В горах мое сердце - Юлиан Семенов

- Да?

- Да. С псом выходит очень героично. Это нравится паненкам.

- Вы думаете, героично?

- О да!

- Давайте героично.

- А можно еще и лирично. Одна ваша лыжница говорила, что советский поэт писал стихи про собаку, которая дает лапу на дружбу.

- Это Есенин.

- Я забыл, она часто называла его имя, но я отчего-то забыл. А вообще очень хорошо, когда писатели пишут стихи про собак. Я снимал лирично - это когда пес дает лапу, а вы гладите его по голове.

- Нет, давайте лучше героично.

- Ладно. Э, Джо, иди до пана.

Пес подошел ко мне и ткнулся огромной мордой в грудь.

- Давай обнимемся, Джо, - сказал я.

Пес порывисто вздохнул, посмотрел на хозяина и сел. Я обнял его. Парень несколько раз щелкнул фотоаппаратом. Он крикнул.

- Будет бардзо героично, пан! Оставьте адрес, я вышлю авиапочтой ваш портрет.

В Закопане есть еще одна дорога в горы. Только это не вагончик, который болтается над бездонными пропастями, а плавный фуникулер. Здесь, в фуникулере, нет таких сильных парней и девушек. Здесь все больше хрупкие женщины с маленькими детьми. Женщины поднимаются в горы с пледами и пляжными сумочками. Малыши одеты как настоящие лыжники. Они в толстых джемперах, в тонких брючках, туго обтягивающих ноги, и в грубых бутсах, точно таких, как у взрослых горнолыжников.

Наверху в шезлонгах, раздевшись, лежат родители. Они загорают. Ноги укутаны пледами, а носы прикрыты папиросной бумажкой.

Дети в это время стоят в загончике рядом с длинным, пожилым, очень сильным тренером. Он в легкой рубашке, шея бронзовая, литая, щеки прорезаны двумя продольными морщинами, глаза спрятаны под толстыми бровями, выгоревшими на солнце до седины.

Он подталкивает трехлетнего малыша, тот едет с пологой горки, стараясь во что бы то ни стало удержать равновесие и не упасть, его шатает из стороны в сторону, скорость все прибавляется, мальчуган вот-вот шлепнется, а тренер негромко приговаривает:

- Смело! Смело! Смело!

Малыш все-таки падает. Тренер ждет, пока тот поднимется, по-дружески подмигивает своему ученику: с кем, мол, не бывает - и как заклинание повторяет снова:

- Смело, малыш, смело!

И снова мальчишка катится вниз, падает, поднимается, смотрит на тренера. Снова тот по-дружески подмигивает ему и повторяет единственное свое: <Смело!>

А когда мальчишка съехал вниз и остановился, сияющий и гордый, тренер улыбнулся и сказал:

- Молодец!

Он отъехал к <медведю> - человеку, одетому в медвежью шкуру, с оскаленной пастью, с коричневыми стеклянными глазами, и попросил:

- У тебя остались еще леденцы, дай мне их, пожалуйста.

- Ты же знаешь, что я не могу без них.

- Я очень прошу тебя.

- Но тогда я закурю...

- Ничего с тобой не сделается. Потерпи, я привезу тебе леденцов через час.

- Хочешь угостить какую-нибудь пани?

- На этот раз пана.

<Медведь> долго залезал в карман, а потом, выпростав из-под желтых, скрюченных когтей загорелую руку, сказал:

- Вот...

Тренер вернулся на площадку, протянул леденцы мальчишке и сказал:

- На, держи.

- Спасибо.

- Ты хорошо ездишь, я доволен тобой.

- Я могу съехать еще раз.

- Знаю.

- Можно?

- Ступай.

И малыш, зажав в руке леденцы, ринулся вниз, вытянув вперед голову и отведя назад тоненькие птичьи плечики.

Потом съезжала девчушка лет пяти. Она упала и заплакала. Тренер подъехал к ней, протянул бамбуковую палку, девочка уцепилась за нее, поднялась и в слезах покатилась вниз, по-прежнему не выпуская из рук бамбуковую палку тренера. Так они спустились вниз - бок о бок.

- Поедешь еще раз? - спросил тренер.

- С вами?

- Нет.

- Одна?

- Конечно.

Девочка зажмурилась и покачала головой.

- Боишься?

- Да.

- А чего ты боишься?

- Я боюсь снова упасть.

- Тебе было больно, когда ты упала?

Девочка пощупала коленку и улыбнулась сквозь слезы.

- Нет, - сказала она, - мне не было больно.

- Вот видишь...

Девочка оттолкнулась палками и покатилась вниз. Тренер закурил, бросил спичку и стал негромко приговаривать:

- Смело! Смело! Смело!

И мне вдруг очень захотелось, чтобы сквозь всю жизнь шел вот такой же спокойный тренер и повторял свое слово. Оно очень нужно и старикам и детям.

Вечер пришел в Закопане неожиданно и красиво. Солнце разбилось о трезубец гор, растеклось красной закатной полосой по вершинам, и небо сразу же сделалось пустым и безлюдным, словно эвакуированный город.

Солнце только-только погасло, а уже над ратушей повис желтый пятак луны. Улицы стали декоративными, точно такими же, как вчера. Замигали огоньки в горах, зазвенели бубенцы, и тишина стала близкой и всеобъемлющей. В холодных, голубых витринах стояли поджарые манекены, одетые в красные лыжные костюмы. Крыши домов казались обтянутыми тонким целлофаном: днем солнце плавит снег, а ночью подмораживает, затягивает хрупким ледком. Санная дорога светилась ослепительными стальными рельсами, выбитыми в снегу полозьями. Дорога уходила в горы. Там спал пес Джо, а его хозяин, наверное, сидел у печки и проявлял снимки - и лиричные и героичные, все подряд.

Мне отчего-то вспомнился краснолицый австриец, гонявшийся в Татрах за женщиной, которая любила кататься с гор в буран. Я вспоминал его и в Лаосе, и дома, и сейчас здесь, в Польше. Я не знаю, отчего он так часто вспоминается мне теперь... Бог знает, отчего нам вспоминаются люди, промелькнувшие, казалось бы, просто так - бесследно...

В ресторане было душно и весело. Джаз играл песенку, а люди в джемперах и спортивных брюках танцевали и пели. Свободных столиков в зале не было. Я пошел к стойке и попросил коньяку. Бармен плеснул в пузатую темную рюмку немного коньяку, я погрел рюмку в ладонях и ощутил острый запах чернослива.

- Старый коньяк, - сказал бармен, - и очень крепкий. Хотите немного воды?

- Да. И лимон, пожалуйста.

- Боюсь, что лимон все испортит.

- Тогда не надо.

Бармен отошел, гремя деревянной ногой. Толстая певица, стриженная по-детски коротко, пела, закрыв глаза:

Счастлив ли ты,

Счастлива ли я,

Скажи мне,

Аве

Мария?!

Бармен заметил:

- Хорошая песня, а?

- Мне нравится.

За стойкой никого не было, потому что все ушли танцевать. Бармен присел на высокий стул, закурил и грустно сказал:

- Я ведь раньше работал медведем.

- Как?

- Ну, понимаете, я ходил в медвежьей шкуре и звонил в колокольчик. Это приятно, когда по городу ходят ручные медведи и звонят в колокольчики, не так ли?

- Нравится детям...

- Почему только детям?

- Ну все-таки...

- О нет, поверьте мне, это нравится и взрослым тоже. Только дети более искренни в выражении чувств. Мне, честно говоря, хочется всерьез поиграть в прятки, например, да только детишки не берут из-за ноги, а взрослых никак не могу уговорить сыграть.

Он капнул себе немного вина, выпил, затушил сигарету и, посмотрев в зал, усмехнулся.

- Раньше я ненавидел тех, кто в смокингах. Знаете, капитализм и все такое прочее. А вон, видите, парень в смокинге?

- Да.

- Это мой ученик. Он теперь начальник спортивной школы в горах. Вы же понимаете, ему никак нельзя без смокинга, этому франту.

- Вы были лыжником?

- Я был чемпионом. И немножечко подрабатывал медведем, я говорил вам. А когда я уходил от эсэсовцев прямо из вагончика подвесной дороги, меня подстрелили. Ну а в отряде пришлось оттяпать ногу, потому что не было врача, а я шел с дырявой ногой километров сорок слаломом. Еще коньяку?

- Да.

В зал вошел высокий парень - спасатель с вершины. Он подошел к стойке, поцеловал бармена и сказал:

- Добрый вечер, пап. Ну, как ты?

- Я хорошо.

- В горах тихо, я решил спуститься к тебе на минутку.

- Спасибо. Хочешь выпить?

- Пожалуй, нет, мне ведь надо обратно. - Парень заметил меня и сказал: - О, пан, я проявил пленку, вы получились бардзо героичны.

Певица кончила петь:

Счастлив ли ты,

Счастлива ли я,

Скажи мне,

Аве

Мария?!

К стойке подошел парень в смокинге - начальник спортивной школы. Смокинг сидел на нем как на министре. Тугой воротничок врезался в бронзовую шею. Туфли его были вызывающе остроносы. Спасатель легонько наступил ему на ногу своей громадной бутсой и подмигнул:

- У тебя ничего девушка, а?

- Будь спокоен.

- Я завидую.

- Это черное чувство абсолютно чуждо духу нашей молодежи.

- И тем не менее.

- Но, но! Тише на спуске! Не стреляй в нее глазами.

- Она придет ко мне на вершину.

- Тогда ты съедешь оттуда на заднице вместе с Джо.

- Ого!

- Да, да! Пан Юзеф, дайте шоколадку для моей дамы.

Бармен протянул начальнику школы шоколадку, потрепал его по щеке и сказал:

- Смело, сынок, смело.