Штрихи к портрету: В.И. Ленин – мыслитель, революционер, человек - Владлен Терентьевич Логинов

Первое впечатление от внешности Ленина действительно было таково.

«Его невысокая фигура, – пишет Г.М. Кржижановский, – в обычном картузике легко могла затеряться, не бросаясь в глаза, в любом фабричном квартале. Приятное смуглое лицо с несколько восточным оттенком – вот почти все, что можно сказать о его внешнем облике. С такой же легкостью, приодевшись в какой-нибудь армячок, Владимир Ильич мог затеряться в любой толпе волжских крестьян, – было в его облике именно нечто, как бы идущее непосредственно от этих народных низов, как бы родное им по крови»[3].

Любопытно, что спустя много лет Борис Пастернак, совсем по другому поводу, высказал мысль довольно близкую к словам Кржижановского:

«Гений – не что иное, как редчайший и крупнейший представитель породы обыкновенных, рядовых людей времени, ее бессмертное выражение. Гений ближе к этому обыкновенному человеку, сродни ему, чем к разновидностям людей необыкновенных… Гений это количественный полюс качественно однородного человечества. Дистанция между гением и обыкновенным человеком воображаема, вернее, ее нет. Но в эту воображаемую и несуществующую дистанцию набивается много „интересных“ людей, выдумавших длинные волосы… и бархатные куртки. Они-то (если допустить, что они исторически существуют) и есть явление посредственности. Если гений кому и противостоит, то не толпе, а этой среде…»[4].

И все-таки при всей простоте и обыкновенности облика Ильича внимательный взгляд сразу же улавливал в нем нечто особенное.

Однажды, в 1904 году, А.В. Луначарский, только что познакомившись с Лениным, зашел вместе с ним в мастерскую скульптора Н. Аронсона.

«Владимир Ильич разделся, рассказывает Луначарский, – и в своей обычной живой манере обошел большую мастерскую, с любопытством, но без замечаний рассматривая выставленные там гипсы, мраморы и бронзы… Аронсон отвел меня в сторону:

– Кто это? – зашептал он мне на ухо…

– Это один друг…

Аронсон закивал своей пушистой головой:

– У него замечательная наружность.

– Да? – спросил я с изумлением, так как я был как раз разочарован, и Ленин, которого я уже давно считал великим человеком, показался мне при личной встрече слишком похожим на среднего… хитроватого мужика.

– У него замечательнейшая голова, – говорил мне Аронсон, смотря на меня с возбуждением. – Не могли бы вы уговорить его, чтобы он мне позировал? Я сделаю хоть маленькую медаль. Он мне очень может пригодиться, например, для Сократа.

– Не думаю, чтобы он согласился, – сказал я. Тем не менее я рассказал об этом Ленину, о Сократе тов. Ленин буквально покатывался со смеху, закрывая лицо руками»[5].

Впрочем, «нечто особенное» в облике Ленина замечали не только художники.

«…Стоило вглядеться в глаза Владимира Ильича, пишет Кржижановский, в эти необыкновенные, пронизывающие, полные внутренней силы и энергии, темно-темно-карие глаза, как вы начинали уже ощущать, что перед вами человек отнюдь не обычного типа. Большинство портретов Владимира Ильича не в состоянии передать того впечатления особой одаренности, которое быстро шло на смену первым впечатлениям от его простой внешности…»[6].

Интереснейшие зарисовки оставил Луначарский:

«Особенно прекрасным было его лицо, когда он был серьезен, несколько взволнован, пожалуй, чуточку рассержен. Вот тогда под его крутым лбом глаза начинали сверкать необыкновенным умом, напряженной мыслью. А что может быть прекраснее глаз, говорящих об интенсивной работе мысли! И вместе с тем все лицо его приобретало характер необыкновенной мощи»[7].

Однажды в беседе с молодым большевиком И.Ф. Поповым, ставшим позднее писателем и драматургом, Ленин, говоря о Плеханове, употребил выражение «физическая сила ума». «Что это такое, Владимир Ильич, физическая сила ума? – спросил Попов. – Я не пойму». Ленин ответил:

«А вот вы можете ведь сразу увидеть и отличить в человеке физическую силу. Войдет человек, посмотрите на него, и видите: сильный физически… Так и у Плеханова ум. Вы только взгляните на него, и увидите, что это сильнейший ум, который все одолевает, все сразу взвешивает, во все проникает, ничего не спрячешь от него. И чувствуешь, что это так же объективно существует, как и физическая сила»[8].

Именно такое впечатление на окружающих производил и сам Ленин.

Немецкий профессор О. Ферстнер, повидавший на своем веку немало знаменитых пациентов, познакомился с Владимиром Ильичем уже в 20-е годы.

«Всякий, не принимавший личного участия, рассказывает он, – в великом деле Ленина, попадал, как только сталкивался с ним, под магическое действие его мощной личности… И мне довелось испытать на себе прикосновение его сильного духа…

И теперь он стоит передо мной, как живой, со своей коренастой фигурой, со своими эластичными движениями, со своим великолепным закругленным, как своды мощного здания, черепом; из его глаз, которые то широко раскрыты и глядят спокойно и ясно, то полуприщурены, как будто бы для того, чтобы лучше и точнее взять прицел на мир, всегда лился искрящийся поток ума…

Его мимика отличалась сказочной живостью, всякая его черта выдавала постоянную и интенсивную умственную деятельность, а также глубочайшее внутреннее переживание»[9].

Характеристики внешности Владимира Ильича, оставленные современниками, порой сложны, иногда и противоречивы. Но еще более сложна другая проблема – рассказ о духовном облике Ильича.

Казалось бы, стоит обратиться к мемуарам людей, близко знавших и наблюдавших его на протяжении многих лет, как мы получим на сей счет вполне исчерпывающие и достаточно категорические характеристики. Однако именно эти качества как раз и отсутствуют в воспоминаниях соратников и друзей Ленина.

«…Ни один портрет не даст подлинного физического образа Владимира Ильича, – пишет Л.А. Фотиева, – не покажет его таким, каким он был в действительности, тому, кто не знал и не видел его никогда. Еще во много раз труднее нарисовать духовный образ Ленина.

Образ Владимира Ильича так многогранен, так колоссально значителен, что только общими силами, только коллективной работой лиц, близко знавших его, собирая все новые штрихи и новые детали его облика, жизни и деятельности, можно создать этот образ»[10].

С Фотиевой вполне солидарен и Луначарский, который пишет, что может дать лишь

«несколько штрихов, глубоко запавших в мою память или возникших в моем представлении позднее, когда приходилось думать над грандиозным явлением Ленин. Может быть, и они послужат толчком для того или другого художника пера, резца