Донбасская повесть - Пётр Петрович Африкантов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Продолжаем следовать за нашим спасителем. Мы тенями скользим по исковерканному снарядами лугу, спотыкаемся, падаем, встаём и снова бежим. Слово «бежим» здесь не подходит. Бежать не получается, есть раненые, они быстро передвигаться не могут. Через километр, раненые выдохлись совсем. Пытаемся им помогать, но тщетно, силы на исходе, падаем на землю и лежим, шумно вдыхая холодеющий воздух. Смотрю в ту сторону, где мы только что были. Стрельба там ещё идёт. И вдруг, слышим — взрывы. «Всё же решили забросать ложбину гранатами, — мелькнула в голове мысль. — Страхуются. Думали, что мы экономим патроны, потому и не стреляем. А на-ка выкуси, нас там уже нет».
Пока мы уходили из ложбины, мы и не заметили, как исчез со своим маревом вечер и пришла донбасская ночь. Темень уже зализала овражки, пригнула под себя берёзовую рощу, растеклась по застарелым пашням и на горизонте соединилась с таким же чёрным, маслянистым небом с фиолетовой дымкой по краям и карминовыми всплохами от дальних пожарищ. Всё объяла, всё выкрасила в свои зловещие тона. В общем, это они сейчас для нас зловещие, а будь это мирное время, каждый из нас умилялся бы их магией и чудодейственной силой. Каждому состоянию, своя красота, свои чувства и свои силы.
— Дяденьки… миленькие… Нам ещё чуть, чуть осталось, — говорит дрожащим голосом наш провожатый, и тянет меня за рукав. — Чуть, чуть же. — Этот упрашивающий и молящий детский голос нас поднимает на ноги. И опять, но уже один серый, блёклый рисунок на чёрной куртке маячит у меня перед глазами в ночной мути. Снова, как можем, бежим, подхватив раненых. Бежим достаточно долго и вдруг упираемся в кирпичную стену. Она буквально выросла перед нами. Что это за строение — разобрать невозможно, вроде как остатки жилой пятиэтажки. Останавливаемся, опираемся о стену, переводим дыхание.
— Долго нам ещё? — тихо спрашиваю проводника.
— Ни. Ни долго. — Щас нырнем — и нас нету, и пусть бандери шукают ветру в поле. — Тихонько засмеялся мальчик, чувствуя себя уже в безопасности, но продолжая идти вдоль стены. Наконец она закончилась, мы свернули за угол, остановились. Дальше стена была почти до земли разрушена, торчали лестничные пролёты и серостью высвечивались нагромождения балок и этажных перекрытий. Мальчонка потянул меня за рукав вниз, тихо проговорив:
— Дальше, дядя, ползком. — Сам лёг на землю и пополз под эти балки, мы последовали за ним. Пространство под балками было узкое и низкое, с поворотами. Кое-как протискиваемся. Это мальчишке здесь легко пролезть, а нам. Ползём, даже не чертыхаемся, натыкаемся на острые выступы. Неожиданно лаз по бокам увеличился, меня уже ничего не сдавливает и я чувствую как скольжу вниз по бетонным ступеням. Раздаётся тихий смешок мальчика.
— Дяденьки. Вы поосторожнее. Я сейчас огонь засвечу, будет видно.
Вспыхнул огонёк, закачался в ладошках мальчугана, дотронулся до фитиля, загорелась свечка. По бетонным и кирпичным стенам, замыкавших пространство вокруг нас, поползли корявые тени. Здесь можно стоять во весь рост. На одной из стен, в метре от нас, обозначилась железная дверь. Наш проводник потянул за, ручку — дверь открылась. От огонька свечи за дверью обозначился проём, куда мы и, пригнувшись, шагнули.
Место, куда попали, являлось подвалом разрушенного, почти до основания кирпичного дома. Он был такой же, как и все подвалы пятиэтажек, только с привкусом войны. Подвал был полностью утыкан кладовками с дверями и без дверей. Повсюду валялись ящики, банки, склянки, обрывки проводов и прочий хлам. По этим кладовкам тоже прошла война. Кто здесь всё разбомбил, неизвестно. Ясно только одно — жильцы этого дома или сбежали, или погибли, а уж про бродячий люд в полосе боевых действий стоит ли говорить. Война эти кладовки разбила и раскурочила, война.
— Здесь можно тихо разговаривать, — пояснил проводник. Огня снаружи не видно. Бандерия сюда не суётся. Точнее, суётся, да ничего не находит. Прямого хода сверху сюда нет, всё обрушено и завалено, а ползать под плитами они не будут. Да ещё знать надо, где ползать и как?
Мальчуган идёт впереди по проходу, припадая на правую ногу и немного её забрасывая. Там, в ночи этого было не видно, да и не до смотрин было. Здесь же, вихляющая походка была заметна. Я хотел спросить мальчика о ноге, но затем передумал. Вопрос мой был явно не к месту. Но проводник, видимо почувствовал мой интерес, остановился, поднял штанину. Из под неё смотрела палка, привязанная к голени. Стопы по щиколотку у провожатого не было.
— Вы об этом хотели спросить? — Проговорил мальчик, нескладно улыбнувшись.
— И об этом тоже, — промямлил я, не ожидая такое увидеть. Для меня само проживание ребёнка в этих условиях было весьма тягостным событием, а тут мальчик-калека. К этому я ещё не привык. С этим надо было сжиться. Наконец, мы по ходу, сделали несколько крутых поворотов и очутились перед дверью. Провожатый открыл её небольшим толчком, шагнул за порог, мы последовали за ним, ои очутились в достаточно просторном подвальном помещении. Уставшие разведчики повалились на пол. Сказалось долгое внутреннее напряжение. Днями ходить по лезвию ножа, в поисках американской гаубицы, опасаясь напороться на украинские засады и мины, то ещё чувство.
— Са-са-ня! Ты с кем? — раздался из дальнего угла тихий, испуганный заикающийся голос девочки.
От неожиданности я вздрогнул. Оказывается мальчик здесь жил не один.
— Не боись. Это свои.
Наш проводник, которого назвали Саней, поставил свечку в стакан на тумбочке. Комната озарилась желто-оранжевым спокойным светом. Немного присмотревшись, я увидел не просто помещение, а небольшую домовую слесарную мастерскую. Такие мастерские обычно устраивают в подвалах многоэтажных домов, для ремонта трубопроводов и отопительных систем. Окон в помещении нет. Посреди комнаты стоит железный слесарный стол, на котором с
