За светом идущий - Владимир Балязин

Купила корову Пеструшку, а осенью приблудился ко двору шалый молодой пес Найден, и стали они жить вчетвером, не считая кота да кур с петухом. Кормились они тем, что давали огород и лес. С трех лет приспособила она к грибной и ягодной охоте Тимошу, а еще через год обучила его рыбной ловле. А как сравнялось сыну семь лет, то, завязав в платок два серебряных гривенника и посадив в корзину старую хохлатку, повела она Тимошу в кладбищенскую церковь Дмитрия Прилуцкого к дьячку отцу Варнаве — человеку непьющему, тихому, любомудру да книгочею. Три года бегал сын ее в убогую избушку отца Варнавы. По словам учителя, разумен он был столь необыкновенно, что скоро наставлять Тимошу пристойно было бы другим людям, более грамотным, ибо предстояло стать Тимоше не менее чем архиереем.

От последних мыслей стало Соломониде совсем хорошо. Вся еще во власти не отпускавших ее дум, она взглянула на подоконник, где лежала толстая тетрадь ее сына. Книги были дороги, и Тимоша полюбившиеся ему места переписывал в эту тетрадь.

Сколько мудрости и света было собрано ее сыном на сшитых суровой ниткой листочках!

Соломонида снова закрыла глаза — и вот уже не летнее утро, не затопленная светом изба, а зимний вечер и теплый полумрак предстали перед нею.

Мурлыкал на печи кот, чуть потрескивала лучина в железном поставце, пахло смоляным дымом, печеным хлебом, неистребимым духом сушеных трав, развешанных в избе и в сенях.

Тимоша, разутый, сидел на лавке у печи. Блаженно поводя пальцами босых ног, правой рукой любовно гладил тетрадь.

«Ну, садись, мама, садись», — с нетерпением звал он ее, досадуя, что Соломонида никак не может бросить какое-то свое вечное занятие по дому.

Она садилась насупротив сына, поправляла платок, замирала в сладкой истоме, ожидая великого чуда — чтения.

«Премудрость светла и неувядающа и легко созерцается любящими ее, — негромко читал Тимоша. — С раннего утра ищущий ее не утомится, ибо найдет ее сидящею у дверей своих. Помышлять о ней есть уже совершенство разума, и бодрствующий ради нее скоро освободится от забот; и начало премудрости есть искреннейшее желание учиться.

Я полюбил премудрость более здоровья и красоты и избрал ее, ибо свет ее неугасим.

Бог даровал мне истинное познание существующего, чтобы познать устройство мира и действие стихий, начало, конец и середину времени, смены поворотов и перемены времени, круги годов и положение звезд, природу животных и свойства зверей, стремление ветров и мысли людей, различия растений и силу корней. Познал я все сокровенное и явное, ибо научила меня премудрость — художница всего.

Она прекраснее солнца и превосходнее сонма звезд; в сравнении со светом она выше, ибо свет сменяется ночью, а премудрости не превозмогает злоба».

«Кто же это сказал столь дивно, сынок?» — спрашивала Соломонида, и Тимоша так же негромко отвечал: «Я читаю книгу премудрости царя Соломона, почитавшегося среди смертных мудрейшим».

Она молча кивала и просила негромко: «Почитай еще». Сама она была бесписьменной, не умела ни читать, ни писать, и оттого искусство письма и чтения казалось ей стоящим рядом с колдовством.

И еще одному Соломонида дивилась, но в этом совсем не понимала сына. Дивно было видеть ей Тимошу, когда, замерев надолго, смотрел он не отрываясь на звезды в небе, на муравейник, на птиц, вьющих гнездо.

Соломонида открыла глаза и, с досадой подумав: «Что это я, однако, размечталась?» — сползла с печи, вышла в сенцы. Зачерпнув из бадьи ковш воды, стала в деревянной лохани творить тесто.

Тимоша отыскал на сеновале нож и уже собрался спрыгнуть на землю, как увидел быстро скачущего всадника. Каурый конь шел скорым наметом, и уже через несколько мгновений Тимоша признал седока. «Костик, — подумал он, — а конь из конюшни владыки. Никак, приключилось что в Вологде?»

Спрыгнув с сеновала, Тимоша побежал навстречу другу, а тот, заметив его, еще издали стал что-то кричать, показывая то на их дом, то на оставшуюся за спиной Вологду.

Не остановившись возле Тимоши, Костя проскакал к избе и, слетев с коня, исчез за дверью.

Тимоша что было духу побежал к дому. В избе он увидел застывшую у печи мать с белым, неживым лицом и руками, сложенными на груди крестом.

— В лес надо бежать! — кричал Костя. — Там они нас ни в жисть не найдут! Только не медлите! Скорее! Скорее!

— Что случилось? — спросил Тимоша, пугаясь.

— Юроды сюда идут! Грозятся вас обоих до смерти убить!

— За что же им нас убивать?! — со страхом и удивлением воскликнул Тимоша, но Костя только рукой махнул — выскочил во двор.

— О господи! — простонала мать и стала быстро вынимать из сундука вещицы, что были получше иных, и вязать их в два узла.

Тимоша, приподняв крайнюю доску пола, достал три тяжелых свертка. В промасленных холстинах хранились под полом батькины сабля, самопал и пистоль.

— Тащи узлы во двор, Тимоша, — сказала мать слабым голосом.

Мальчики свели Соломониду с крыльца, помогли ей сесть на коня, перекинули через круп каурого связанные веревкой узлы и, набросив на шею Пеструшки травяной аркан, тронулись в лес. Отойдя недалеко от дома, Тимоша, не выдержав, опрометью кинулся назад, на сеновал. Из Вознесенских ворот на мост через реку Вологду медленно вползала серая толпа юродивых и нищих. Чуть ли не половина их шла с клюками, посохами да костылями, и потому брести им до дома Соломониды было никак не менее часа.

— Черви кладбищенские, — пробормотал Тимоша и, погрозив юродам кулаком, бросился догонять Костю и мать.

Тимофей быстро догнал уходивших в лес. Шагая рядом с Костей, спросил:

— Так за что же божедомы идут нас побивать?

— Всего не знаю, — ответил Костя. — Знаю только, что наплели в городе невесть что две полоумные странницы да юрод Вася.

А было так…

Три дня назад христов человек, Вася Железная Клюка, не мывшийся и не стригшийся двадцать лет, вылез из-под крыльца дома братьев Гогуниных, под коим он спал вместе с собаками, и вдруг увидел среди двора чужую, никогда дотоле не виденную кошку. Кошка была черна и столь злобно зыркнула на божьего человека угольными бесовскими глазами, что Вася, трясясь от страха всем телом, задом вполз под крыльцо и только там догадался свершить крестное знамение.

Не успел он и лба перекрестить, как на дворе дико и страшно вскричал петух, за ним другой, и тогда, сообразив, что после петушиного крика нечистая не живет и опасность — в который уж раз — обошла его стороной, Вася с опаской выглянул из-под крыльца. Он увидел совершенно пустынный двор и понял, что бесовка исчезла, как сквозь землю провалилась.