Изгои - Сьюзан Хинтон

Мы беднее, чем вобы и средний класс. Ну и, наверное, бедовее тоже. Не как вобы, конечно, которые наезжают на грязеров и разносят дома, накачавшись со скуки пивом, и про которых в газетах сначала пишут, что они позорят весь город, а потом – что приносят неоценимую пользу обществу. Грязеры почти та же шпана, мы воруем, ездим на переделанных тачках, грабим автозаправки и время от времени сходимся на драки с другими бандами. Ну, то есть я-то как раз ничего такого не делаю. Попадись я полиции, Дэрри меня убьет. С тех пор как мама с папой погибли в автоаварии, нам троим можно жить вместе, только если мы себя хорошо ведем. Поэтому мы с Газом на неприятности стараемся не нарываться – и не попадаться, если нарываемся. То есть я что хочу сказать – почти все грязеры так себя ведут, и так же, как все, мы не стрижем волосы и носим джинсы с футболками, и кожаные куртки, и кроссовки или ботинки, и не заправляем рубашки в брюки.

Можно было дождаться, когда Газ или Дэрри придут с работы, и пойти в кино с кем-нибудь из них. Они бы меня отвели, или отвезли, или даже пошли бы со мной в кино, хотя Газ вечно ерзает и ни одного фильма поэтому нормально посмотреть не может, а Дэрри в кино просто помирает со скуки. Дэрри считает, что нечего, мол, глазеть на чужую жизнь, ему и своей хватает. А можно еще было попросить кого-нибудь из нашей банды сходить со мной, кого-нибудь из четырех парней, с которыми мы – я, Дэрри и Газ – вместе росли и которые нам как семья. Мы, считай, что братья, потому что когда растешь в таком спевшемся районе, как наш, всех знаешь как облупленных. Думай я головой, позвонил бы Дэрри, и он бы заехал за мной по пути с работы, или Смешинке Мэтьюсу – это парень из нашей банды, – если б я его попросил, он бы приехал за мной на машине, но иногда я просто ни о чем не думаю. Дэрри жутко бесится, когда я такие штуки откалываю, потому что я вроде как умный – у меня и оценки хорошие, и вообще я умный, и все такое, но головой я не думаю, и все тут. Ну и потом, я люблю ходить пешком.

Впрочем, я решил, что не так уж и люблю ходить пешком, когда заметил, что за мной тащится красный «корвейр». До дома было еще почти два квартала, поэтому я прибавил ходу. На меня еще ни разу не наезжали, но я видел Джонни после того, как он напоролся на четверых вобов, и зрелище это было не из приятных. После этого Джонни от собственной тени шарахался. Джонни тогда шестнадцать было.

Конечно, все было без толку – в смысле, шагу прибавлять, – и я понял это еще до того, как «корвейр» притормозил рядом со мной и из него вылезли пять вобов. Я здорово струхнул – я, конечно, крепкий, но для своих четырнадцати все равно маловат, а эти парни были все как один больше меня. Я машинально просунул большие пальцы в шлевки джинсов, ссутулился и стал прикидывать, удастся ли мне убежать, если я прямо сейчас рвану с места. Я вспомнил Джонни – какое у него было лицо, все в синяках и порезах, вспомнил, как он плакал, когда мы его нашли на поле почти без сознания. Джонни здорово достается дома, поэтому надо очень постараться, чтоб он заплакал.

Мне было холодно, но тут я разом вспотел. Ладони стали влажными, струйка пота побежала по спине. Со мной так бывает, когда мне по-настоящему страшно. Я огляделся, высматривая бутылку, палку, хоть что-нибудь – Стив Рэндл, лучший друг Газа, однажды отбитым бутылочным горлышком отмахался от четверых парней, – но рядом ничего такого не было. Так и стоял там как вкопанный, пока они меня окружали. Не умею я головой думать. Они, скалясь, не торопясь, медленно кружили вокруг меня.

– Эй, грязила, – сказал один наигранно-дружелюбным голосом. – Сейчас мы тебе поможем, грязила. Отрежем твои грязные длинные патлы.

На нем была клетчатая рубашка. До сих пор стоит перед глазами. Синяя рубашка в клетку. Один парень расхохотался, потом, понизив голос, выругался. Я не знал, что и сказать. Когда тебя вот-вот побьют, тем для разговора вообще немного, так что я помалкивал.

– Хочешь подстричься, грязер? – средних размеров блондин вытащил из заднего кармана нож, раскрыл его.

Тут я наконец придумал, что сказать.

– Нет.

Я попятился подальше от ножа. Ну и, разумеется, наткнулся на одного из вобов. Они меня вмиг повалили. Руки-ноги прижали к земле, один уселся мне на грудь и уперся коленями мне в локти, и если вам кажется, что это не больно, то у вас не все дома. Я чувствовал запах лосьона для бритья – «Английская кожа» – и застарелого табака и тогда еще подумал, дурак, не задохнусь ли до того, как они что-нибудь мне сделают. Мне даже этого хотелось, до того я испугался. Я стал вырываться, и у меня даже почти получилось, но тут они навалились посильнее, а тот, что сидел у меня на груди, пару раз мне врезал. Так что я лежал смирно, только ртом воздух хватал и огрызался. Мне к горлу приставили нож.

– А если стрижка начнется чуть ниже подбородка?

Тут до меня дошло, что меня могут убить. Я слетел с катушек. Заорал – Газ, Дэрри, хоть кто-нибудь. Мне стали зажимать рот рукой, и я вцепился в эту руку со всех сил, чувствуя, как бежит по зубам кровь. Я услышал, как кто-то выругался себе под нос, мне снова врезали и стали совать в рот носовой платок. Один парень все повторял:

– Заткните его, да заткните же!

Потом послышались крики, раздался топот, вобы подскочили, а я остался лежать на земле, хватая ртом воздух. Лежал там и думал, что вообще происходит – кто-то перепрыгнул через меня, кто-то пробежал мимо, а у меня голова шла кругом, и я не соображал ничего. Тут кто-то ухватил меня под мышки и рывком поставил на ноги. Оказалось – Дэрри.

– Ты в порядке, Понибой?

Лучше бы он меня не тряс. Меня и без того мутило. Но я понял, что это Дэрри – и по голосу, и по тому, что Дэрри всегда со мной грубо обращается, даже когда не нарочно.

– Нормально все. Не тряси меня, Дэрри. Я в норме.

Он тут же перестал.

– Извини.

Это он для виду. Дэрри никогда и ни за что не извиняется. Я все думаю, до чего же странно, что он – вылитый отец, а ведет себя с точностью до наоборот. Отцу было всего сорок, когда он погиб, а выглядел он на двадцать пять, и многие думали, что папа с Дэрри не отец с сыном, а братья. Но они только внешне похожи – отец никому не грубил без причины.

В Дэрри шесть футов и два дюйма росту, он широкоплечий и мускулистый. У него темно-каштановые волосы, спереди вечно спутанные, а сзади все в вихрах – точь-в-точь как у папы, но вот глазами Дэрри ни на кого не похож. Глаза у него – будто две прозрачных бледно-зеленых льдинки. Взгляд у него очень решительный, как и он сам. Он выглядит старше своих двадцати – он крутой, классный и умный. Если б не эти его холодные глаза, он был бы прямо очень красивым. Ничего, кроме простых, голых фактов, он не признает. Зато головой думает.

Я снова уселся на землю, потер щеку, куда мне сильнее всего врезали.

Дэрри сунул кулаки в карманы.

– Не сильно они тебя, нет?

Сильно. У меня все тело саднило и болело, грудь ныла, и я так разнервничался, что у меня руки тряслись, и реветь хотелось, но Дэрри этого не скажешь.

– Нормально я.

Газ прискакал обратно. Тут я уже сообразил, что за шум я слышал – это банда примчалась меня спасать. Он шлепнулся на землю рядом со мной, осмотрел мою голову.

– Что, Понибой, порезали тебя немножко?

Я только тупо на него уставился:

– Порезали?

Он вытащил носовой платок, смочил кончик слюной и осторожно прижал его к моей голове.

– Как свинью – кровь идет.

– Кровь идет?

– Сам погляди! – он показал мне платок, который будто по волшебству стал красным. – Они что, с ножом на тебя полезли?

Я вспомнил голос: «Хочешь подстричься, грязер?» Наверное, они задели меня лезвием, когда пытались заткнуть мне рот.

– Ага.

Я не знаю никого красивее Газа. Он красивый не как Дэрри – Газ красивый, как кинозвезда, такой красивый, что на него люди на улицах оборачиваются. Он пониже Дэрри и слегка поменьше, зато лицо у него выразительное, с тонкими чертами и он как-то ухитряется казаться сразу и задумчивым, и бесшабашным. У него темно-золотые волосы, которые он зачесывает назад, – длинные, гладкие и прямые; а летом они так выгорают на солнце, что становятся ослепительного пшенично-золотистого цвета. Глаза у него темно-карие – живые, веселые глаза, которые могут смотреть на тебя с нежностью и сочувствием – а потом вдруг вспыхнуть от ярости через секунду. Глаза у него папины, но Газ такой один. Он пьянеет, когда танцует или участвует в гонках, и при этом к алкоголю даже близко не подходит. На нашей стороне почти все парни пьют – хотя бы изредка. Но Газ не пьет вовсе – ему и не нужно. Он пьянеет просто от жизни. И он всех понимает.

Газ глянул на меня повнимательнее. Я поспешно отвернулся, потому что, сказать по правде, уже хлюпал носом. Я знал, что я весь белый, и чувствовал себя так же, и трясся, как лист.

Газ только руку на плечо мне положил.

– Ну-ну, Понибой. Они тебя больше не тронут.

– Знаю, – ответил я, но тут земля у меня под ногами стала расплываться, и по щекам покатились горячие слезы. Я раздраженно смахнул их. – Напугался только, и все.