Гетто в огне - Марек Эдельман

В ноябре 1940 года немцы основали в Варшаве гетто. Еврейская община, все еще проживавшая вне зоны «Seuchensperrgebiet», была переведена на его территорию. Всем полякам, жившим в пределах гетто, было приказано выехать. Маленьким предприятиям фабричного типа, торговым центрам и магазинам продлили срок на две недели, до 1 декабря. Но, начиная с 15 ноября, ни одному еврею выходить за границы гетто уже не разрешалось. Все здания, освобожденные отправленными в гетто евреями, были немедленно блокированы немцами, а затем, со всем оборудованием, безвозмездно переданы польским мелким торговцам. Мелкие торгаши и разносчики товаров, типичный продукт военного времени, — на них немцы делали ставку, надеясь извлечь выгоду из контрабандной торговли продовольствием.

Между тем, воздвигались стены и колючая проволока, которые к 15 ноября окружили гетто, отрезав его от внешнего мира. Контакты с евреями, живущими в других городах, также стали невозможными. Евреям не оставили никаких способов заработать на жизнь. Не только все фабричные рабочие, но и все, кто работал на «арийских» предприятиях и в государственных компаниях, в одночасье превратились в безработных. Правда, появилась типичная для военного времени группа «посредников» — торговцев. Но подавляющее большинство оставалось безработными, и они вынуждены были распродавать вещи, стремительно скатываясь в пропасть беспросветной нищеты. Немцы широко пропагандировали в прессе «рост производительного труда в гетто», но на деле довели население до полного обнищания. Численность населения гетто беспрерывно и безмерно росла за счет евреев, выселенных из соседних городов. Эти люди пополняли армию подобных им изгоев, занятых проблемами выживания, влачивших голодное существование без всякой возможность создать себе новую среду обитания.

Для окончательной изоляции гетто от окружающего мира была издана инструкция, запрещающая проникновение в него какой-либо печатной информации (газет, журналов). Целью ее было формирование у обитателей гетто полуживотного сознания. Жизнь вне стен гетто отдалялась в туманную даль и представлялась как бы не от мира сего. Только проблемы личного характера, самого близкого круга родственников и друзей оставались в фокусе интересов среднего жителя гетто. Самой главной целью становилось простое выживание.

Эту «жизнь» каждого обитателя гетто формировали его среда и возможности. Для немногих богатых она выглядела как временные неудобства при обильном питании; некоторых прислужников гестапо она развращала; деморализовала контрабандистов. Для всей остальной массы трудящихся, в одночасье ставших безработными, она обернулась голодом, жидким благотворительным супом и пайкой хлеба. Каждый пытался как-то приспособиться к этой «жизни». Кто имел деньги, находил смысл существования в сравнительно удобных жилищных условиях, в тяжелом воздухе переполненных кафе, или в музыке и танцах ночных клубов. Кто не имел ничего, был нищим, искал свое «счастье» в гнилой картошке из мусорных ям, находил радость в подачках, в крохах хлеба, чтобы на какое-то время притупить постоянное чувство голода. Это были трагические контрасты гетто, которыми упивались немцы, фотографируя и распространяя по всему миру «доказательства» неполноценности «еврейского образа жизни». В нищем гетто Варшавы, бедняки пухли и умирали с голоду на глазах у богатых, перед заваленными продовольствием витринами магазинов, куда контрабандисты доставляли «арийские» продукты.

Голод усиливался изо дня в день. Из переполненных темных дворов он выливался на улицы в виде смехотворно раздутых, деформированных, покрытых язвами, обмотанных грязным тряпьем человеческих тел. Безмолвный вопль нищих, всех возрастов, молодежи и детей по всем дворам и улицам.

Дети попрошайничали всюду, в гетто и на «арийской» стороне. Шестилетние мальчишки продирались сквозь колючую проволоку под носом у жандармов, чтобы раздобыть «на той стороне» еду. Так они поддерживали существование своих семей. Нередко одинокий выстрел у колючей проволоки говорил случайным прохожим, что очередной маленький контрабандист погиб в борьбе со всемогущим голодом. Появилась новая «профессия», так называемые «хвататели». Мальчишки, или правильнее, тени прежних мальчишек, вырывали пакеты у пешеходов и тут же, не убегая, поедали их содержимое. В спешке, они иногда набивали живот мылом или сухим горохом….

Нищета со временем достигла такого уровня, что люди умирали от голода на улицах. Каждое утро, приблизительно в 4–5 утра, похоронные телеги собирали на улицах дюжину или больше трупов, прикрытых листом бумаги, придавленным сверху камнями. Некоторые просто падали на улицах и оставались там, другие умирали в домах, но семьи, предварительно раздев их, чтоб продать одежду, выносили труп и клали перед домом, чтобы похороны были за счет общины. Телега (а позднее телеги) с нагими трупами двигалась по неровным улицам. Верхние тряслись на колдобинах и бились друг об друга, или об деревянную телегу.

Когда гетто в очередной раз наполнялось евреями, выселенными из окрестных городков, положение становилась бедственным. Естественно, для них не хватало зданий и жилых кварталов. Теперь бездомные, грязные люди начали слоняться по улицам. Целый день они сидели в устроенных по дворам времянках, ели там, бездельничали и жили. Наконец, когда уже не было другого выхода, их направляли в специально созданные «пункты» — временные дома для беженцев. Эти «пункты» стали одним из самых страшных мест в гетто, рассадником лихорадки и чумы, с которыми невозможно было справиться (лишь некоторых детей селили в детские дома, где условия были лучше).

Несколько сотен людей ютились в каждой из холодных комнат синагоги, бывшей заброшенной фабрики. Неопрятные, паршивые, без какой либо возможности вымыться, недокормленные и голодные (раз в день Юденрат выдает водянистые супы). Остальную часть дня они проводят на своих грязных соломенных матрацах, не имея сил подняться. Стены позеленевшие, слизистые, заплесневевшие. Матрацы обычно лежат на полу, редко на деревянных поддонах. Нередко одно спальное место на целую семью. Это — царство голода и нищеты.

В одночасье в гетто вспыхнула эпидемия сыпного тифа. На входных дверях повсеместно вывешивались предупредительные таблички «Fleckfieber!» Особенно свирепствовал он в перенаселенных «пунктах», где расселили вновь прибывших евреев. Все больницы перешли на инфекционный режим. Каждый день в них поступало по 150 человек. Больные располагались по 2–3 в кровати и на полу. Смерть, косившая людей, позволяла освобождать места для новых больных. Врачи не могли ничем помочь. Их было недостаточно, и лечить было нечем. Могильщики не успевали хоронить. В каждую могилу укладывали по сотне и более трупов, разложенных вокруг на земле и ожидавших своей очереди. Над местом захоронения стоял вызывающий тошноту сладковатый запах разложения.