Вкус крови - Стивен Бут

Солнце скрылось за Айронтонг-хилл, так что теперь занесенная снегом пустошь была в тени и температура на ее поверхности быстро понижалась. Замерзающая женщина чувствовала поцелуи падающих снежинок на своем лице. Но последние лучи солнца все еще освещали самую вершину холма, и в их свете снег и скалы казались голубыми. Сам Айронтонг[5] Мари не видела – его покрытая трещинами поверхность пролегала по южной стороне возвышенности. А вот на севере, там, где среди холмов и пустошей лежало водохранилище Блэкбрук, она заметила блеск воды.

Последнее, что увидела Теннент перед тем, как ее глаза закрылись навечно, была темная вертикальная тень, разрезавшая линию горизонта над холмами. Казалось, что она врезается в серое подбрюшье облаков, как лезвие бритвы. Сознание жертвы ухватилось за эту тень, пока она собирала вместе остатки своей воли, чтобы бороться с болью. В конце концов, этот полуразрушенный осколок посреди заснеженного поля был вовсе не тем местом, где она хотела бы умереть. Он стоял там, где мужчины боролись и умерли вместе. А умирать в одиночестве – это совсем другое.

Перед внутренним взором Мари промелькнули несколько смутных картинок. Они исчезли слишком быстро, чтобы она могла оценить их важность, хотя женщина и понимала, что они как-то связаны с ее жизнью. Каждая из них сопровождалась мгновенным выбросом запахов, вкусов и звуков, целым калейдоскопом ощущений, которые лишали ее последних сил и уничтожали сами картинки прежде, чем она могла узнать то, что на них было изображено.

Картинки сопровождались голосом – настоящим человеческим голосом, который она помнила, а не призрачным шепотом снега.

– Мы будем вместе, – произнес голос. – Ты счастлива?

А потом прозвучали два последних слова. Они возникли вместе с приступом непереносимой боли, запахом грязных простыней и звуками шагов, раздавшихся у нее над головой. Их произнес тот же самый голос и в то же время не совсем тот же.

– Слишком поздно, – прозвучало у нее в голове.

Мари Теннент никогда больше не увидит заката.

Бен Купер вошел в кафе. В нем было полно посетителей, которые в полусне сидели над своими чашками с чаем, и только клубы пара, которые они втягивали через нос, не позволяли им заснуть окончательно. Как это часто бывает, несколько лиц повернулись в его сторону, когда Бен затопал ногами, чтобы стряхнуть налипший снег.

Возле прилавка сидел одинокий мужчина. На нем было темное пальто и кепка с эмблемой «Манчестер Юнайтед»[6]. Подойдя ближе, Купер почувствовал знакомую вонь. Этот «аромат» значительно отличался от запаха яичницы с беконом и даже от неприятного запаха влажных шерстяных пальто и грязной напольной плитки.

Бен повернулся так, чтобы можно было рассмотреть лицо мужчины.

– С добрым утром, Эдди, – произнес он.

Посетитель настороженно кивнул в ответ. В создавшейся ситуации это было еще хорошо. Все офицеры в штаб-квартире Управления Е прекрасно знали Эдди Кемпа. Много раз в прошлом он посещал там камеру предварительного заключения и помещения для допросов. Да и сейчас продолжал наведываться в здание на Уэст-стрит, только с другой, внешней стороны. Теперь у Кемпа была фирма по мытью окон.

– При такой погоде много не наработаешь? – предположил Купер.

– Просто ужас какой-то. Моя замша для протирки окон превратилась в лед – напоминает высохшие коровьи лепешки, – ответил Эдди.

Вид у Кемпа был потасканный. Красные усталые глаза говорили о том, что он не спал всю ночь. Кафе открывалось в пять утра, и в это время его основными клиентами были почтовые работники, начинавшие свою смену в сортировочном отделении почтамта, водители автобусов, железнодорожники и даже некоторые полицейские. Похоже было на то, что Кемп сидит здесь с самого открытия.

– Прошу вас, положите руки на стол, – велел детектив-констебль.

– Кажется, ты сегодня испортишь мне завтрак, – произнес Эдди, кисло взглянув на полицейского.

– А мне кажется, что я буду вынужден вас арестовать.

– От судьбы не уйдешь, – вздохнув, произнес Кемп и протянул руки.

Да, это действительно был звук шагов. Шагов, скрипящих на снегу. Сердце Мари Теннент больно ударилось о диафрагму, и адреналин, как кислота, обжег ее мышцы. Она была уверена, что слышит шаги спасателей и еще какие-то, которые были легче и чаще человеческих. Мари решила, что ее унюхали разыскные собаки и скоро руки спасателей вытащат ее из снега и завернут в одеяло с подогревом. Прикосновение этих дружеских рук согреет ее, а успокаивающие голоса прекратят агонию в ушах. Но шаги прошли мимо. Женщина не могла позвать на помощь, потому что ее тело больше ей не подчинялось и сил у нее совсем не осталось. Рот и язык отказывались подчиняться приказам мозга.

А потом Мари поняла, что ошиблась. Это она услышала шаги волчьих лап или лап каких-то других хищников, которые живут на пустошах. Она слышала, как они подкрадывались к ней, а потом отскакивали назад, плавя снег своими покрытыми шестью животами и вожделея ухватить кусок ее тела. Теннент представила, как они истекают слюной, с нетерпением ожидая возможности впиться в ее остывающий труп и в то же время пугаясь человеческого запаха. Легкое пощипывание на щеках и веках сказало ей о том, что хищники подошли достаточно близко, чтобы она почувствовала на лице их горячее дыхание. Мари знала, что если откроет глаза, то увидит перед собой челюсти, полные белых клыков, с которых капает слюна. Но открыть глаза она уже не могла – ее влажные от слез веки смерзлись от холода. Она все еще продолжала видеть картинки, но от мороза те лишились всяких красок, и теперь в ее сознании остались только бледно-серые и темные обрывки воспоминаний, покидающих ее мозг. Умирающая больше не слышала звуков, не чувствовала запахов, не ощущала вкуса и даже не могла нащупать то всеобъемлющее ощущение, которое несколько мгновений назад охватило всю ее сущность, а теперь медленно вытекало у нее меж пальцев. Что это было: страх, горе, гнев, стыд? Или то самое непонятное, но непреодолимое желание, которое преследовало ее всю жизнь?

Мари уже не помнила, как оказалась в снегу с разламывающейся от боли головой и полным крови ртом. Она только знала, что по какой-то причине обязана встать и пойти домой. И понимала, что эта причина как-то связана с «Милым Дядюшкой Виктором». Но ледяные пальцы холода выкручивали ее сознание, так что эта причина тоже должна была скоро исчезнуть.

Теннент даже не почувствовала, как сработал ее мочевой пузырь и в снег вылилась струйка теплой жидкости, которая проделала в нем канавку. Вскоре все физические ощущения полностью прекратились. Кожа Мари замерзла, а кровь загустела, и она перестала слышать даже выдуманные звуки. Шаги затихли, и голоса замолчали, просто потому, что их уже никто не мог слышать. Биение сердца замедлилось, и в конце концов оно перестало сокращаться, разгоняя кровь по телу.

Мари Теннент превратилась в песчинку, плывущую по вкрадчивым остаткам воспоминаний. Но и эти остатки уже воронкой вытекали из дырки в ее мозгу и исчезали навечно.

Уже пятый раз Бен Купер смотрел на перекресток Холлоугейт и Хай-стрит. Цвет светофора поменялся на зеленый, но машины на перекрестке так и не сдвинулись с места.

– Где же эта машина? – произнес констебль, нащупывая в кармане рацию и размышляя, стоит ли портить настроение дежурному на Уэст-стрит очередной жалобой на чью-то замедленную реакцию. – Она уже должна быть здесь.

Эдди Кемп был одет в высокие черные непромокаемые ботинки, на которые были завернуты края толстых шерстяных носков, а его пальто было таким длинным, что успело войти в моду раза два-три с того момента, как он купил его на распродаже армейских запасов где-то году в 1975-м. Купер видел, что Кемпу тепло и удобно, и был уверен, что ноги у него наверняка не промокли.

– Можно было бы и такси остановить, – предложил Эдвард. – Или поехать на автобусе. Денег-то хватит?

– Заткнись, – велел полицейский.

По Хай-стрит транспорт еще как-то двигался. Машины осторожно пробирались под крупными снежинками, кружащимися в свете их фар. Какая-то старушка в ботинках, отороченных мехом, пыталась отыскать в снегу дорогу по водосточному желобу. Она напомнила Куперу его мать. Бен дал себе обещание переговорить с ней вечером и убедить ее в серьезности своих намерений переехать с семейной фермы. После смены он обязательно заглянет к ней.

– Я не собираюсь пешком взбираться в этот подъем, – заметил Кемп. – При такой погоде это небезопасно. А вдруг я поскользнусь и получу травму? Тогда я подам на тебя в суд и вытрясу из полиции тысячи фунтов.

Куперу очень хотелось отодвинуться подальше от вони, исходившей от арестованного, но он боялся ослабить хватку и потерять свою позицию «на восемь часов»[7] у его левого локтя.