В деснице благодати - Макс Лукадо

У меня есть план для нас с вами: какое-то время мы будем подниматься на горные

вершины послания Павла к римским христианам. В послании, обращенном к

самоуверенным людям, нагота тех, кто предпочел самодельную одежду, противопоставляется радости облекшихся в мантию благодати. Послание к Римлянам

— величайший из когда-либо написанных трактат о благодати. Вы вдохнете свежего

воздуха, и вашему взгляду откроются ясно различимые дали.

Мартин Лютер назвал Послание к Римлянам «главной частью Нового Завета, Евангелием чистейшей воды»2. Бог воспользовался этой новозаветной книгой, чтобы

преобразить жизнь (и одеяние) Лютера, Джона Уэсли, Жана Кальвина, Уильяма Тиндла, святого Августина и миллионов других людей.

Есть все основания надеяться, что Он сделает это и для вас.

Макс Лукадо День памяти павших2, 1996 год

1

Рим. 1:21-32

ПРИТЧА О РЕКЕ

У одного отца было пятеро сыновей. Все вместе они жили в горном дворце.

Старший сын был послушный, а четверо младших — не очень. Отец предупреждал их, как опасна горная река, но они не слушали. Он просил сыновей не подходить к берегу и

ни в коем случае не лезть в воду, чтобы их не смыло потоком, но соблазн был слишком

велик.

С каждым днем четверо непослушных братьев осмеливались подходить все ближе

и ближе к реке, пока один из них не решил, наконец, дотянуться до воды.

— Держите меня, чтобы я не упал, — сказал он, и братья крепко вцепились в него.

Но он не успел коснуться воды и все-таки упал; неистовым потоком его вынесло на

стремнину, а вместе с ним и всех остальных.

Река тащила их, свирепо била о камни, перебрасывала через пороги, захлестывала

волнами. Их крики о помощи не пробивались сквозь страшный грохот воды. Как ни

старались братья подплыть поближе к берегу, против могучих ударов стихии они были

бессильны. После долгих часов бесплодной борьбы они покорились течению. В конце

концов река выбросила их на плес где-то в чужом угрюмом краю, очень далеко от дома.

2 Праздник, отмечаемый в США в последний понедельник мая. В этот день американцы отдают дань памяти

соотечественникам, погибшим на полях сражений. — Примеч. ред.

Дикие люди обитали в этой стране. Здесь братья не могли чувствовать себя в такой

безопасности, как во дворце своего отца.

Холодные ветра продували пустошь насквозь. Здесь не было так тепло, как на

родине.

На границах долины виднелись мрачные скалы. Чужая страна вовсе не выглядела

гостеприимной, не то что их собственная.

Хотя братья не знали, где оказались, в одном они были уверены — не для того они

появились на свет, чтобы жить здесь. Братья долго лежали на берегу, все еще

ошеломленные тем, что упали в реку, не представляя, куда им теперь идти. Через

какое-то время они набрались мужества и снова вошли в воду, надеясь вброд

пробраться вверх по течению. Но брода в той реке не было. Они попробовали пройти

по берегу, но мешали кручи. Хотели взобраться на гору, но она оказалась слишком

высокой. И потом, они все равно не знали дороги домой.

Наконец, они разожгли костер и сели у огня.

— Надо было слушаться отца, — признались они друг другу. — Мы очень далеко от

дома.

Со временем сыновья научились жить в чужой стране. Они питались орехами и

делали одежду из звериных шкур. Братьев переполняла решимость не забывать родину

и не терять надежды на возвращение. Каждый день они занимались тем, что добывали

еду и строили шалаш. Каждый вечер они садились у костра и вспоминали отца и

старшего брата. Все четверо очень по ним тосковали.

Но как-то вечером один из братьев не пришел к костру. Утром остальные увидели

его в долине, где жили дикари. Он строил там хижину из тростника и глины.

— Надоели мне наши разговоры, — сказал он братьям. — Что толку все вспоминать

и вспоминать одно и то же? А здесь не так уж плохо. Я построю себе хороший дом и

поселюсь в нем.

— Но это же не наша родина, — возразили они.

— Да, но эта страна ничем не хуже нашей, если не вспоминать о ней...

— А как же отец?

— А что отец? Его тут нет. Он далеко. С какой стати я должен вечно сидеть и ждать, когда он придет? У меня появятся новые друзья, я заживу по-новому. А отец... Придет, так придет, но я не стану ждать у моря погоды.

И оставшиеся трое братьев, ничего больше не добившись от строителя хижины, ушли. Они продолжали собираться у костра, вспоминать о родине и мечтать о

возвращении.

Через несколько дней и второй сын не появился у костра. Утром они обнаружили

его в долине; он внимательно наблюдал за хижиной другого их брата.

— Какая мерзость! — сказал он им, едва они подошли. — Наш брат — форменный

негодяй. Позорит пашу семью. Подумать только, до чего он докатился! Как можно

строить эту хижину, забыв про нашего отца?

— Он неправильно себя повел, — согласился самый младший, — но и мы натворили

дел. Мы нарушили волю отца. Мы полезли в реку. Мы не слушали отцовских

предостережений.

— Ну, может, мы раз-другой и ошиблись, но по сравнению с этим, в хижине, мы

просто святые. Отец простит наше прегрешение, а его накажет.

— Пойдем, — позвали его два брата, — вернемся к нашему костру.

— Нет, я лучше послежу за этим нашим братцем. Кто- то ведь должен запомнить

все его грехи, чтобы рассказать отцу.

И два брата ушли, оставив строителя хижины и блюстителя нравов.

Они по-прежнему сидели вечерами у костра, подбадривая друг друга и вспоминая

о доме. Но вот однажды утром младший сын, проснувшись, увидел, что остался один.

Он пошел искать брата и встретил его у реки — тот ворочал и укладывал камни.

— Иначе ничего не получится, — объяснил, не отрываясь от своего занятия, укладывающий камни брат. — Отец не придет за мной. Я должен сам найти его. Я его

огорчил. Я нарушил его волю. Я не оправдал его надежд. У меня теперь только одна

возможность. Я сделаю каменную насыпь вверх по реке и вернусь в обитель отца. Буду

укладывать камень за камнем, пока не смогу пройти посуху до дворца. Когда отец

увидит, как я старался, как усердно работал, ему больше ничего не останется, как

распахнуть двери и впустить меня в дом.

Последний из братьев не знал, что и сказать. Он вернулся к костру и сидел там в

одиночестве. Однажды утром он услышал позади знакомый голос:

— Отец прислал меня, чтобы вернуть тебя домой.

Младший сын обернулся и увидел лицо своего самого

старшего брата.

— Ты пришел за нами! — воскликнул он. Братья радостно обнялись.

— А где же остальные братья? — спросил, наконец, старший.

— Один выстроил здесь дом. Еще один следит за ним. А третий строит насыпь

вверх по реке.

И первенец пошел искать своих братьев. Сначала он направился к тростниковой

хижине в низине.

— Уходи, чужеземец! — заорал его брат в окно. — Тебя здесь не ждали!

— Я пришел, чтобы отвести тебя домой.

— Ну да, как же! Ты пришел отобрать мой замок!

— Это не замок, — возразил перворожденный. — Это лачуга.

— Это замок! Самый лучший во всей долине! Я построил его своими руками. Так что

уходи. Не видать тебе моего замка.

— Разве ты забыл дом своего отца?

— У меня нет отца.

— Ты родился во дворце в далекой стране, где всегда тепло и полно цветов. Ты не

послушался отца и попал сюда, в чужие края. Я пришел, чтобы забрать тебя домой.

Брат всмотрелся через окно в перворожденного, словно с трудом узнавая его. Но

пауза была недолгой, потому что дикари в хижине тоже подбежали к окну.

— Убирайся, нахал! — закричали они. — Это не твой дом!

— Верно, — ответил первенец, — но он и не ваш.

Братья снова встретились взглядами. И снова строитель хижины ощутил укол в

своем сердце, но дикарям он уже доверял больше.

— Ему просто нужен твой замок! — кричали они. — Прогони его!

И он прогнал своего старшего брата.

Перворожденный пошел искать следующего брата. Далеко идти не пришлось.

Около хижины, на виду у дикарей, сидел сын-обвинитель. Увидев приближающегося

перворожденного, он завопил:

— Как хорошо, что ты пришел посмотреть на грехи нашего брата! Ты знаешь, что он

отказался даже вспоминать о нашем дворце? Ты знаешь, что он никогда не говорит о

доме? Я знал, что ты придешь. Мне тут все известно о его делах. Накажи его! Я буду в

восторге от твоего гнева. Он это заслужил! Разберись с грехами нашего брата!

Перворожденный мягко сказал:

— Сначала нам нужно бы разобраться с твоими грехами.

— С моими грехами?