Повесть военных лет - Евгений Белоусов

Всё это изобилие радовало людей до начала Финской войны. Как только началась советско-финская война, сразу всё исчезло. Опустели прилавки, вернее, на них остались только пачки соли… Начались перебои с хлебом и всеми другими продуктами. Еды, питания становилось всё меньше.

Мы были юными и жили под определяющим влиянием официальной предвоенной пропаганды. Мы отметали любое положение, которое, хоть в какой то степени, противоречило официальному объяснению ситуации. Но родители то наши были взрослыми людьми. Они родились ещё в царской России и оправдать в их глазах то, что творилось, было трудно.

Катастрофически не хватало элементарных продуктов питания. Старшему поколению это было совершенно не понятно. Богатейший край, энергичные люди, хорошие урожаи, а есть нечего. И те, что жили ещё до революции, считали это форменным издевательством и тупостью властей, считали даже умышленным вредительством. Считали, но страшились сказать об этом вслух.

Над Приамурьем сгущались тучи военной грозы. Это вызывало тревогу не только у старших. Однако, мы, молодые, верили и знали, что японцев, этих дальневосточных фашистов, мы всё равно победим. Но старшие то думали несколько иначе. У нас было неведение, а у них был опыт. Если через Амур вдруг хлынут японцы, то их, конечно, остановят. Остановят и погонят назад. Но некоторое время они все равно похозяйничают в Благовещенске. Старшие помнили беззакония японской оккупации. Они знали, что это такое — жить под властью иностранной военщины.

И, наконец, самое страшное. Ночами исчезали люди. Это были 1937, 1938, 1939 годы. Из шести близких мне товарищей, у троих, у Евгения Перервы, Юрия Гурылёва и Льва Конакова, отцы были арестованы и не вернулись. Ни о каких официальных обвинениях не могло быть и речи. Среди ночи приходили вооружённые люди, делали обыск, забирали человека, и он исчезал навсегда. Из окошечка областного отделения НКВД, родственникам объявляли: «20 лет без права переписки». Во время хрущёвской оттепели все известные мне арестованные были реабилитированы. Официальные свидетельства кратки: такой-то был расстрелян тогда-то, теперь реабилитирован.

Отец Евгения Перервы был велосипедным мастером, чинил велосипеды в городской мастерской. Он был хозяин, и для прокорма своей большой семьи — у него было трое детей — он обычно держал и откармливал несколько свиней. Но он чисто одевался, ходил в тёмной шляпе и носил бородку под инженера Гарина. Отец Юрия Гурылёва был бухгалтером, но писал стихи. Мать Юрия рассказывала, что, после ареста отца, одно его стихотворение было напечатано в «Амурской правде» под другим именем. Отец Льва Конакова был полковник Красной Армии, ну, тут всё ясно без слов.

Несмотря на грозность событий, происходивших в то предвоенное время и в мире, и в нашем пограничном городке, мы, юноши-подростки, в какой то степени, эти события просто игнорировали. Мы никогда не обсуждали их, уподобляясь, в этом отношении, нашим взрослым родителям. И вокруг никто этой темы никогда не касался. Все хранили внешнее спокойствие, уподобляясь животным из стада, когда таких же, как они, ловят, забивают на мясо и свежуют у них на глазах. Мы были убеждены в правоте и силе нашего строя. «Сын за отца не отвечает». Этот лозунг Сталина означал, что, что бы там ни случилось с отцами, а сыновья — наши товарищи — тут ни при чём. «Чужой земли мы ни пяди не хотим, но и своёй вершка не отдадим!» — это другой лозунг того времени. И, отдавая дань времени, мы занимались в спортивных секциях борьбы, бокса, участвовали в зимних лыжных многодневных переходах, а летом гребли на лодках, отправляясь в короткие походы по реке Зее, притоку Амура. Я два года занимался в детской спортивной школе, имел разряд по гимнастике, зимой обтирался снегом, спал на жесткой кровати без одеяла, без подушки. Словом, готовил себя, будто знал, что предстоит там впереди… Мы сдавали нормы на значки: «Ворошиловский стрелок», «Готов к труду и обороне», «Готов к противохимической обороне», «Готов к санитарной обороне». Учились телеграфии, азбуке Морзе. Но в душе нас — меня и близких мне товарищей тянуло к технике. Мы делали модели самолётов. Читая о Циолковском, читая фантастику Беляева, фантастику Алексея Толстого, пытались строить и ракеты, правда, примитивные, но ракеты. Кстати, мой друг, Игорь Алексахин остался верен этому влечению всю жизнь. Отвоевав на фронте и окончив Московский университет, он работал в знаменитом конструкторском бюро «Южное», у известного Генерального конструктора Янгеля. Последняя его должность начальник сектора космической баллистики, он рассчитывал орбиты искусственных спутников Земли. Работали мы и в городских технических кружках, делали фото — и киноаппараты, радиоприемники, телескопы, простейшие астрономические приборы. Даже ухитрялись замерять координаты и зарисовывать видимую траекторию перемещения Марса среди звезд.

Наш город зимой обычно страдал от дефицита электричества, попросту говоря, с наступлением темноты, в большинство районов города свет не подавался. Случайно, манипулируя дома с электропроводкой, мы с Игорем обнаружили, что, если воспользоваться одним из электропроводов, а другой заменить заземлением, то возникает довольно большая разность потенциалов, достаточная и для обычной электролампы, и для электропечи-тигля. Этим мы и пользовались всю зиму, пока город пребывал в тусклом свете керосиновых ламп. Печатали фотокарточки, плавили в тигле свинец и алюминий, додумались отливать кастеты и самоделки-пистолеты, Последние, если зарядить их, через дуло, порохом, пулей и чиркнуть спичечной коробкой по спичке-запалу, оказывались грозным оружием. К счастью, могу засвидетельствовать, что от практического использования этих «игрушек» судьба нас уберегла. Дружили мы и с девочками-ровесницами, c одноклассницами. Встречались и компаниями, и парами.

Одна памятная сценка. В моём патефоне, мы с Игорем, заменили пружинный завод электромотором. Новая тогда пластинка «Брызги шампанского» на минуту перенесла нас в какой то воображаемый, виртуальный мир. Помню, я тогда выразил мысль, вернее чувство, вызванное этой мелодией. «Будто кто-то вернулся на Родину после долгого путешествия, полного опасностей, передряг. Вот он идёт по залу, где за столиками сидят его прежние знакомые. Он ощущает ностальгию, он чувствует горечь и тоску о том, что было, о том, чего уже нет». Странно, но именно эта сценка осуществилась через добрый десяток лет со мной. Признаться, я не вспомнил того своего предчувствия. Это Игорь напомнил мне об этом.

2. Война

О начале войны с немцами я узнал только на другой день. Отец в то время работал в Управлении Внутренних Водных Путей Амурского бассейна — УВВПАБ. А я — летом — матросом на катере «Селемджинец». (Селемджа — приток реки Зеи). У катера на буксире шёл небольшой баркас с продуктами, керосином, красками, фонарями для створных знаков. Мы ремонтировали створные знаки, снабжали фонарщиков продуктами, керосином для фонарей. Ни радиостанции, ни приёмника на катере не было. В очередной населённый пункт мы пришли 23 июня, к вечеру. Там и узнали о начале войны. На меня это известие не произвело особого впечатления. Мне не было и восемнадцати лет. Я знал: наша армия самая сильная в мире! И, как тогда везде говорилось: «Враг будет разбит! Победа будет за нами!» Да и война была где-то далеко от нас — за 10 000 километров.