Простое решение - Павел Парфин

…Потом, спустившись на двадцать шагов по ставшей скользкой от утоптанного снега брусчатке, они сидели в не очень уютном, зато совершенно пустом кафе. На стенах висели картины, одна из них напомнила Ленке непонятный сериал «Твин Пике». Теперь они пили водку «Союз-Виктан», смотрели на напрасный снег за окном. Пока готовились закуски и салаты, Ленка сидела как на иголках. Она чувствовала, как художник под столом ласкает свою подружку, засунув руку ей между ног, и Ленку это ужасно злило и возбуждало.

Они все здорово проголодались, водка только подхлестнула аппетит. Жюльены, фаршированные помидоры, севрюга, салат из креветок, английский салат – все было съедено раньше, чем принесли добавочные триста граммов и горячие блюда. От английского салата художник отказался наотрез. Ленка смотрела на молодого человека с недоумением: как можно отказаться испытать эту удивительную вкусовую смесь сырых шампиньонов и в меру терпкого, вяжущего воображение сельдерея?

– Вам не пришелся по вкусу наш английский салат? – осмелилась спросить хозяйка кафе, сама взявшаяся их обслуживать. Это была несколько церемонная дама, явно блюдущая фигуру при хорошем сексуальном аппетите.

– Нет, отчего же. Просто когда я поем этого салата, начинаю вещать.

– Шутите, молодой человек. Нет? Ну, тогда расскажите что-нибудь о моей жизни. Какой будет сегодня вечер, позвонит ли мой мужчина…

Художник попробовал салат, удовлетворенно хмыкнул и, не глядя на хозяйку кафе, сообщил:

– На вас открытые трусики «танго». Поэтому советую приобрести соответствующие прокладки.

Ленка чуть не подавилась от смеха.

– Ха-ха-ха! А ведь верно. Да, надо будет купить, – хозяйка, улыбаясь, не сводила с художника глаз. – Если вы сейчас расскажете о моем мужчине, где он, с кем… всякие подробности… ну, вы понимаете, о чем я говорю, я принесу вам бесплатно еще один салат.

– И водки, – неожиданно подал голос муж Ленки. В этот день он был необыкновенно молчаливым, словно догадывался, что судьба складывается не в его пользу.

– Водки тоже, – подтвердила хозяйка. Художник, наполовину опустошив салатницу, решил, видимо, покуражиться.

– Значит, так, – состроив серьезную гримасу, он принялся вещать.

Через несколько минут Ленка возненавидела его. Она не находила себе места, ерзала на стуле, налила в рюмку водки, но пить не стала, все слушала, что художник рассказывает о ней и ее муже. Хозяйка, приняв его рассказ за розыгрыш, за хохму, искренне забавлялась, Ленке же было не до смеха. Художник рассказал все или почти все: о Ленкином муже-колбаснике, от которого не дождешься ни колбасы, ни… о детях, которые непрерывно растут и просят есть, о том, что жизнь проходит мимо, как набитая «маршрутка» в часы пик, о домогательствах Ленкиного шефа, порванных колготках, которые ей подсунули на рынке, о больших заботах и редких радостях, о том, что она влюбилась недавно в молодого и творческого, который будет ее любить и беспрерывно мучить, и будет это длиться до тех пор, пока некто, кого сейчас нельзя описать, не назовет ее истинную цену, а ее уникальность связана с каким-то ее временем, которое он не может назвать, и будет это происходить в таком месте, которое никто из сидящих здесь не может даже близко вообразить, где вода служит временем, а женщины похожи на… Как ни странно, первой не выдержала девушка художника. Она выхватила из его рук остатки салата и, смеясь, проглотила. Неизвестно, что она при этом съела, но выражение ее лица тут же изменилось. Повернувшись вполоборота к художнику, она отвесила ему звонкую оплеуху, разрыдалась и убежала, не попрощавшись.

Вернувшись в Сумы, Ленка поняла, что по уши влюбилась…

Любовник снял ей на сутки место в двухместном номере в гостинице «Киев», что на Лыпской, в четверти часа ходьбы от Крещатика.

Уже в семь Ленка была в своем номере на 17 этаже. Любовник освобождался в восемь вечера, без пятнадцати девять они договорились встретиться. До свидания была целая дневная жизнь, и Ленке надо было ее чем-то занять. Первым делом Ленка заняла одну из двух пустых кроватей – ту, что стояла подальше от окна. Ленка боялась сквозняков наравне с супружеской изменой, хотя часто забывалась и изменяла своим страхам. Она открыла балкон и сделала шаг к раскинувшемуся под ней утреннему Киеву. Ветер взъерошил волосы, дохнул таким чем-то свежим и обещающим, что «винтер фреш» показалась вторсырьем. Ленка посмотрела вниз: крыши старых домов и вновь возведенных особняков и офисов показались ей незаправленными постелями, в которых совсем недавно ночь провела бурную ночь…

Крещатик был широким и сравнительно коротким, как шея борца. Накачанными мышцами, блестящими, словно от пота и масла, выглядели дома послевоенной постройки. В остальном все было очень мило: холеные лица женщин-киевлянок и растерянно-детские глаза приезжих баб, инфантильно-расслабленная молодежь, одетые с иголочки мужчины, а рядом или идущие навстречу девушки в неряшливо-дорогом «прикиде» – и бизнес-мены, и голд-герл с мобильными телефонами, прилипшими к ушам. Деревья с угрожающе набухшими почками, кое-где уже показывающими нежно-зеленые язычки, много рекламы сигарет, духов и увеселительных ночных заведений. Ленка любила машины и немного разбиралась в зарубежных марках. Тут и там она натыкалась взглядом на американские легковушки, в основном на «крайслеры», отчего-то это ее радовало. Возможно, причиной тому был летящий, очень ясный и одновременно свободный, непохожий на европейский дизайн авто. А возможно, оттого что все американское у Ленки ассоциировалось с мечтой, и самая главная мечта ее должна была сегодня сбыться…

Перейдя возле разрытого Майдана незалэжности Крещатик, Ленка пешком направилась к Андреевскому спуску. Сначала по какой-то улочке вверх, мимо ирландского паба и украинской корчмы, а потом по площади – мимо памятнику Великой княгине Ольги, святому апостолу Андрею Первозванному, святым равноапостольным Кириллу и Мефодию, мимо ворот вновь выстроенного Михайловского златоверхого монастыря… Дежавю наяву Ленку жутко возбуждало. Проходя мимо храма, Ленка вся затрепетала, взгляд потупила, но, упрямая или счастливая, от встречи с любовником отказываться не стала. Даже в мыслях. А тут еще, как нарочно, в конце Десятинной улицы – красавица Андреевская церковь, больше похожая на великосветскую примадонну, чем на кроткий храм. Странно, но именно вид Андреевской церкви, одновременно роскошный и легкий, придал Ленке уверенности в себе, вселил странную надежду на перемены.

Андреевский спуск до сих пор цокал подковами, и звону тому было свыше тысячи лет. Но даже если это не так, камень звучал для одной Ленки. Она определенно его слышала. Тем временем солнце, поднимаясь все выше, нарочно спотыкалось на стыках камней, шалило. Вот вниз, шелестя дорогими шинами, проехал «мерседес». Это был единственный знак современности. Ну разве что еще матрешки-«кучмы», в которых даже кич не смог перебить плохого вкуса великодержавного мужа-образа… А люди – они одинаковые во все времена. Любопытные, тщеславные, меркантильные, охочие до настоящего искусства и безвкусных безделушек. Так всегда: одни люди выставляются, другие покупаются на их дешевый спектакль. Вон они снуют вокруг картин, картинок, картиночек и карт Торо. Не боятся отдать деньги за фальшивую судьбу.

В одном месте Ленка купила кожаные сережки, длинные, как, казалось ей, ее любовь, в другом – нелепую глиняную фигурку. Сзади в фигурку можно было печально свистеть. Продавец – худенькая девушка с усталыми явно не от табака глазами – окрестила фигурку «тигракотом». Но Ленка, дунув в глиняный зад, немедленно дала новое имя – Пафнутий. Он был с выпученными, как у старого еврея, добрыми глазами и большими ушами, похожими больше на атрибуты рогоносца.

Потом Ленке стало наплевать на логику и географию города. Она слушалась ног, а ноги то и дело сбивались с пути, смущаемые шепотом сердца. А сердце шептало что-то нежное и грешное, не воспроизводимое в приличном обществе. Да пошло оно, общество, в одно место!

«…Ну, куда теперь? В ЦУМе была, мерила плащ за двести долларов на голое тело. Эх, я бы отдалась прямо в нем!.. И во Владимирском соборе была. Какие русские глаза у той Богоматери, что встала во весь рост над входящими. Старушка рядом сказала, что Васнецов расписывал. Но глубоко в собор побоялась заходить – ноги не несли или гордыня душу не пускала… А Ботанический сад?

Это же просто чудо! Словно идешь между грудями земли. По обе стороны крутые холмы поднимаются, будто и в самом деле груди, а вместо сосков – розовые цветы магнолий. Где-то читала, что магнолии чуть ли не самые древние растения на земле. Чуть ли не три с половиной миллиона им! Вот и выходит, что посчастливилось мне: побывала и в благословенном месте, и там, откуда, может, все начиналось. Странно все это. Но как хорошо! Жизнь словно балует меня, словно дала возможность искупить грех заранее…»