В вашем возрасте - Фрэнсис Фицжеральд

Было еще несколько подобных приглашений. Сидя рядом с ним, она кисла в теплой пене Брамса и думала о Рэнди Кембелле и других романтичных незнакомцах, которые могли бы появиться на горизонте в будущем. Чувствуя себя неприлично зрелой, однажды в полдень она почти спровоцировала Тома поцеловать ее на пути домой, но ей хотелось смеяться, когда он брал ее за руки и твердил лихорадочно, что влюбился.

— Ну как вы можете? — возражала она. — Вы не должны так говорить, это безумие какое–то. Я не буду больше встречаться с вами, сами же еще пожалеете.

Несколькими днями позже ее мать спросила ее, покуда Том ждал в автомобиле:

— Кто это, Энни?

— Мистер Сквир.

— Закрой дверь на минутку. Ты видишься с ним слишком часто.

— А почему нет?

— Ну, милая, ему же пятьдесят лет.

— Но, мама, в нашем городе трудно кого–нибудь встретить.

— Но ты не должна забивать себе голову какими–нибудь глупыми идеями относительно него.

— Не волнуйся. На самом деле он с каждым днем надоедает мне все больше и больше. — Внезапно она приняла решение: — Я не собираюсь видеть его больше. Я только не могу не поехать с ним сегодня.

И в тот же вечер, когда она стояла у дверей в объятиях Рэнди Кембелла, Том с его единственным поцелуем перестал для нее существовать.

— О, я так люблю тебя, — шептал Рэнди. — Поцелуй меня еще раз.

Их прохладные щеки и теплые губы встречались в ночной прохладе, и, глядя на ледяной месяц над его плечом, Энни знала, что она должна принадлежать ему, и, притянув к себе его лицо, поцеловал его снова, дрожа от страсти.

— Когда ты выйдешь за меня замуж? — шептал он.

— А когда ты — когда мы сможем это себе позволить?

— Разве мы не могли бы сказать, что мы помолвлены? Если бы ты знала, как тяжело видеть, что ты встречаешься еще с кем–то — и мечтать заняться с тобой любовью!

— О, Рэнди, ты слишком многого хочешь.

— Это так ужасно — прощаться, желать тебе спокойной ночи. Можно мне зайти хотя бы на минуту?

— Да.

Сидя, тесно прижавшись, перед мерцающим, угасающим огнем камина, они не думали о том, что их общие судьбы были хладнокровно взвешены человеком пятидесяти лет, который принимал горячую ванну в нескольких кварталах отсюда.

II

Том Сквир предположил, что чрезмерная любезность и сдержанность Энни, проявленные на следующий день, доказывают, что он не сумел заинтересовать ее. Он пообещал себе, что при первой же возможности прекратит эти встречи, но обнаружил, что не в состоянии на это решиться. Он не хотел жениться на ней; он просто хотел видеть ее и быть с нею хоть изредка; до ее приятного, но почти случайного, наполовину страстного и притом совершенного лишенного подлинного чувства поцелуя расстаться с нею казалось легко, поскольку он уже вышел из романтического возраста; но после поцелуя одна только мысль о ней заставляла его сердце подскакивать на несколько дюймов в груди и биться там неровно и быстро.

— Еще есть время, чтобы уйти, — говорил он себе. — Мой возраст… У меня нет никакого права вмешиваться в ее жизнь.

Он вытирался насухо, причесывался перед зеркалом и, положив гребенку, говорил решительно: «Так–то оно так». Потом читал в течение часа, поспешно выключал лампу и повторял вслух: «Так–то оно так».

Другими словами, так было вовсе не так, он не мог избавиться от Энни Лорри, щелкнув выключателем, не мог уладить вопрос с ней, как улаживал какой–нибудь деловой вопрос, постукивая кончиком карандаша по столу.

— Я должен подумать над этим вопрос еще немного, — сказал он себе приблизительно в половине четвертого; утвердившись в этом решении, он сумел уснуть.

Утром она оставила его в покое, но к четырем часам дня она была всюду и везде — телефон был для того, чтобы звонить ей, звуки шагов под окнами его офиса были звуком ее шагов, метель за окном дула, возможно, прямо в ее раскрасневшееся лицо.

— У меня в запасе есть один выход, о котором я думал о вчера вечером, — сказал он себе. — Через десять лет мне будет шестьдесят, и тогда никакая молодость, никакая красота для меня не будет значить ничего.

В порыве какого–то безумия, он взял лист бумаги и составил тщательно продуманное письмо матери Энни, спрашивая разрешения ухаживать за ее дочерью. Он сам отнес его в приемную, но прежде, чем письмо скользнуло в щель ящика для почты, порвал его в клочья и выбросил в плевательницу.

— Я не стану проделывать такие низкопробные трюки, — сказал он себе. — Только не в моем возрасте.

Но он недолго утешался собственной решительностью, поскольку переписал письмо заново и отправил его, прежде чем покинул офис в тот вечер.

На следующий день ответ, которого он ждал, был получен — и каждое его слово он мог предвидеть заранее. Это было краткий и негодующий отказ.

Заканчивалось письмо так:

«Я думаю, будет лучше всего, если вы и моя дочь не будете больше встречаться.

Всегда искренне ваша

Мейбл Толлман Лорри».

— А теперь, — сказал Том себе холодно, — мы посмотрим, что скажет на это девушка.

Он написал записку Энни. Письмо ее матери удивило его, было сказано в записке, но, возможно, лучше, чтобы они не встречались больше при таком отношении ее матери.

С обратной почтой прибыл негодующий ответ Энни на материнский указ: «Сейчас не средние века. Я буду видеть вас всякий раз, когда захочу». Она назначила свидание на следующий день. Близорукость ее матери сделала то, чего сам бы он не сумел добиться; если до того Энни уже почти твердо решила расстаться с ним, то теперь у нее и в мыслях не было ничего подобного. И тайна, порожденная неодобрением домашних, внесла в их отношения недостающую страстность. Весь февраль, завершающий глубокую, торжественную бесконечность зимы, она встречалась с ним часто куда более охотно. Иногда они ездили в Сан–Пауло — посмотреть фильм или пообедать; иногда сидели в припаркованном в дальнем конце бульвара coupe, в то время как ожесточенный дождь со снегом укрывали ветровое стекло полупрозрачной пленкой и одевали фары в мех горностая. Часто он покупал какую–нибудь выпивку специально для нее — достаточно, чтобы ей стало весело, но не более того; в его отношение к ней было подмешано какое–то заботливое, отеческое чувство.

Он выложил свои карты на стол, признавшись, что это ее мать невольно подтолкнула Энни к нему, но Энни только смеялась над его двуличностью.

Ей было хорошо с ним — лучше, чем с кем–либо, кого она когда–либо знала. Вместо эгоистичного нетерпения молодости он демонстрировал ей ни перед чем не отступающее упорство. Что с того, что взгляд у него усталый, а щеки морщинистые, с выступающими венами, если воля его по–прежнему крепка и сильна. Кроме того, его опытность была для нее окном, открытым в куда более широкий, более богатый мир; вернувшись в мир Рэнди Кембелла, она почувствовала бы, что получает меньше, чем заслуживает, что о ней меньше заботятся, меньше ценят.

Теперь уже Том испытывал какое–то непонятное недовольство. Он имел то, что хотел — ее юность принадлежала ему, — и он чувствовал, что добиваться чего–то большего было бы ошибкой. Его свобода была драгоценна для него, ей же он мог предложить всего лишь дюжину лет прежде, чем он станет старым, но она стала чем–то бесценным для него, и он чувствовал, что не прав в своих сомнениях. Однажды, в самом конце февраля, сомнения разрешились сами собой, помимо его воли.

Они возвращались домой из Сан–Пауло и заскочили в Студенческий клуб выпить чаю, вместе пробиваясь сквозь сугробы, преграждающие путь к обросшей инеем двери. Это была вращающаяся дверь; молодой человек проходил сквозь нее им навстречу, обдавая их ароматами виски и лука. Дверь провернулась за ними и вновь внесла внутрь молодого человека. Это был Рэнди Кембелл; лицо у него было красное, глаза смотрели уныло, но твердо.

— Привет, красавица, —сказал он, приближаясь к Энни.

— Не подходите ко мне, — слегка нахмурилась она. — От вас луком пахнет.

— Вы вдруг стали привередливы.

— Я всегда. Всегда была привередлива. — Энни отодвинулась от него назад к Тому.

— Не всегда, — сказал Рэнди неприятным тоном. Потом еще неприятнее и многозначительно глядя на Тома: — Не всегда. — Это замечание делало его частью враждебного мира, окружающего их. — Я просто хотел вас предупредить, — продолжал он. — Там внутри ваш мать.

Проявление ревности со стороны плохо воспитанного молодого человека задело Тома не больше, чем каприз ребенка, но это дерзкое предупреждение заставило его ощетиниться.

— Идемте, Энни, —сказал он бесцеремонно. — Мы зайдем туда.

С трудом оторвав взгляд от Рэнди, Энни последовала за Томом в большую гостиную.

Там было малолюдно; три женщины средних лет сидели около камина. Энни невольно отодвинулась от Тома, когда увидела их.