Страсти по Фоме. Книга 1 - Сергей Викторович Осипов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лейтенант хладнокровно издевался над ним. Потому что скорый и праведный суд в народе уже прочно ассоциировался только со скоростью, при которой на собственно правосудие времени не остается…
— Я ничего такого не помню!..
Фома никак не мог взять тон виновного, то есть оправдывающегося человека, это раздражало лейтенанта, к тому же он спешил — конец рабочего дня, святое!
— Конечно, вы были пьяны — две бутылки коньяка! И свидетели это показывают.
— Но не настолько же, чтобы украсть человека! Или… убить… — Фома едва выговорил это страшное слово.
— Ну, знаете ли, убить человека, тем более, сейчас, это у нас за милую душу! — услышал он. — Очень просто, знаете ли!
— Но я…
— У нас, знаете ли, был тут один такой деятель, — продолжал делиться с ним лейтенант, внимательно посмотрев на часы. — Два года похищал и убивал людей, а вспомнил только сейчас, когда мы его спросили по-хорошему!.. Вы хотите, чтобы мы и вас так же хорошенько спросили?
О, как стало сладко Фоме! При столь явной угрозе память у него стала светлой и ясной: все эти фильмы и страшные статьи газет о расспросах «по-хорошему» в милиции.
— Можно я тогда пойду домой и подумаю, вдруг что-нибудь вспомню? — сказал он на полном серьезе.
— Ну, вот это другое дело! — повеселел лейтенант, видимо, тоже решив для себя, что на сегодня хватит.
Он тут же схватил телефон и стал быстро накручивать диск…
— Только не домой, гражданин Фомин, а в камеру. Ознакомьтесь с протоколом о задержании в качестве подозреваемого и распишитесь… вот здесь… И постарайтесь все вспомнить сами! Вам же лучше будет, зачем вам лишние…
Что «лишние» он не договорил, некогда, да и так понятно.
Так Фома совсем нечаянно стал гражданином Фоминым А.А., познав тем самым на себе окаянную мудрость своего народа — страстотерпца и богоносца: что, мол, от тюрьмы, да сумы… Камера распахнула ему свои казенные объятья.
Вот это и есть знаменитая параша, увидел он ржавый бачок в углу. Страшная игра продолжалась и весь ужас ее сконцентрировался теперь в безобразной емкости. Какая-то холодная безнадежность полоснула его по сердцу и животу, во рту стало слишком много слюны. Он почувствовал тошнотворную слабость во всем теле и стал медленно оседать у двери.
Перед тем как свет совсем померк в его глазах, словно кто-то шепнул ему на ухо: «здравствуй, парашенька!..» — и прочитал медленный длинный стих о судах черных неправдой черной, под который Фомин отплыл туда, где (продолжал голос): «за все, за всякие страданья, за всякий попранный закон… пред Богом Благости и Сил, молитесь плача и рыдая, чтоб Он простил, чтоб Он простил!»
Очнувшись, он медленно приходил в себя, не узнавая обстановку. Потом до него дошло, где он — вспомнилось все тем же безнадежным холодком.
За зарешеченным окном уже снова было солнце, он пролежал на какой-то попоне на полу весь вечер и ночь. Но сил подняться не было, особенно после того, как он вспомнил предшествующие обстоятельства. Несмотря ни на что, а может, благодаря утру и солнцу, Фома отказывался верить в происходящее с ним. Этого не может быть!
— Да нет, чушь какая-то, это ошибка! — бормотал он, стараясь себя успокоить. — Все прояснится — все!..
С этими словами он попытался встать.
— Ну что, попался, рыцарь Белого ключа? — услышал он чей-то голос. — Уже утро, скоро за тобой придут!
Ну, сейчас начнется, понял Фомин, вспомнив подростковые рассказы о тюрьме: полотенце под ноги бросят, место у параши определят… да он и так недалеко от нее отполз. Но присмотревшись в бьющем свете зарешеченного окна, он обнаружил в камере только одного человека, хотя, судя по нарам, должно было быть не менее восьми. Человек сидел в позе лотоса на ближних к нему нарах и курил. Неувязки продолжались.
— Сколько раз я тебе говорил: не будет тебе здесь покоя, надо уходить, — так нет, все чего-то ждешь!..
Фомин оторопело смотрел на незнакомца.
— А вы кто? — спросил он, заранее предчувствуя, что ничего хорошего не услышит.
Так и оказалось.
— Ты, конечно, ничего не помнишь, — проговорил незнакомец.
Фомин кивнул, хотя это был не вопрос, а утверждение.
— Хорошо устроился!.. А мне каждый раз приходится рассказывать тебе одну и ту же историю, выслушивать от тебя что-нибудь оскорбительное, так как ты мне никогда не веришь, а потом вытаскивать тебя, помимо твоей воли, из всех этих передряг…
Незнакомец замолчал, затягиваясь, и Фомин осмелился:
— Мы знакомы?
— Еще как!
— А вам я что сделал?
— Ты мне сильно разнообразил жизнь. Я уже в надцатый раз прихожу за тобой и каждый раз объясняю, кто ты и откуда, и в каждый раз ты принимаешь меня за сумасшедшего со всеми вытекающими из этого последствиями. Куда ты меня только не посылал!.. Сейчас мы, слава бару, в тюрьме, а в тюрьме, как ты знаешь, сумасшедших не держат.
Фомин в последнем утверждении сильно сомневался, вернее, был абсолютно уверен, что он в камере с сумасшедшим. Еще не хватало!.. Ко всему прочему добавилась новая беда. Теперь он смотрел на говорящего во все глаза.
Незнакомец небрежным щелчком, не глядя, выбросил сигарету. Та, пролетев через всю камеру, попала точно в парашу и зашипела, потухая в воде. «Мастер! — уважительно подумал Фомин. — Может и не совсем бзданутый, такая точность!» Впрочем, он знал одного безумца, с закрытыми глазами собирающего «москвичи», правда, там все такие, так же как и машины, выходящие из-под их рук…
— Но мы не будем это обсуждать, — услышал он голос, — потому что сейчас тебя вызовут, заставят признаться во всех тяжких и зачитают обвинение. Ты расстроишься и наделаешь глупостей, и помочь тебе будет уже гораздо труднее.
— Помочь?.. —
