Зеленые скамейки - Александр Шаргородский

Бома был бел, рыж и упитан.

Он последним из нашей компании появлялся на пляже. И все взгляды были устремлены на него.

— Посмотрите на его брюки, — говорила Хая-Рейзел, — они же влезают ему в тохес.

— Да, — вздыхала Сима, — эта прекрасная мелуха испортила всех. Даже такого святого человека, как портной Баренбойм. Разве раньше он шил такие брюки, чтобы они врезались в задницы?

— Вы путаете причину и следствие, — улыбался Исаак. Он был немного философом. — Виноваты не брюки, а задницы. Хотя до войны я тут и не жил, но могу вас заверить — при Ульманисе таких задов не было. Никто не голодал — но никто и не жрал в три горла…

Старики покидали свои скамейки и перемещались в шезлонги, на пляж. Наблюдать за нами.

Обычно мы в это время играли в волейбол.

— Обратите внимание, как мой шпил! — восхищалась бабушка, — и это на одном стакане молока!

— Ваша Нелли! — ахала Хая-Рейзел, поворачиваясь к Иосифу, — как она падает под мяч.

— На что вы намекаете?! — вспыхивал Иосиф. — Она может падать подо что хочет!

— Пусть падает, — улыбалась Хая-Рейзел. — Я против?

Но лучше всех нас прыгал и резал Бома. Несмотря на зад.

— Что вы хотите, — вздыхала моя бабушка, — на шпикачках… Если бы мой ел шпикачки — вы знаете, куда бы он подпрыгнул? Он был бы членом сборной страны по баскетболу. И объездил бы уже полмира, а не торчал бы все время в этой огромной дыре…

— Благодарите Бога, что он — не член, — советовал Иосиф. — Потому что он обязательно где-нибудь бы остался. Только идиот может ездить по миру и не остаться. Они все остаются! …И вы не видели бы вашего внука!

Мы кончали играть в волейбол и неслись в воду. И всегда рядом с Бомой неслась прекрасная Гера, такая же рыжая, как и он.

Она держала его за руку, она заглядывала ему в глаза, она закидывала назад голову и хохотала.

— Вы не представляете, что могут сделать с человеком настоящие шпикачки, — объяснял Исаак. — Я их случайно попробовал когда-то давно, в двадцатых. Как меня тогда любили женщины! — бес начинал прыгать в его глазах. — Ах, если бы сейчас мне их удалось попробовать хотя бы пару раз. Я бы еще и теперь кое-что смог…

Шпикачки, а также окорока, ветчину, сосиски, сардельки и прочую вкуснятину Боме приносил его папа, прямо с мясокомбината. Папу звали Вика, он тоже был белым и рыжим. Все эти деликатесы он выносил в огромном портфеле с монограммой: «Дорогому Вике от Виллиса».

Монограмма не давала евреям покоя.

Латвией тогда правили одни Виллисы — и президент, и премьер, и даже несколько министров были Виллисами. И даже директор мясокомбината.

— Перестаньте ломать голову, — говорил Иосиф, — портфель подарил ему директор. Когда из старого уже начали выпадать сосиски… Так сказать, от коллеги коллеге.

— Объясните мне, — вступал Исаак, — почему он не написал тогда свою фамилию? Что ему было скрывать?.. Нет, портфель подарил секретарь! — и Исаак поднимал палец к небу, — балабус!

— А что было скрывать балабусу? — спрашивала бабушка.

Исаак клал на свой огромный живот руки и начинал хохотать.

— Нет, вы меня доведете до колик… Если бы балабус написал свою фамилию — все сразу же бы догадались, откуда у него на столе шпикачки и окорока.

— Идн, — спрашивал Иосиф, — вы когда-нибудь видели этот портфель? Я имею в виду не когда он пустой, а когда полный.

Все дружно кивали головами.

— Нормальному человеку его не поднять. Я думаю, там килограмм сорок… А Вика его спокойно тащит каждый день… Скажите, кто из нас смог бы съесть сорок килограмм за один день?.. Даже вы, Рася — и то бы не осилили.

— С чего это вы взяли, что я ем больше вас? — спрашивала бабушка.

— Только не кипятитесь, — успокаивал Иосиф, — когда я говорю «вы» — я имею в виду вашу семью. Кинахоре ныт, одиннадцать человек. А Левиных только трое. И Лидочка много не ест — она бережет фигуру.

— Кто это, интересно, вам сказал, что они все съедают сами? — усмехался Исаак. — Они ведут светский образ жизни! Вы знаете, что это? Без портфеля его сегодня вести невозможно!

— Почему это невозможно? — вступала моя бабушка, — мы его тоже ведем. Прошлый шабес я приняла двадцать человек — и никто не ушел голодным.

— Сравнили, — сказал Исаак, — кого принимаете вы, и кого — они. Прошлый шабес у них был заместитель балабуса!

— Он что — тоже еврей? — удивлялась Сима.

— Мадам, — объяснял Исаак, — латыши тоже любят хорошо покушать.

— Причем тут покушать, — удивлялся Иосиф. — Кто вам сказал, что жизнь — это только покушать? Это еще и погулять!.. Вы когда-нибудь слушали Рихтера в Концертном зале, рядом с которым мы сидим?

— Он что — тоже еврей?! — опять удивлялась Сима.

— Перестаньте, — вспыхивал Иосиф, — не всякий великий — еврей!.. И на него не попасть! Я этими глазами видел, как маршал Жуков со своей свитой на него не попал. Берлин взял — а Концертный зал нет! А Лидочка взяла!

— Жукова? — уточнила Сима. — Зачем ей такой старый?

Иосиф не реагировал.

— Я сам видел, как она подошла к кассе с пакетом, от которого так пахло… Иосиф закатывал глаза и начинал втягивать носом воздух. Он втягивал несколько минут. Все молча ждали… — И отошла с тремя билетами! — заканчивал Иосиф.

— Что там Концертный зал, — вступал Исаак. — «Лидо!» Чтобы попасть в этот ресторан — надо записываться за три месяца! А Левиных туда вносят на руках! Сам директор встречает их у входа. И целует Лидочке руки. Сначала левую, потом — правую… Вы когда-нибудь слыхали, чтобы Нейманис кому-то поцеловал хотя бы одну ручку?!

— Они пахнут шпикачками, — объясняла Сима, — а он их обожает…

— Что я и говорю, — заключала Хая-Рейзел, — Бома еще будет министром мясомолочной промышленности. Он утрет им всем нос. Это будет первый министр-еврей в Латвии!

— Почему именно он будет министром? — обижалась моя бабушка. — Мой внук будет «а шрайбер», а он — министром?!

— Потому что у Бомы аидише копф! — вступал Исаак.

Но ему не давали закончить.

— А у наших внуков, по-вашему, какие копф?! — кричали евреи.

— Потому что у Бомы аидише копф! — не обращал на них внимания Исаак, — и потому, что он кушает не хуже, чем дети всех этих Виллисов… Ну, есть у вас теперь вопросы? Или вы считаете, что этого недостаточно?

Евреи задумывались, шевелили губами, взвешивали — и приходили к выводу, что это более чем достаточно.

— И потом, — добавлял Исаак, — не забывайте, кто его папа. Вика не какой-нибудь там простой ветеринаришко — он главный ветеринар спеццеха! А вы знаете, что это такое?

— Знаем уже, знаем, — говорила Сима, — наши любимые шпикачки.

— Для кого? — спрашивал Исаак и поднимал вверх палец, — для членов ЦК! Для балабусов! Туда не впускают даже КГБ! Вы знаете хотя бы одно место во всей этой огромной стране, куда не впускают КГБ?

Никто не знал.

— А Вика там свой человек! Потому что он должен следить за здоровьем балабусов. Чтобы они не съели какую-нибудь гадость — что-нибудь из того, что едим мы. Или чтобы их, не дай Бог, не отравили.

— Вы хотите сказать, — усмехался Иосиф, — что от Вики немного зависит, кто будет править Латвией?

— Таки да, — подтверждал Исаак. — Потому что если в их нежные желудки попадет то, что попадает в наши — они околеют!

— На доброе здоровье! — говорила моя бабушка.

Над скамейками повисала тишина.

Несмотря на некоторую зависть, зеленые скамейки любили Левиных — за то, что те любили друг друга.

По вечерам Левины прогуливались по Турайдас, выходили на пляж, всегда втроем, и Вика, обнимая одной рукой Лидочку, а другой Бому, что-то рассказывал — и все хохотали.

— Лидочка, пломбир, родная? Бомочка, эскимо?..

Вика носился с мороженым, с коробками конфет.

— Лидочка, это тебе, первые георгины.

— Дети мои, а не прогуляться ли нам на корабле до Риги?

И вдруг, где-то в конце июня, произошло событие, взбудоражившее не только зеленые скамейки.

Левины получили письмо из Австрии, и оказалось, что у Бомы есть второй папа, а у Лиды — второй муж. Или первый, как вам будет угодно. И этот самый папа звал их к себе, в Вену. И не в гости, а навсегда!

На следующее утро после письма старики не проронили ни слова — впервые за десять лет! Они сидели какие-то подбитые, подперев кулаками подбородки и глядя вдаль.

Первой заговорила бабушка.

— А-а, — сказала она, — пойду домой. Надо приготовить обед.

И осталась сидеть.

— Сбегаю в магазин, — сказала Хая-Рейзел. И тоже не сдвинулась с места.

— Евреи, — задумчиво произнес Исаак, — мы думаем, что мы знаем все — а не знаем ничего… Откуда возник этот, простите меня, папа?!

— Не будем бить себя в наши старые груди, — сказал Иосиф, — этот папа возник до войны. Они были здесь до войны — а мы не были… А в Жмеринке я знал, что творится в Жмеринке. Ну, может быть, в Виннице. Но не в какой-то там Риге, о которой я вообще не знал.