Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста - Татьяна Юрьевна Сергеева

— Сюда извольте, Ваше высокопревосходительство…

— Я хоть и редко к вам захаживаю, но дорогу пока не забыл…

Бецкой был сегодня в добром расположении духа: слава Богу, разрешилась эта бесконечная канитель с выбором создателя монумента Петру Великому. Императрица, наконец, приняла решение: в Петербург выехал известный во Франции ваятель Этьен Морис Фальконет, руководитель скульптурной мастерской Севрской мануфактуры, создатель знаменитых «Милона Кротонского», «Купальщицы» и «Амура», наделавших шуму даже в Петербурге, тот самый Фальконет, которому в своё время покровительствовала сама маркиза Помпадур. Рекомендовал его государыне не кто-нибудь, а сам Дидерот, переговорами занимался русский посланник в Париже князь Дмитрий Алексеевич Голицын, вкусу которого вполне можно было доверять. Все условия договора были приняты обеими сторонами, и для Ивана Иваныча как директора Конторы строений это означало, что начинается большая интересная работа во славу императрицы и дорогого Отечества.

— Присесть изволите, Ваше высокопревосходительство? Сюда, пожалуйте, это кресло у нас для самых почётных гостей…

— Ну, довольно Лукич! Пока мы вдвоём, в приватной беседе называй меня просто по имени-отчеству, без церемоний… Всё трудишься, я вижу?

— А как иначе-то, Иван Иваныч… Переписки дипломатической ныне вона сколько! Скоро двадцать лет в «Чёрном кабинете» тружусь — никогда прежде столько не писали. Пока всё перечтёшь, да все экстракты сделаешь — другой раз и заполночь домой уйдёшь…

Бецкой свободно расположился в предложенном кресле. Всмотрелся внимательно в полумрак кабинета и совсем другим тоном сказал, слегка понизив голос.

— За усердие хвалю. И начальнику твоему велю тебя отметить… Только речь сейчас не про то… Я к тебе так поздно не зря пожаловал: поручение у меня от императрицы есть, государственной важности дело… Должен ты мне через вашу картотеку человечка нужного найти…

Чиновник с готовностью наклонился к нему.

— Человечка? Какого человечка? Из каких он будет?

Иван Иваныч вздохнул.

— Этого я тебе сказать не могу, поскольку и сам пока не знаю… Ваша Секретная экспедиция, много пользы делу государственному принесла, авось, и ныне Отечеству нашему послужит… Ты мне вашу картотеку предъяви, мы там нужного человечка и сыщем…

Чиновник, совсем было растерявшись, засуетился.

— У нас, Иван Иваныч, картотеки разные, и каждая сама по себе весьма важная… С которой начать-то не знаю… — Он подошёл к ряду длинных шкафов, тянувшихся вдоль стен. — Здесь вот — «Главная». В ней поименованы все персоны, кои встречаются в перлюстрированных нами письмах… Желаете познакомиться?

— Уволь, уволь… Далее что?

Лукич с упоением посвящал Иван Иваныча в святая святых «Чёрного кабинета». Он пел, словно соловей на ветке, и сам наслаждался своим пением. Впрочем, для Бецкого песни эти были не внове. Знал он и про другие картотеки, о которых говорил сейчас Лукич, например, про ту, что разбита по странам, королевствам, империям, султанатам, то есть по всем государствам, куда пишут русские люди и откуда получают письма… Знал, что именно за стенами этой конторы перлюстрируются письма самых важных персон государства, генерал-губернаторов, губернаторов, сенаторов…

— А вот здесь, — продолжал Лукич, — здесь, Ваше высокопревосходительство, люди сами по себе малоинтересные, но для охраны и интересов государственных весьма важные. У нас в «Чёрном кабинете» эту картотеку называют «Групповой». Здесь всё, касаемое до преступных групп, будь то какие-нибудь заговорщики, фальшивомонетчики или карточные шулера…

Бецкой устало махнул рукой.

— Вот эта картотека мне и нужна… Слушай, Лукич, ищу я человека простого звания, лучше иностранца, ни с кем из важных персон несвязанного, это надо специально проверить, не оплошай… Пусть он будет беден, но ловок и смышлён… Найдёшь такого — через меня императрице весьма угодишь, а за моею благодарностию дело не станет…

Чиновник склонился в поясном поклоне.

— Я всегда готов служить государыне нашей, а Вам, Иван Иваныч — особенно, всею своею душой… — Он вытащил ящик с карточками и начал быстро просматривать их. — Этот? Нет, не пойдёт… У этого — ума маловато… Этот — всем хорош, прохвост, каких свет не видывал, да сын побочный весьма важной персоны… И этот не годится… Разве что вот… Грек…

— Отчего же и не грек? — протянул руку за карточкой Иван Иваныч.

Внимательно изучив всё, что имелось в картотеке про того самого грека, Бецкой засобирался домой, но проходя в тесную дверь, маскированную под шкаф, вдруг замешкался и как-то неловко спросил:

— А скажи-ка, Михал Лукич, на меня что ли, тоже карточка есть?

Чиновник смутился, растерялся, не зная, что ответить.

— Не извольте гневаться, Ваше высокопревосходительство…

Бецкой вздохнул.

— Есть значит… И все мои тайны, до моего дома относящиеся… Впрочем, мне скрывать нечего, всю жизнь старался во славу Отечества служить…

Утром следующего дня он пришёл с докладом к императрице. Словно навёрстывая потерянное в молодости, Екатерина, казалось, искала повода посмеяться. Вот и сейчас хохотала так, будто отводила душу. Бецкой едва улыбался, но был доволен настроением императрицы.

— Ну, насмешил, Иван Иваныч… Не помню, когда так много смеялась… Значит, наш «засланный казачок» — беглый грек?

— По сведениям «Чёрного кабинета» три года назад был он бакалейщиком на острове Кефалония, да бежал оттуда от полиции… Что натворил — неведомо… Как в Россию попал и где до сей поры болтался неизвестно, но родных и знакомых ни в Петербурге, ни в России нет… Хитёр, умён, ловок и беден…

Екатерина хлопнула в ладоши.

— Довольно. Зови!

Бецкой дёрнул бархатную сонетку. Тотчас в кабинете императрицы появился тот самый молодой иноземец, что так настойчиво приставал с расспросами к кучеру Бецкого. Поклонился низко, да так и застыл в поклоне.

Екатерина поморщилась.

— Распрямись-ка, парень! В таком поклоне и спину сломать недолго. — Сказала она ему по-русски.

Но грек стоял, низко опустив голову. Императрица обошла его кругом, рассматривая словно статую. Удовлетворённо взглянула на Бецкого, кивнула.

— Ну, что ж… Погляди-ка на меня!

— Не смею, Ваше Величество! — Ответил он ей тоже по-русски.

Императрица усмехнулась.

— Отчего же так? Неужто и предо мною провиниться успел?

— Ни помыслами, ни делами, Ваше Величество…

— В таком разе голову подними. Я люблю, чтобы мой собеседник мне прямо в глаза смотрел. А что, Иван Иваныч? Гляди-ка: взгляд ясный, что у ребёнка, и нос — орлиный, как у истинного грека. И фигура… Что ж… Хорошо сложён, ничего не скажешь… Так чем изволишь заниматься в Петербурге нашем?

— Учителем французского нынче… В пансионе…

— Неужто? — Екатерина опять засмеялась, спросила ядовито, повернувшись к Бецкому. — Что же ты, генерал, не похвастаешься, что недорослей твоих столь завидные учителя иностранному языку обучают? Или то есть часть плана твоего просветительского?

Бецкой не обиделся. Только вздохнул.

— Ах, матушка, — сколько лет всё учим, учим, а своих учителей