Малавита - 2 - Тонино Бенаквиста

Магги не ощущала в себе художника и считала себя скорее простой труженицей, терпением и трудом достигающей определенного совершенства. Забросив свою благотворительность, она стала искать подвига в повседневной жизни, в досуге и даже в домашнем хозяйстве. Так продолжалось до этого воскресного обеда, когда на нее снизошло озарение.

Желая отблагодарить соседей за небольшую услугу, Магги не пожалела сил. Настало время основного блюда, и ее маленькая семья не смогла отказать себе в удовольствии объявить о нем особо. Фред сказал, что, женившись на Магги из-за ее красоты, он остался с ней только из-за ее меланцане алла пармиджана.[3] Бэль предупредила: «Вот увидите, это что-то!» А Уоррен, для которого на свете не было ничего тоскливее таких посиделок, в момент подачи баклажанов все же явился к столу. Вынужденные таким образом заранее признать блюдо божественным, гости тем не менее и сами были покорены этим вихрем неведомых вкусов, созданным сплошными контрастами и соединявшим фруктовые, пикантные и мягкие оттенки в тонкую алхимию.

— Магги, я не только никогда не пробовал ничего подобного, — сказал сосед, — но и вряд ли когда-либо еще попробую.

— Этьен, не говорите так в присутствии вашей супруги.

— А я полностью с ним согласна, — добавила его жена. — Мой отец был поваром у Лепажа, в Лионе. И мне сейчас очень хочется, чтобы он еще был с нами и мог бы попробовать ваших баклажанов.

Магги знала, сколько страстей разгоралось в разное время из-за ее меланцане алла пармиджана, сколько мафиози готовы были плюнуть в спагетти собственной матушки ради одной порции ее баклажанов. Сам Беччегато, ресторатор кланов Манцони, Пользинелли и Галлоне, попробовав баклажаны Магги, вычеркнул пармиджана из своего меню. Он бы расшибся в лепешку, лишь бы узнать ее секрет, но никакого секрета не было, все ингредиенты были известны, рецепт тоже; и лишь рука мастерицы могла сотворить из них этот восхитительный хаос вкусов. Вообще-то, Магги готовила ничуть не лучше других хозяек, она не пользовалась кулинарными книгами, редко импровизировала и не слишком владела искусством употреблять в дело всякие остатки. Она предпочитала освоить как следует два-три блюда, которые пользовались неизменным успехом у ее домашних, и таким образом за несколько лет достигла исключительного мастерства.

Зачем ломиться в открытую дверь, желать большего, чем имеешь? Участь святой ей явно не уготована, да и престарелой благотворительницей она себя в будущем не видела, так почему бы ей не применить свой единственный талант, почему не поделиться им с другими? Решится ли она, перешагнув пятидесятилетний рубеж, понизить планку, отречься от своего стремления к благим делам, унять свою неуемную энергию, способную двигать горы, позабыть о своем желании потрясти Господа Бога, чтобы привлечь на себя Его милость?

Волшебных сказок не бывает — это должны знать даже феи. Сколько раз родители Бэль повторяли ей эти слова. Тем самым они хотели сказать, что, несмотря на сказочную фигурку и ангельское личико, жизнь не будет ее щадить больше, чем других, — возможно, даже меньше.

Бэль[4] — Красавица. Она всегда была такой. Еще дома, в Ньюарке, до их вынужденного бегства, все соседи и друзья отмечали, что дочка Манцони своей грацией и красотой походит на Мадонну даже больше, чем их собственные дочери. «Снимайте ее в рекламе! Пусть участвует в конкурсе на Мини-мисс!»

Бэль не успела пройти через такие испытания: детство принцессы разрушили свидетельские показания отца в ходе «Процесса пяти семей». Манцони были помещены в карантин, обречены на тайное существование и вечные скитания. Чтобы вновь явиться миру во всей красе, Бэль пришлось дожидаться переезда во Францию. К счастью, ей удалось сохранить в неприкосновенности свою свежесть и непосредственность, она по-прежнему интересовалась другими и не осуждала отца за тот крестный путь, который всем им пришлось пройти по его милости.

Теперь она уже покинула программу Уитсек, обрела независимость и зажила как обыкновенная молодая женщина. Но хотела она того или нет, Бэль не была как все. Она жила в Париже, в маленькой меблированной квартирке на улице Асса, которую собиралась покинуть, лишь закончив свою учебу на психолога. «Почему психолог?» — спросила ее как-то мать и получила на свой вопрос соответствующий ответ: «Учитывая многообразие стрессов и нервных потрясений, пережитых мной с самого детства, я решила, что теоретические знания укрепят уже имеющуюся у меня практическую базу». Бэль не принимала от родителей никакой помощи и первое время не желала зарабатывать ни копейки своей внешностью. Однако, попробовав себя в нескольких местах в качестве мало оплачиваемой официантки и устав от вечных домогательств со стороны клиентов, несколько пересмотрела свои высокие принципы. Она работала распорядительницей на каком-то медицинском конгрессе, когда коллега сказала ей, что, позируя для рекламы, Бэль за один сеанс получит столько, сколько за весь период работы на каком-нибудь автосалоне.

ФБР не увидело ничего страшного в том, что Бэль станет моделью, но так, чтобы ее лицо никогда не появлялось ни в одной рекламе. В агентстве ей сказали, что согласны взять ее для демонстрации отдельных частей тела — рук, ног, груди, — если, конечно, у нее необыкновенные руки, ноги и грудь. Очень скоро хозяйка агентства убедилась в том, что Бэль может играть во всех категориях.

Сначала в ходе рекламной кампании одного банка на щитах размером три на четыре метра появились ее поднятые вверх руки. Потом — спина в черно-белом варианте в рекламе нижнего белья. В одном художественном фильме ее ноги снимали вместо ног главной героини. Несмотря на массу предложений, Бэль работала ровно столько, сколько требовалось, чтобы оплачивать жилье, какие-то повседневные расходы и иметь возможность учиться. И каждый из фотографов, с которыми она сотрудничала, недоумевал, почему она — единственная из моделей — никогда не показывает такое красивое лицо.

Словно в подтверждение родительского предупреждения относительно волшебных сказок, Бэль не торопилась с поисками прекрасного принца, о котором мечтают все девочки. С такими данными, как у нее, ей достаточно было моргнуть глазом, чтобы он тут же явился на белом облаке.

Так что до сих пор непонятно, как потрясающая Бэль Уэйн умудрилась влюбиться в какого-то Франсуа Ларжильера.

Бэль первой выпорхнула из родительского гнезда, после чего все Уэйны, не сознавая того и не сговариваясь между собой, мало-помалу отвернулись от несносного Фреда. Уоррен, едва достигнув совершеннолетия, тоже покинул родительский дом, чтобы поселиться на засушливом плато в Веркоре,[5] на высоте тысячи двухсот метров над уровнем моря, в маленькой деревушке на границе департаментов Дром и Изер. Там, наверху, он очищал свое сердце от тяжелой черной крови, скопившейся в нем за годы детства, чтобы войти в мужскую пору примирившимся с собой, освободившимся от злобы и насилия, невольным наследником которых он стал.

Но он недолго будет жить отшельником; скоро к нему присоединится его любимая — как только у него появится возможность принять ее, и чем раньше, тем лучше. Он повстречал ее два года назад, когда первый раз пришел в новую школу, во второй класс лицея в Монтелимаре, в пятнадцати километрах от Мазенка.

Это начало учебного года он встретил, как и все предыдущие, с вялой покорностью проклиная свой возраст, который так не соответствовал его удивительной зрелости. Не успел он положить свой рюкзак на стул, как появилась Лена, в последний раз затягиваясь сигареткой, которую тут же выбросила за окно лихим жестом заправского курильщика. Когда Уоррен почувствовал, что его что-то ужалило, было поздно: яд горячим потоком растекался уже по его телу.

Лена была первым совершенным существом, которое он встретил в своей жизни: чудесные глаза выглядывали из-под челки в стиле Луизы Брукс, которая смотрелась истинным украшением на ее совершенном личике. Не говоря уж о носе с изящной горбинкой — прекраснее не бывает — и о едва заметных тенях вокруг глаз, которые делали столь невероятным ее взгляд. В то утро она была одета как королева: большой черный свитер из крученой шерсти, продырявленные на попе джинсы и прелестный старомодный бантик на шее — само совершенство! Уоррен попытался ухватиться за разумную мысль: избыток совершенства вызывает тахикардию.

Учитель велел им заполнить учетную карточку, и Уоррен, как и всякий раз в начале учебного года, задумался над самой первой графой: фамилия. Его смятение отразилось на лице, и сосед по парте спросил со смехом: «Ты что, забыл, как тебя зовут?» Сущая правда, Уоррен опять забыл свою фамилию. И дело тут было вовсе не в памяти, а в некоем замешательстве, которое он испытывал всегда, когда ему требовалось написать где-то свою фамилию, словно душевная травма, перенесенная им в детстве, пряталась теперь в этих чужих именах, навязанных ему судьями его отца. Уоррен по рождению Манцони, но эта фамилия оказалась теперь под запретом, она несла на себе печать проклятия, обрекая тех, кто ее носил, на смерть. Приехав во Францию, они стали Блейками, потом Браунами, а после переезда в Мазенк ФБР снабдило их новыми документами на имя… на имя… как это… ну же?..