Полное собрание стихотворений - Марина Цветаева

– “Ах, я не знаю. Оставьте, мама!

Оставьте, мама. Мне все равно!”

В земле

– “Не тяжки ль вздохи усталой груди?

В могиле тесной всегда ль темно?”

– “Ах, я не знаю. Оставьте, люди!

Оставьте, люди! Мне все равно!”

Над землей

– “Добро любила ль, всем сердцем, страстно?

Зло – возмущало ль тебя оно?”

– “О Боже правый, со всем согласна!

Я так устала. Мне все равно!”

Даме с камелиями

Все твой путь блестящей залой зла,

Маргарита, осуждают смело.

В чем вина твоя? Грешило тело!

Душу ты – невинной сберегла.

Одному, другому, всем равно,

Всем кивала ты с усмешкой зыбкой.

Этой горестной полуулыбкой

Ты оплакала себя давно.

Кто поймет? Рука поможет чья?

Всех одно пленяет без изъятья!

Вечно ждут раскрытые объятья,

Вечно ждут: “Я жажду! Будь моя!”

День и ночь признаний лживых яд...

День и ночь, и завтра вновь, и снова!

Говорил красноречивей слова

Темный взгляд твой, мученицы взгляд.

Все тесней проклятое кольцо,

Мстит судьба богине полусветской...

Нежный мальчик вдруг с улыбкой детской

Заглянул тебе, грустя, в лицо...

О любовь! Спасает мир – она!

В ней одной спасенье и защита.

Все в любви. Спи с миром, Маргарита...

Все в любви... Любила – спасена!

Жертвам школьных сумерок

Милые, ранние веточки,

Гордость и счастье земли,

Деточки, грустные деточки,

О, почему вы ушли?

Думы смущает заветные

Ваш неуслышанный стон.

Сколько-то листья газетные

Кроют безвестных имен!..

Губы, теперь онемелые,

Тихо шепнули: “Не то...”

Смерти довериться, смелые,

Что вас заставило, что?

Ужас ли дум неожиданных,

Душу зажегший вопрос,

Подвигов жажда ль невиданных,

Или предчувствие гроз, —

Спите в покое чарующем!

Смерть хороша – на заре!

Вспомним о вас на пирующем,

Бурно-могучем костре.

– Правы ли на смерть идущие?

Вечно ли будет темно?

Это узнают грядущие,

Нам это знать – не дано.

Сереже

Ты не мог смирить тоску свою,

Победив наш смех, что ранит, жаля.

Догорев, как свечи у рояля,

Всех светлей проснулся ты в раю.

И сказал Христос, отец любви:

“По тебе внизу тоскует мама,

В ней душа грустней пустого храма,

Грустен мир. К себе ее зови”.

С той поры, когда желтеет лес,

Вверх она, сквозь листьев позолоту,

Все глядит, как будто ищет что-то

В синеве темнеющих небес.

И когда осенние цветы

Льнут к земле, как детский взгляд без смеха.

С ярких губ срывается, как эхо,

Тихий стон: “Мой мальчик, это я!”

О, зови, зови сильней ее!

О земле, где все – одна тревога

И о том, как дивно быть у Бога,

Все скажи, – ведь дети знают все!

Понял ты, что жизнь иль смех, иль бред,

Ты ушел, сомнений не тревожа...

Ты ушел... Ты мудрый был, Сережа!

В мире грусть. У Бога грусти нет!

Дортуар весной

Ане Ланиной

О весенние сны в дортуаре,

О блужданье в раздумье средь спящих,

Звук шагов, как нарочно, скрипящих,

И тоска, и мечты о пожаре.

Неспокойны уснувшие лица,

Газ заботливо кем-то убавлен,

Воздух прян и как будто отравлен,

Дортуар – как большая теплица.

Тихи вздохи. На призрачном свете

Все бледны. От тоски ль ожиданья,

Оттого ль, что солгали гаданья,

Но тревожны уснувшие дети.

Косы длинны, а руки так тонки!

Бред внезапный: “От вражеских пушек

Войско турок...” Недвижны иконки,

Что склонились над снегом подушек.

Кто-то плачет во сне, не упрямо...

Так слабы эти детские всхлипы!

Снятся девочке старые липы

И умершая, бледная мама.

Расцветает в душе небылица.

Кто там бродит? Неспящая поздно?

Иль цветок, воскресающий грозно,

Что сгубила весною теплица?

Первое путешествие

“Плывите!” молвила Весна.

Ушла земля, сверкнула пена,

Диван-корабль в озерах сна

Помчал нас к сказке Андерсена.

Какой-то добрый Чародей

Его из вод направил сонных

В страну гигантских орхидей,

Печальных глаз и рощ лимонных.

Мы плыли мимо берегов,

Где зеленеет Пальма Мира,

Где из спокойных жемчугов

Дворцы, а башни из сапфира.

Исчез последний снег зимы,

Нам цвел душистый снег магнолий...

Куда летим? Не знали мы!

Да и к чему? Не все равно ли?

Тянулись гибкие цветы,

Как зачарованные змеи,

Из просветленной темноты

Мигали хитрые пигмеи...

Последний луч давно погас,

В краях последних тучек тая,

Мелькнуло облачко-Пегас,

И рыб воздушных скрылась стая,

И месяц меж стеблей травы

Мелькнул в воде, как круг эмали...

Он был так близок, но, увы —

Его мы в сети не поймали!

Под пестрым зонтиком чудес,

Полны мечтаний затаенных,

Лежали мы и страх исчез

Под взором чьих-то глаз зеленых.

Лилось ручьем на берегах

Вино в хрустальные графины,

Служили нам на двух ногах

Киты и грузные дельфины...

Вдруг – звон! Он здесь! Пощады нет!

То звон часов протяжно-гулок!

Как, это папин кабинет?

Диван? Знакомый переулок?

Уж утро брезжит! Боже мой!

Полу во сне и полу-бдея

По мокрым улицам домой

Мы провожали Чародея.

Второе путешествие

Нет возврата. Уж поздно теперь.

Хоть и страшно, хоть грозный и темный ты,

Отвори нам желанную дверь,

Покажи нам заветные комнаты.

Красен факел у негра в руках,

Реки света струятся зигзагами...

Клеопатра ли там в жемчугах?

Лорелея ли с рейнскими сагами?

Может быть... – отворяй же скорей

Тайным знаком серебряной палочки! —

Там фонтаны из слез матерей?

И в распущенных косах русалочки?

Не горящие жаждой уснуть —

Как несчастны, как жалко-бездомны те!

Дай нам в душу тебе заглянуть

В той лиловой, той облачной комнате!

Летом

– “Ася, поверьте!” и что-то дрожит

В Гришином деланном басе.

Ася лукава и дальше бежит...

Гриша – мечтает об Асе.

Шепчутся листья над ним с ветерком,

Клонятся трепетной нишей...

Гриша глаза вытирает тайком,

Ася – смеется над Гришей!

Самоубийство

Был вечер музыки и ласки,

Все в дачном садике цвело.

Ему в задумчивые глазки

Взглянула мама так светло!

Когда ж в пруду она исчезла

И успокоилась вода,

Он понял – жестом злого жезла

Ее колдун увлек туда.

Рыдала с дальней дачи флейта

В сияньи розовых лучей...

Он понял – прежде был он чей-то,

Теперь же нищий стал, ничей.

Он крикнул: “Мама!”, вновь и снова,

Потом пробрался, как в бреду,

К постельке, не сказав ни слова

О том, что мамочка в пруду.

Хоть над подушкою икона,

Но страшно! – “Ах, вернись домой!”

...Он тихо плакал. Вдруг с балкона

Раздался голос: “Мальчик мой!”

В изящном узеньком конверте

Нашли ее “прости”: “Всегда

Любовь и грусть – сильнее смерти”.

Сильнее смерти... Да, о да!..

Вокзальный силуэт

Не знаю вас и не хочу

Терять, узнав, иллюзий звездных.

С таким лицом и в худших безднах

Бывают преданны лучу.

У всех, отмеченных судьбой,

Такие замкнутые лица.

Вы непрочтенная страница

И, нет, не станете рабой!

С таким лицом рабой? О, нет!

И здесь ошибки нет случайной.

Я знаю: многим будут тайной

Ваш взгляд и тонкий силуэт,

Волос тяжелое кольцо

Из-под наброшенного шарфа

(Вам шла б гитара или арфа)

И ваше бледное лицо.

Я вас не знаю. Может быть

И вы как все любезно-средни...

Пусть так! Пусть это будут бредни!

Ведь только бредней можно жить!

Быть может, день недалеко,

Я все пойму, что неприглядно...

Но ошибаться – так отрадно!

Но ошибиться – так легко!

Слегка за шарф держась рукой,

Там, где свистки гудят с тревогой,

Стояли вы загадкой строгой.

Я буду помнить вас – такой.

Ceваcтoполь. Пасха, 1909

«Как простор наших горестных нив…»

Как простор наших горестных нив,

Вы окутаны грустною дымкой;

Вы живете для всех невидимкой,

Слишком много в груди схоронив.

В вас певучий и мерный отлив,

Не сродни вам с людьми поединки,

Вы живете, с кристальностью льдинки

Бесконечную ласковость слив.

Я люблю в вас большие глаза,

Тонкий профиль задумчиво-четкий,

Ожерелье на шее, как четки,

Ваши речи – ни против, ни за...

Из страны утомленной луны

Вы спустились на тоненькой нитке.

Вы, как все самородные слитки,

Так невольно, так гордо скромны.

За отливом приходит прилив,

Тая, льдинки светлее, чем слезки,

Потухают и лунные блестки,

Замирает и лучший мотив...