Религия в сознании: обзорная статья о когнитивном религиоведении - Йеспер Сёренсен

В-пятых, все учёные, занимающиеся когнитивным религиоведением, соглашаются (и в этом нет ничего удивительного), что когнитивная система человека — подходящее начало для объяснения религии, даже несмотря на горячие споры о том, действительно ли она является единственным важным каузальным фактором. Религия указывает на определённые типы человеческого поведения и представлений, и когнитивная система человека — это необходимый (даже если не достаточный) элемент в любом объяснении религии. Как и в случае со всеми остальными культурными феноменами, нет религии без человеческого познания, а потому довольно странно, что созданием теорий, подобающим образом учитывающих его роль, столь длительное время пренебрегали.

Религиозные традиции обычно определяются верованиями, которых, предположительно, придерживаются так называемые «верующие». Даже если акцент на концептуальной стороне религии преувеличен и поведение играет более важную роль, чем принято думать, не вызывает сомнений, что определённые разновидности представлений характеризуют религию. С тех пор как Тайлор предложил свой знаменитый минимум определения религии как «веры в существование сверхъестественных существ», большинство определений сосредотачивалось на том факте, что религии содержат указания на особых существ, которые не принадлежат естественному, эмпирического миру. В соответствии с тем акцентом, который когнитивное религиоведение делает на основополагающих механизмах, оно стремится объяснить, каким образом религиозные представления отличаются от прочих представлений и как это отличие может сказаться на их запоминании и передаче.

В ряде программных статей 1980-х и 1990-х годов французский антрополог Ден Спербер выстроил подход, сосредотачивающий внимание на различных способах распространения представлений. Эта эпидемиология репрезентаций [epidemiology of representations] имеет трёхчастную структуру: во-первых, мы должны провести различие между публичными [public] и ментальными репрезентациями [mental representations] в процессе коммуникации. Если ментальные репрезентации — состояния сознания, разделяемые участниками коммуникационного процесса, то публичные репрезентации являются доступной извне частью коммуникации (звуками, изображениями, чернилами на бумаге). Спербер утверждает, что между публичными и ментальными репрезентациями нет причинной связи, а потому из первых нельзя вывести смысл сообщения. Между тем, смысл конструируется в когнитивном процессе, в котором получатель извлекает максимальную величину релевантных значений из минимальной входной информации. Во-вторых, этот конструирующий процесс происходит посредством активации ряда ментальных механизмов, производящих при запуске определённые типы умозаключений. Таким образом успешная коммуникация использует публичные репрезентации, с их способностью инициировать возникновение умозаключений в когнитивной системе получателя, приводящих, по всей видимости, к ментальному состоянию, более или менее сходному с состоянием отправителя. В-третьих, поскольку роль публичных репрезентаций заключается в активации ментальных процессов, целесообразно изучать культурный успех [cultural success] индивидуальных репрезентаций как функцию их способности производить у людей релевантные умозаключения. Следовательно, репрезентации можно изучать как эпидемиологический феномен, т.е. как дифференциальное распределение определённых репрезентаций среди населения. Репрезентации, которые запускают нашу когнитивную систему, с большей вероятностью запоминаются и передаются и, соответственно, будут широко распространены[7].

Применяя эпидемиологический подход к изучению религиозных представлений, антрополог Паскаль Буайе утверждает, что только понимание работы нашей когнитивной системы может позволить нам понять происхождение и повторение религиозных феноменов. В рамках классического религиоведения исследуются именно публичные репрезентации, задействованные в коммуникационном процессе. Неспособность признать важность основополагающей когнитивной обработки привела к чрезмерному акценту на «экзотическом» характере религии. Религии изобилуют действующими на расстоянии колдуньями, вездесущими богами и слышащими статуями, но как и другие публичные репрезентации, эксплицитные религиозные представления недостаточны для определения ментальных репрезентаций, которые они порождают. Из этого следует, что получатели обогащают информацию, приобретённую посредством умозаключений, за счёт особых когнитивных механизмов. Таким образом Буайе утверждает, что религиозные репрезентации — это частный случай репрезентаций, соединяющий эксплицитные минимально контринтуитивные [minimally counterintuitive] аспекты, которые легко запоминаются, с имплицитными интуитивными аспектами, которыми удобно оперировать.

Это различие между интуитивными и контринтуитивными (counterintuitive) репрезентациями основывается на тщательных исследованиях в области эволюционной и кросс-культурной психологии, свидетельствующих в пользу гипотезы, согласно которой когнитивная архитектура человека является «домено-специфический» [“domain-specific”[8]]. Таким образом человеческое познание представляет собой скорее набор более или менее самостоятельных механизмов, специализирующихся на обработке особых видов информации, а не универсальным механизмом, обрабатывающим все виды информации и решающим любого рода задачи посредством одних и тех же общих средств. Домено-специфическая интерпретация человеческого познания подкрепляет точку зрения, согласно которой наше имплицитное миропонимание подразделяется на ряд онтологических полей [ontological domains]. Услышав, что выдуманное слово «хучит» [“huchit”] — это ЖИВОТНОЕ, мы автоматически приобретаем ряд ожиданий: у него есть физическое тело; оно рождено от другого «хучита»; оно может самостоятельно передвигаться; оно состарится и умрёт и т.д. Вся эта информация не должна быть эксплицитной. Подобным же образом у нас есть интуитивные ожидания по отношению к таким предметным сферам, как ОБЪЕКТ, АРТЕФАКТ, РАСТЕНИЕ и ЧЕЛОВЕК, поскольку это делает наше повседневное взаимодействие с миром более быстрым и предсказуемым. Следовательно, интуитивная онтология — не научно обоснованное знание, а результат эволюционного развития эвристических механизмов[9].

Буайе утверждает, что для успешных религиозных понятий характерно или нарушение домено-специфических интуитивных умозаключений или переход ограниченного числа умозаключений из другой онтологической области. Репрезентации предков, призраков и духов являются примером онтологического нарушения. Все они противоречат интуитивному ожиданию, согласно которому ЧЕЛОВЕК обладает физическим телом, что и привлекает к ним внимание, если не делает их совершенно противоестественными. Однако все эти репрезентации сохраняют большое количество интуитивных свойств. Предполагается, что они воспринимают мир, обладают некими представлениями и согласно с этими представлениями действуют. Соответственно, предков, призраков и духов можно уговаривать, принуждать или обманывать. Одним словом, с ними можно взаимодействовать практически так же, как мы взаимодействуем с другими человеческими существами. Примеров перехода из другой онтологической области существует много. Просто вспомните о слышащих статуях или о магическом лечении словом. Здесь происходит перенос характеристик человеческой активности (agency) на сущности, которые в обычных условиях попадают в категорию, подобной активностью не обладающую (ОБЪЕКТ, АРТЕФАКТ и РАСТЕНИЕ). Однако в большинстве случаев такое нарушение или перенос минимальны и наше общение строится почти целиком на интуитивных допущениях.

Отсюда не следует, что люди не могут придумать религиозные понятия, не руководствуясь этими правилами. Отсюда следует только то, что минимально контринтуитивные понятия являются когнитивно оптимальными, а значит, при прочих равных условиях, с большей вероятностью будут успешно распространяться. Таким образом теория минимально контринтуитивных религиозных понятий объясняет повторение определённых видов религиозных понятий во всех религиозных традициях результатом отбора. Религиозные традиции таковы, каковы они есть, потому, что процесс распространения эффективно отсеивает или трансформирует не являющиеся когнитивно оптимальными понятия[10].

Если религиозные понятия характеризуются именно минимальной контринтуитивностью, то что отличает их от понятий вроде Микки Мауса? Микки Маус сочетает в себе интуитивные элементы с привлекающими внимание нарушениями или переносами, но даже самый невнимательный наблюдатель заметит, что Микки Маус — не религиозный агент. Почему это так? Одна из гипотез ищет ответ в той роли, которую играют агенты [agents]. Людям, как убедительно показывают документальные источники, свойственно искать агентов в окружающем их мире, будь то лица в облаках или следы на песке. Но не все агенты одинаково значимы. Зачастую мы представляем агентов, которые либо являются антропоморфными, либо обладают похожим на человеческое сознанием. Даже если боги, духи или предки не обязаны выглядеть как мы, они всегда мыслят как мы. Это важно, поскольку из-за социальной природы Homo sapiens репрезентации другого человеческого сознания влекут за собой множество возможных умозаключений. Существенной составляющей подобного социального познания являются механизмы так называемой «теории сознания» [“theory of mind”[11]], благодаря которым мы воспринимаем других людей как «зеркальное отражение» нас самих: как агентов, обладающих (ограниченной) способностью воспринимать окружающий мир, основываясь на которой они образуют (потенциально некорректные) представления, мотивирующие их действия. Мы постоянно ищем информацию, которая позволит нам понять, что другие люди воспринимают, знают и представляют, поскольку она поможет нам понять и предсказать их поведение.