Дети Империи - Олег Измеров

2. Полет белой вороны.

Виктор почувствовал, как его внезапно охватывает какое-то глубокое, инстинктивное отчаяние. Он не понимал, что делать и куда ему идти; он снова выскочил на улицу; там была все та же метель и поземка, и из глубины станции послышались два свистка паровоза. Он снова бросился обратно, попробовал выйти и войти в зал через другие двери. Все безрезультатно.

– Потерял, небось чего-нибудь?

Его окликнула уборщица, со стороны проема в зал ожидания, полная тетка лет сорока, в синей рабочей теплой спецодежде и черном фартуке. Она прислонила к стене деревянную швабру, и держала в руках большую бурую тряпку из мешковины, которую только что выполоскала в десятилитровом оцинкованном ведре.

«Надо делать вид, что ничего не произошло. А то за дурака примут или хуже».

– Да… авторучку где-то посеял.. вот…

– Батюшки… небось с золотым пером?

– Да нет, простая… да ну, ерунда, может, просто забыл.

– Ну, а перепугался-то… думаю, документы посеял или грОши… А то народ, знаешь разный бывает: у нас давеча чемодан сперли… и милиция протокол писала, и свидетелев искали… вот вроде потом чемодан-то нашли, так что если что пропало…

– Нет, все нормально. Это я просто думал, когда ручку не нашел, что и кошелек выронил, а потом вспомнил, он в другом кармане. Растерялся. Спасибо.

– А, растерялся… а на вокзале теряться не надо, тут потеряться легко…

«Не хватало еще, чтобы милиция документы проверила» – всплыло вдруг в голове у Виктора. Вывеска линейного отделения маячила у двери между расписанием и питьевым фонтанчиком. Надо было куда-то идти отсюда; на улицу не хотелось, и Виктор прошел в зал ожидания, полуудивленно увидев там деревянные диваны с высокими спинками и надписью «МПС», деревянный газетный киоск в одном углу и деревянный же книжный ларек в другом; оба были закрыты. Он тяжело опустился на скамью и закрыл глаза; потом снова открыл, в тайной надежде увидеть мир измененным; потом закрыл снова.

Спокойно, думал он. Это, скорее всего, бред, галлюцинации, просто такой связный бред, наверное, бывает. Значит, медицина поможет, может, на это уйдет какое-то время. Хотя – для больного странно понимать, что он бредит, обычно бред принимают за истину. Ну ладно, это детали, надо как-то продержаться, за что-то уцепиться или как там.

Предположим худшее, это не бред. Так. Значит, с семьей и родными все в порядке, не надо себя изводить, это я потерялся, потерялся только я. Как они там без меня… впрочем, может быть и не без меня, может, пока я тут, там не прошло и мгновенья. Может, там такой же ходит и ничего не произошло…

Как же возвращаться? Надо сначала понять где это. Перенос во времени? Какой сейчас год?

За стеклянными закрытыми ставнями газетного киоска Виктор разглядел обложку «Огонька», и это его почему-то обрадовало. Хоть к чему-то привязаться, как к точке отсчета. Он не спеша встал, и, стараясь сохранять непринужденность, прогулялся взад и вперед, изображая ожидающего, и, вроде как от скуки, подошел поближе к торговой точке, чем-то напоминавшей иконостас. «Огонек»… дальше Виктор опять похолодел. Номер был за январь 1958 года.

«Значит, все-таки во времени…»

То, что он увидел на самой обложке, удивило еще больше – это был снимок встречи на аэродроме, в центре стоял полноватый и лысоватый человек со знакомыми по книгам и документальным фильмам чертами лица… это был Берия. Берия Лаврентий Павлович, только постарше, седее, и не в пенсне, а в фасонистых очках, как у Кио-старшего, и широкополой шляпе, как в американских послевоенных фильмах. Виктор прекрасно помнил, что Берию расстреляли в 1953 году.

«Опаньки! Да у них и история, оказывается, по-другому идет!»

Виктор еще с большим интересом впялился в снимок. На заднем плане виднелись американский и советский флаг и виднелся почетный караул, судя по всему, тоже американский. Надо полагать, Берия нанес визит в США. Хрущев тоже там был, когда же, когда же… ах да, в пятьдесят девятом, год разница-то. Ну и какой у них тут период? Культ личности, оттепель, а может… как его… волна репрессий очередная?..

Про Берию Виктор слышал разное.

С детства (при Хрущеве) слышал, будто Берия вроде как виновник репрессий и даже получается, что Сталина обманывал.

Потом (при Брежневе) про Берию вообще говорить избегали. Вроде как не к ночи будь помянут.

В перестройку – оторвались по полной. «Палач», «злодей», «маньяк» и прочее. И мастера искусств вроде как убедительно это подкрепили. И в «Покаянии», и в «Холодном лете пятьдесят третьего». Хотя (после расстрела Чаушеску) Виктору начало казаться странным, что суд над Берия был закрытым и в свою защиту ему публично сказать не дали.

Наконец, в новом веке Виктору стали попадаться книги, где доказывалось, что Берия вовсе не злодей, а очень хороший управленец и порядочный человек, и именно он боролся с репрессиями. А его, как умного, и унасекомили.

Оно, конечно, хорошо, если последнее окажется верным. А если нет? А если все-таки палач? А если истина посередине, то есть палач, но не слишком?.. Тьфу, какая ерунда получается. Потом, допустим, человек он хороший – а система? А дураки в ней? Вот чего стоит какому-то дураку его, Виктора поймать: паспорт не наш, а с двуглавым орлом, деньги не советские – значит, готовил переворот. Да еще и с миниатюрной шпионской рацией в кармане. И что докажешь? И если даже докажешь – все это очень странно, а там сроки передавать дело, стало быть – добиться стандартного признания – и под вышку, вопросы сняты. Очень логично даже получается.

Верхний край обложки «Огонька» с надписью (интересно, что там? хоть какая-ориентировка на политическую ситуацию, а то с первым встречным в разговоре влипнешь) прикрывала съехавшая обложка «Крокодила» с карикатурой. То, что на ней увидел Виктор, поразило еще более. На левой половине рисунка тощий корявый человечек в мундире, со слегка одутловатым лицом, на котором виднелись ну очень знакомые усики и челка, размахивал, словно дубиной, большой черной ракетой, в которой было нетрудно узнать «Фау-2». На верхней части ракеты стояла буква «А». В правой части рисунка атлетические юноши и девушки, взявшись за руки, заслоняли снежно-белые новостройки и небеса с голубями. Сюжет был знаком и понятен – за исключением физиономии поджигателя войны.

«Блин! Да у них тут еше и Гитлер живой!»

Факт существования фюрера в 1958 году показался Виктору более неприятной новостью, нежели известие о нахождении Лаврентия Павловича у руля страны. Американцы, конечно, тоже бомбой грозили, но одно дело расчетливый Эйзенхауэр и другое дело этот безбашенный, который коврики грыз. И раз он еще живой, значит что – войны еще не было? Во всяком случае, не такой? И выходит, она еще в будущем? В июне, без всякого объявления, массированный ракетно-ядерный? На наши мирные города? А может, вообще в этом месяце? Или завтра? Или сегодня, на рассвете?

От этих мыслей Виктору стало как-то совсем неуютно.

«Как же они вообще живут-то здесь?.. А, впрочем, не осознают, наверное, всей опасности, да и СМИ успокаивают.»

Между тем небо за высокими сводчатыми окнами начало окрашиваться синевой, предвещавшей поздний рассвет, а в вокзал стали поодиночке заходить люди, видимо, спешившие на пригородный. Первой появилась дама лет тридцати или моложе в серо-голубом длинном, слегка расширенном книзу пальто с потайными пуговицами (как это называлось, Виктор не помнил, ибо не слишком разбирался в винтажной моде); пальто это было с небольшим округлым воротником пепельного цвета, похожим на лисий хвост; на шее женщины был повязан красный шарф, а голову венчала таблеткообразная шляпка в тон пальто, плохо прикрывавшая короткие темные волосы. «Модничает», – понял Виктор. «И как она в этом берете менингит не схватила…» Его внимание привлекли непривычно тонкие, высоко подведенные брови, придававшее лицу удивленно-кокетливое выражение, ярко-красные круглые серьги в ушах и накрашенные непривычно яркой помадой губы. Эта дама вообще-то была не первым аборигеном, которого увидел здесь Виктор, первой была уборщица, но уборщицы, видимо, за прошедшие полвека изменились меньше; здесь же чувствовалось что-то непривычное, знакомое лишь по фильмам. Следом за дамой в зал ввалился мужчина лет сорока в настоящих бурках, до ужаса напоминавший одеждой и своим видом Бывалого из «Самогонщиков», с маленькими короткими усиками под самым носом. За ним появился молодой худощавый парень – длинное черное двубортное пальто, ношеное, с широким серым каракулевым воротником и в черной шапке с опущенными, но не завязанными ушами, на ногах кожаные ботинки с тупыми носками. Судя по всему, разные группы населения здесь стремились к моде по-разному, но в первых рядах, естественно, оказались женщины.

Виктор вдруг понял, что он, в своей китайской синтетической бурой курткой под замшу и ботинках с квадратными носами скоро будет выглядеть здесь белой вороной, однозначно. «Надо рвать когти» – мелькнуло в голове, «хорошо хоть шапки-ушанки мало изменились». В движении, на улице, отличие его одежды могло меньше бросаться в глаза. Стараясь выглядеть безразлично, он прошел к ближнему выходу – ах, как они все-таки когда-то выглядели классно, эти дубовые двери, как шли они к этому залу с классической лепниной – и направился навстречу неизвестности.