Русская угроза (сборник) - Андрей Кивинов

— Атмосферой… Знакомо… Ты не первый. Как с этим делом? — Екатерина Михайловна звонко щелкнула по напудренному подбородку, сразу перейдя к сути.

Странно, когда перед армией я устраивался на работу в жилконтору, первым мне задали тоже именно этот вопрос.

— В разумных пределах… За столом.

— Тут все в разумных.

Судя по обреченности, с которой была произнесена последняя фраза, проблема пьянства в творческом коллективе стояла настолько остро, что на нее давно махнули рукой.

— А хоть какой-нибудь театральный опыт имеется?

— В школе… Драмкружок, потом в армии. Концерт к 23 февраля и фрагмент из пьесы «На дне».

Екатерина Михайловна посмотрела на меня с нескрываемым сочувствием, если не сказать — с озабоченностью. Такое выражение лица характерно для командира взвода пехоты, увидавшего в бинокль приближение вражеской танковой дивизии.

— Ну хотя бы в армии отслужил…

Я ей не соврал. Не насчет пьесы и драмкружка, а насчет алкоголя. К нему действительно относился спокойно. В силу чего в кругу многих своих знакомым прослыл слабаком, которому до отключки хватает стакана крепленого портвейна. Ну да, не скрою — имелся печальный опыт. Потому что из горлышка, в подъезде и без закуски. В пятнадцать-то лет. Кто не отключится? Хорошо, подъезд был собственный.

И насчет желания стать артистом не слукавил. Бабушка поспособствовала. И в драмкружок привела, и по театрам таскала. В итоге наставила на путь истинный. Теперь я мечтал попасть на сцену, как ни пафосно это звучит. И даже разошелся с Иркой, считавшей, что настоящий мужик не должен кривляться перед толпой. Мол, когда-то актерская профессия была одной из самых непрестижных, в артисты шли только лентяи и неудачники. Но авторитет бабушки перевесил авторитет Ирки. Кто такая Ирка? Кино, дискотека, группа «Чингисхан», Рикардо Фольи и поцелуи на диване. А бабушка — это все, начиная от соплей, заканчивая армейским рюкзаком новобранца. И сегодня здесь я по ее протекции. Нашлись связи.

— Комсомол, партия?

— Комсомол… В армии вступил.

— Хорошо… А то тут у нас…

Дама не договорила, но я понял. Беспартийным и некомсомольцам в места массового окультуривания устроиться сложно.

— Сколько тебе?

— Двадцать один… С половиной.

— Специальность есть?

— До армии в жилконторе нашей работал. Помощником электрика.

— Худенький ты какой-то… Двадцать кило-то поднимешь?

Я не очень понял, какое отношение мое телосложение имеет к театральной деятельности.

— Подниму… А зачем?

— Ты что думаешь, тебя монолог Чацкого читать выпустят? Тут у нас дипломированные актеры годами «Кушать подано» играют. Ну-ка, встань.

Я послушно поднялся. Кадровичка осмотрела меня словно тренер, отбирающий среди новичков самого перспективного. Хорошо, зубы не попросила показать.

— Маловат… Бутафорщиком бы тебя или верховым, но все занято… У нас на сценариуса вакансия, прошлого посадили за валюту… Но там опыт нужен.

— Да, — согласился я, — с сочинениями у меня в школе не очень хорошо было. И сценарии это совсем не мое.

— Сценариус и не пишет сценарии, на это драматурги есть. Это человек, отвечающий за порядок выхода актеров на сцену. По громкой связи.

Мне стало стыдно за свое невежество, но я не покраснел.

— В общем, могу предложить только монтировщиком сцены. Хотя с твоей комплекцией… Представляешь, что это такое?

— Ну, наверно, декорации менять.

— Правильно… Только не просто менять… Но и на машину грузить. А здесь силушка нужна. Немалая. Грузить приходится собственными ручками.

Как будто у меня есть чужие…

— А они тяжелые? Декорации?

— Некоторые и вчетвером не поднять… Работа сменная, сутки одна бригада, сутки другая. Когда аврал, работают сверхурочно. Начало в семь утра. Разбираете декорации с вечернего спектакля, грузите на шаланду. Шаланда уходит на склад, вторая привозит декорации для утреннего спектакля. Разгружаете и монтируете. Надо уложиться до одиннадцати. После утренника опять разбираете и грузите. Потом разгружаете хозяйство для вечернего спектакля и снова монтируете. В общем, девяносто процентов тяжелого физического труда.

— А десять?

— Десять — легкого… Иногда приходится помогать бутафорщикам. Это люди, отвечающие за интерьер на сцене… Насчет сближения с актерами… Они люди с другой планеты и с рабочими стараются не общаться. Даже в буфете. Здесь смотри сам. Теперь о главном. Зарплата неплохая. Сто восемьдесят оклад, плюс прогрессивка, плюс премиальные, плюс тринадцатая. В месяц выходит по двести пятьдесят. Аванс пятого, остальное двадцать пятого.

Ого! В жилконторе я получал сто десять плюс мелкие чаевые. Моя мама пятнадцать лет сидит в НИИ на ста тридцати рублях. А здесь сразу на сотню больше!

— Устроит?

— Вполне!

— Трудовая с собой?

— Конечно. — Я вытащил из куртки паспорт, трудовую книжку и комсомольский билет, сцепленные черной резиночкой.

— Бери бумагу, пиши заявление… Образец под стеклом. Да… Вот еще… Ты на учете в ПНД не состоишь? В психоневрологическом диспансере…

— Нет. К счастью.

— После справку принеси. Сейчас требуют. Это на всякий случай… У нас один был тут… Тоже рабочий. Попросили во время утренника пройти с фонариком за занавесом. Светлячка изобразить. Туда-сюда. Занавес полупрозрачный — человека не видно, только фонарик. Он и прошел. Но не сзади, а по сцене — перед занавесом. В рабочей спецовке. И не просто прошел, а с веселым танцем. Дорвался. А когда мальчик с первого ряда спросил у мамы — кто это, он песенку спел. Светлячок — чок-чок. А потом выяснилось, что шизофреник со стажем… А как без справки разберешь? Давай пиши.

Я тщательно скопировал заявление, вписав свои данные.

— Так, Максим… Рабочую одежду захвати свою, твоего размера может не быть. Обязательно купи рукавицы. Сейчас ступай в зал, там найди Виктора Степановича. Это помощник режиссера. Ваш царь и бог. Представишься, он скажет, когда выходить на работу. И умоляю — никаких привальных и «простав». Народ здесь ушлый, сразу в оборот возьмет.

— Не волнуйтесь, Екатерина Михайловна, я же не пью.

— Да тут все так говорят…

Помощник режиссера Виктор Степанович, которого я по подсказке Екатерины Михайловны нашел в зале, тоже встретил меня уже знакомым вопросом:

— Пьешь?

Причем вопрос был задан шепотом, но не потому, что помреж чего-то опасался. Просто его горло, словно удав, обвивал пестрый махровый шарф.

Неужели я так похож на алкаша? А в сумке не книжка Моэма, а бутылка бормотухи. У них тут, похоже, не театр, а какой-то лечебно-трудовой профилакторий. Или кабинет нарколога. Так и хочется признаться: «Пил, пью и буду пить».

— Ничего крепче кефира.

— Ладно, посмотрим…

Ну точно — нарколог! Он прямо сейчас собрался смотреть? Надеюсь, раздеваться не надо?

Я вспомнил, что видел Виктора Степановича в каком-то телевизионном кино или спектакле. В эпизодической роли. Тогда на нем не было очков с толстенными стеклами, от которых глаза походили на гигантские пуговицы. Он немного напоминал артиста Калягина из «Вашей тети», только залысины поменьше. А так такой же круглый. И на голову, и на тело.

— Ты уже оформился? — просипел он.

— Заявление написал.

— Хорошо. Будешь во второй бригаде. В семь утра подойди к Харламову. Это твой бригадир, он скажет, что делать. А сегодня разминай мускулы. День завтра ответственный. Юбилей. И чтоб ни капли в рот! Выгоню сразу!

Да что ж это такое?! Назло хочется напиться.

— А можно я немного в зале посижу?

— Сиди. Только вон в тени. Михайлов не любит, когда на репетиции посторонние.

Михайлов — это главный режиссер. Фигура в театральном мире известная. Харламов, Михайлов… А Петрова у них нет? Наркологический кабинет и хоккейный клуб под одной крышей.

Я ушел в тень, на задний ряд под балкон. На сцене репетировали завтрашний спектакль про Ленина. Актеры играли без грима и без костюмов, поэтому только по репликам и нарочитой картавости можно было догадаться, кто из них Владимир Ильич. Правда, актер походил на вождя мирового пролетариата, как я на Людмилу Зыкину. Зато он народный или заслуженный. Обычный актер, даже похожий, но без регалий, воплотить светлый образ основателя государства просто не имел права.

— Нет, Феликс Эдмундович! Ни одна революция не обходится без насилия! И всегда будут жертвы! Но насилие насилию рознь! Если человек даже буржуазных взглядов принимает революцию и не участвует в контрреволюционной деятельности, какой смысл проливать кровь?

Артист, игравший Дзержинского, тоже был народным и внешне тоже мало походил на главного чекиста.

— Владимир Ильич, я не говорю о кровопролитии. Борьба с контрреволюцией подразумевает не только насилие, но и идеологию. Взять тех же беспризорных детей. Если мы сможем помочь им, люди сами потянутся к нам… Вы знаете, сколько сейчас беспризорников? В подвалах, на чердаках! Надо срочно создавать приюты.