Яства земные - Андре Жид

И наша жизнь предстает перед нами как стакан, наполненный ледяной водой, запотевший стакан в руках охваченного горячкой, который хочет пить и выпивает все одним глотком, хорошо зная, что ему следовало бы помедлить, но не имея сил отвести этот упоительный стакан от своих губ, столь свежа эта влага, так возбуждает в нем жажду жар лихорадки.

II

Ах, как я вдыхал холодный ночной воздух! Ах, эти окна! И такие бледные лучи стекали с луны из-за тумана, как будто это были ключи, - казалось, их можно пить.

Ах, окна! Сколько раз я пытался охладить свой лоб вашими стеклами! И сколько моих желаний рассеивалось, как дым, когда я бежал из своей постели, cлишком разгоряченный, к балкону, чтобы увидеть бесконечное спокойное небо.

Лихорадки прошлых лет, вы нанесли смертельный удар моему телу, но как опустошается душа, когда ничто не обращает ее к Богу.

Постоянство моего обожания было ужасным; я целиком растворялся в нем.

Ты будешь еще долго искать счастья, недостижимого для души, говорил мне Менальк.

Когда дни первых сомнительных восторгов миновали - перед тем как мне встретиться с Менальком, - наступил период беспокойного ожидания, похожий на переход через болото. Меня засасывала тоскливая дремота, исцелить которую сном было невозможно. Я отдыхал от отдыха, спал и просыпался еще более усталым, мой ум оцепенел как бы в предчувствии метаморфозы.

Тайные манипуляции организма; скрытая работа невыясненного генезиса; тяжелые роды; вялость, ожидание; как хризалида, как куколка в коконе, я спал; я давал возможность сформироваться внутри меня новому существу, которым я стану, уже совсем непохожему на меня. Весь свет доходил до меня будто сквозь толщу зеленоватых вод, сквозь листья и ветки; смутное восприятие, как бывает при опьянении или сильном потрясении. - Ах! Пусть наступит наконец, - умолял я, - кризис, болезнь, острая боль! И мой мозг сравнивал себя с грозовыми небесами, затянутыми тяжелыми облаками, когда трудно дышать и все ждет молнии, чтобы лопнули наконец эти серые бурдюки, полные влаги и прячущие лазурь.

Сколько же тебе длиться, ожидание? И в конце концов останется ли нам что-то для жизни? - Ожидание! Ожидание чего? - взывал я. Может ли произойти что-то, чего не породили мы сами? И что могло произойти с нами, чего бы мы уже не знали?..

Рождение Абеля, моя помолвка, смерть Эрика, разрушение моей жизни вместо прекращения этой апатии, казалось, длили ее еще больше, казалось, что это оцепенение происходит от сложности моих мыслей и неопределенности желаний. Я хотел бы вечно спать во влажной земле, как растение. Иногда я говорил себе, что наслаждение прекратило бы мои страдания, и искал в изнурении плоти освобождение для ума. Потом я снова спал в течение долгих часов, как спят маленькие дети, которых укладывают днем, убаюканные теплом, в оживленном доме.

Потом я просыпался, весь в поту, с колотящимся сердцем и затуманенной головой. Cвет, который просачивался снизу, через щели в закрытых ставнях, и отражался на белом потолке зелеными отблесками лужайки, этот вечерний свет был для меня неповторимо прекрасен, подобно свету, который кажется нежным и очаровательным, пройдя сквозь листву и воду, и который дрожит на пороге пещеры, после того как вы долго были окутаны ее тенями.

Неясные шумы доносились из дома. Я медленно возрождался к жизни. Я умывался теплой водой и шел, полный печали, по равнине до садовой скамейки, на которой ждал наступления вечера, ничего не делая. Чтобы говорить, слушать или писать, я был слишком уставшим. Я читал:

...Он видел пред собой

Пустынные дороги

И птиц морских, ныряющих в волну,

И слышал шелест крыл...

Ну что же, дом мой здесь...

...Я принужден здесь жить,

Под этим дубом,

Под желтою пожухлою листвой

В пещере под землей и под травой.

Как холоден мой дом,

Он мне наскучил.

Ложбины темные,

Высокие холмы

И изгородь печальная из веток,

Усеянных созревшей ежевикой,

Унылый и безрадостный приют*.

Чувство полноты жизни, возможной, но еще не испытанной, иногда начинало брезжить, потом возникало снова, мало-помалу становясь неотвязным. Ах! Пусть створки дня распахнутся наконец, - молил я, - пусть засверкает он среди этих вечных невзгод!

Казалось, все мое существо испытывало огромную потребность закалиться в обновлении. Я ждал второго возмужания. Да, приспособить свои глаза к новому зрению, омыть их от книжной грязи, придать им большее сходство с лазурью, на которую они смотрят, - cегодня совсем чистой из-за недавних дождей...

Я болел; я путешествовал; я встретил Меналька, и мое чудесное выздоровление было воскрешением из мертвых. Я воскрес новым существом, под новым небом и среди вещей, полностью обновленных.

III

Натанаэль, я расскажу тебе об ожидании. Я видел равнину летом. Она ждала. Ждала хоть каплю дождя. Пыль на дорогах стала слишком легкой и вздымалась при малейшем дуновении. Это не было похоже на жажду. Это был страх. Земля растрескалась от жары, словно для того, чтобы вобрать в себя побольше влаги. Запах полевых цветов стал почти нестерпимым. Все изнемогало под солнцем. Каждый день после полудня мы шли отдохнуть под навес, не очень спасавший от необычайно яркого света. Это было время, когда деревья, слишком отягощенные пыльцой, слегка взмахивают ветками, чтобы рассыпать подальше свои семена. Небо было тяжелым, грозовым, и вся природа ждала. Это был миг торжества, слишком печального, потому что все птицы погибли. Дыхание земли так обжигало, что недалеко было до обморока; пыльца хвойных деревьев летела с веток, как золотой дым. - Потом пошел дождь.

Я видел небо, трепещущее в ожидании зари. Одна за другой меркли звезды. Луга были залиты росой; ветер дарил холодной лаской. Какое-то время казалось, что неясная жизнь хочет остаться сном, и мой еще усталый ум охватило оцепенение. Я дошел до опушки леса; cел; всякая тварь возвращалась к своим трудам и радостям в уверенности, что день вот-вот наступит, и мистерия жизни простиралась на каждый лепесток. - Потом наступил день.

Я видел еще другие рассветы. - Я видел ожидание ночи...

Натанаэль, пусть каждое твое ожидание, не становясь желанием, будет просто готовностью к встрече. Жди всего, что может к тебе прийти, но желай лишь того, что к тебе пришло. Желай лишь того, что имеешь. Пойми, что в каждое мгновение жизни ты можешь познать Бога, всего целиком. Пусть твое желание будет любовью, а твое познание - любовником. Ибо какое же это желание, если оно бессильно?

И что же, Натанаэль, ты постигаешь Бога и не заметил этого! Познать Бога значит увидеть Его; но Он невидим. На перекрестке каких дорог, Валаам, ты не увидел Бога, перед которым замерла твоя душа? Ибо ты представлял Его себе иначе.

Натанаэль, есть только Бог, которого невозможно ждать. Ждать Бога, Натанаэль, - значит не понимать, что ты уже познаешь Его. Не отделяй Бога от счастья и вкладывай все свое счастье в мгновение.

Я носил все свое добро с собой, как женщины Востока, бледнея от напряжения, носят на себе все свои богатства. В каждое крохотное мгновение своей жизни я мог чувствовать в себе всю совокупность своего добра. Оно возникало не от сложения множества отдельных вещей, но единственно от моего обожания. Я постоянно держал все свое добро в своей власти.

Смотри на вечер так, словно день должен в нем умереть, на утро - словно все сущее только что в нем родилось.

Пусть твое зрение обновляется с каждым мгновением.

Мудрость в том, чтобы удивляться всему.4

Все твои беды, Натанаэль, происходят от обилия твоего добра. Ты не знаешь даже, что из всего предпочесть, и не понимаешь, что единственное благо жизнь. Самое крохотное мгновение жизни сильнее смерти и отрицает ее. Смерть это разрешение на вход для других жизней, чтобы все непрерывно обновлялось. Всякая форма жизни сохраняется ровно столько времени, сколько ей нужно, чтобы выразить себя. Счастливое мгновение, когда звучит твое слово. Все остальное время - слушай; но, когда ты говоришь, - не слушай ничего.

Нужно, чтобы ты сжег в себе все книги!

ПЕСНЯ

В ЗНАК ПОКЛОНЕНИЯ ТОМУ,

ЧТО Я СЖЕГ5

Есть много разных книг. Одни читают,

Присев на край скамьи, за школьной партой.

Другие есть - для чтения в дороге

(При выборе играет роль формат);

Есть книги для лесов и для полей,

Et, - Цицерон сказал, - nobiscum rusticantur*.

Есть те, что я прочел с большим вниманьем,

И те, что копят пыль на чердаках.

Одни заставят вас в добро поверить,

В отчаянье другие приведут.

Доказывают те: есть Бог на свете,

А эти говорят: не может быть.

Есть книги, нужные одним библиофилам,

И книги, заслужившие хвалу

Когорты целой критиков маститых.

Есть книги по проблемам пчеловодства

Их узкоспециальными считают.

Есть книги о природе. После них

Уже нет смысла совершать прогулку.

Есть книги, что отталкивают мудрых,