюзией. Начать с того, что я возвращаю время. Я перенесусь в тот странный период, тридцатые годы, когда огромный средний класс Америки поступил в школу для слепых. То ли их зрение стало неверным, то ли они перестали верить своим глазам — не знаю. Но они лихорадочно пытались нащупать пальцами брайлевы точки распадающейся экономики. В Испании вспыхнула революция. А у нас были крики, смятение умов. В Испании пылала Герника. У нас были волнения среди рабочих, иногда даже бурные, в таких мирных городах, как Чикаго, Кливленд, Сент-Луис.

Музыка.

Эта пьеса — мои воспоминания. Сентиментальная, неправдоподобная, вся в каком-то неясном свете — драма воспоминаний. В памяти все слышится словно под музыку. Вот почему за кулисами поет скрипка.

Я — ведущий и в то же время действующее лицо. Вы увидите мою мать — ее зовут Аманда, сестру Лауру и нашего гостя — молодого человека, который появится в последних сценах. Он самый реалистический характер в пьесе — пришелец из реального мира, от которого мы чем-то отгородились.

Я питаю слабость к символам — не одним же поэтам иметь такую слабость, и оттого он тоже символ чего-то такого, что никогда не приходит, но чего мы всегда ждем и ради чего живем. Пятый персонаж не появится на сцене — он там, на огромной фотографии над каминной полкой. Это наш отец, который давно ушел от нас. Он был телефонистом и влюблялся в расстояния. Бросил работу в телефонной компании и удрал из города. В последний раз мы получили от него весточку из Масатлана, мексиканского порта на Тихом океане. Он прислал цветную открытку без обратного адреса, и на ней два слова: «Привет… Пока!» Я думаю, остальное вы поймете сами.

Из-за портьер слышен голос Аманды.

На экране надпись: «Où sont les neiges…»[1]

Том раздвинет портьеры и уйдет в глубь затемненной пока сцены. За раздвижным столом АМАНДА и ЛАУРА.

Они едят — это можно понять по жестам, хотя на столе нет ни пищи, ни посуды. Аманда будет сидеть лицом к зрительному залу. Том и Лаура — в профиль.

И вот интерьер освещается мягким светом. Аманда и Лаура сидят на своих местах, но Тома нет.

Аманда (зовет). Том!

Том. Да, мама?

Аманда. Мы не можем без тебя прочитать молитву и начать есть.

Том. Иду, иду, мама. (Слегка поклонившись, уходит. Через несколько секунд занимает свое место за столом.)

Аманда (сыну). Дорогой, не лезь пальцами в тарелку, прошу тебя. Если нужно пододвинуть кусок, то это делают корочкой хлеба. И, пожалуйста, не спеши. У животных в желудке есть особые отделения, где переваривается что угодно. Но человек должен тщательно пережевывать пищу, а уж потом глотать. Ешь спокойно, сынок, еда должна доставлять удовольствие. Хорошее блюдо вызывает массу вкусовых ощущений — надо лишь подольше подержать пищу во рту, и жевать надо не спеша — пусть поработают слюнные железы.

Том (медленно кладет воображаемую вилку и отодвигается от стола). Из-за твоих постоянных наставлений, как надо есть, пропадает всякий аппетит. Кусок в горло не лезет: ты, как хищник, следишь за каждым движением. Хочется поскорее кончить и уйти. И эти разговоры за столом… процесс пищеварения у животных… слюнные железы… Пережевывание!

Аманда (беззаботно). Подумаешь, какой нежный — тоже мне звезда в Метрополитен-опере.

Том встает, направляется к авансцене.

Кто тебе разрешил встать из-за стола?

Том. Хочу взять сигарету.

Аманда. Ты слишком много куришь.

Лаура (поднимается из-за стола). Я принесу сладкое.

Том курит, стоя у занавесей.

Аманда (вставая). Нет-нет, сестренка! На этот раз ты будь хозяйкой, а я чернокожей служанкой.

Лаура. Но я уже встала…

Аманда. Садись на место, сестренка. Я хочу, чтобы ты выглядела хорошенькой и свежей… когда к нам придут молодые люди!

Лаура. Я не жду никаких гостей.

Аманда (идет в крохотную кухонку. Приподнятым тоном). Они приходят, когда меньше всего их ждешь! Как сейчас помню: было это у нас в Блу-Маунтин, и однажды в воскресенье… (Скрывается в кухне.)

Том. Начинается!

Лаура. Да. Но пусть расскажет…

Том. В который раз?

Лаура. Ей приятно.

Аманда (возвращается, неся вазу с десертом). Так вот, однажды в воскресенье, когда мы жили в Блу-Маунтин, вашу маму навестили сразу семнадцать молодых людей — семнадцать! Да что там говорить! Иной раз бывало и посадить некуда. Приходилось посылать негра в приходский совет за складными стульями.

Том (стоя у занавесей). И чем же ты занимала своих благородных гостей?

Аманда. О, я знала искусство светского разговора.

Том. Да, поговорить ты, видно, была мастерица.

Аманда. Должна сказать, что в наши дни девушки умели вести беседу.

Том. Правда?

На экране — Аманда девушкой; она встречает на ступеньках гостей.

Аманда. Да, и знали, как занять гостей. Тогда хорошенького личика и стройной фигурки было мало, хотя уж меня-то природа ничем не обделила. Находчивой надо было быть и острой на язык.

Том. И о чем же вы беседовали?

Аманда. Ну, обо всем, что происходило в мире. Ничего будничного, вульгарного, грубого. (Обращается к Тому, словно он сидит против нее, хотя он по-прежнему у занавесей.)

Том ведет эту сцену так, будто листает какую-то книгу.

Да, и все мои гости были джентльменами — все до единого! Среди них были самые знатные молодые плантаторы Дельты Миссисипи, плантаторы из рода в род.

Том делает знак: за кулисами начинает звучать музыка, и на Аманду падает луч света. Глаза ее загораются, на щеках румянец, голос становится грудным, печальным… На экране надпись: «Où sont les neiges…»

Я помню молодого Чампа Лафлина, который потом стал вице-президентом Земледельческого банка Дельты Миссисипи. Я помню Хэдди Стивенсона — он утонул в Лунном озере, оставив вдове сто пятьдесят тысяч в государственных бумагах. Я помню братьев Катрир — Уэсли… и Бейтса. Как он за мной ухаживал! Потом он поссорился с тем сумасшедшим, молодым Уэйнрайтом. Они стрелялись в казино на Лунном озере. Уэйнрайт всадил ему пулю в живот. Бейтс умер в карете скорой помощи по дороге в Мемфис. У его жены тоже кое-что осталось, она стала владелицей восьми или десяти тысяч акров. Она буквально женила его на себе… он не любил ее… в ту ночь, когда он умер, у него нашли мою карточку! А еще тот блестящий молодой человек, в которого были влюблены все девицы в округе… Красавец Фитцкью из Зеленого графства.

Том. А что он оставил своей жене?

Аманда. Нет, он не женился! Боже мой, ты говоришь так, будто все мои поклонники отправились к праотцам.

Том. Но он же единственный не умер?

Аманда. Фитцкью переехал на Север и сколотил состояние… его прозвали уоллстритским волком! Ты знаешь, он был как Мидас: к чему ни прикоснется — все превращалось в золото! Я могла бы стать миссис Дункан Дж. Фитцкью — только захоти! Но… я выбрала твоего отца.

Лаура (встает). Мама, я уберу со стола.

Аманда. Нет, дорогая, иди, пожалуйста, в ту комнату, позанимайся со схемой машинки. Или потренируйся в стенографии. А главное, будь свежей и хорошенькой! Самое время, скоро начнут съезжаться гости. (По-девичьи нетерпеливо идет в кухню.) Как ты думаешь, сегодня много приедет?

Том со стоном швыряет газету и вскакивает с места.

Лаура (из стоповой). Я думаю, что никто не приедет.

Аманда (появляется из кухни, с деланным удивлением). Что ты говоришь? Никто? Ты шутишь.

Лаура отзывается нервным смешком. Потом как-то крадучись проскальзывает между занавесями и тихо задергивает их за собой. Она стоит у выцветшей портьеры, на ее лице — яркий луч света.

Едва слышно звучит музыка: тема «Стеклянного зверинца».

(Бодрится). Никто, говоришь? Не может быть! Да что, разве случилось наводнение или пронесся ураган?