Триптих второй: Любовь - Владимир Кузнецов

– Колючий еж! – завопил он, хлопнув Ежа ладонью в плечо. – Ты как че? Сто лет тебя не видел? Уже дома? Вылечился?

Вирус не входил в круг тех, кто должен знать о клинике и о лечении. Но знал. В этом не было ничего удивительного – Вирус знался с кучей народу, постоянно крутился в разных тусовках, при этом ни с кем по-настоящему не сходясь. Знал все новости, слухи, сам разносил их, как и полагалось по кличке. Еж кивнул ему – ни на что другое он не был способен. Злоба и паника отступили, в голове стало пусто и холодно. Он обернулся к Женьке, ему очень хотелось взять ее за руку, почувствовать ее ладонь, пусть даже через перчатки.

Женьки не было. Ему показалось, что он видит, как она ускользает, растворяясь в людском потоке. Догонять теперь бесполезно.

– Я сейчас по лазертагу, – тем временем рассыпался Вирус. – На снайперке. Отлична тема. Стартанули, команда пошла вперед, а я – в сторону, ползком, по кустам. Только датчики подключаются – я уже одного выцепил, вижу – высунулся. Я его со ста метров снял…

– Ты когда Жеку последний раз видел? – перебил Еж. Вирус умолк, приподняв бровь и поджав губы.

– Ворону? – спросил он, играя под дурачка. – Давно. Месяца два назад. А что?

– А ничего, – качнул головой Еж. – Ладно, рад был видеть. Мне пора.

– Нету Вороны, – быстро сказал Вирус, отведя взгляд. – Говорят, уехала из города. Или даже из страны. Совсем уехала.

– Я только что с ней разговаривал, – нахмурился Еж, с трудом сглатывая комок, подступивший к горлу. – Ты разве не видел ее?

– Когда я подошел, ты один стоял.

– Она тут была! – Еж зло ткнул носком кроссовка в снежную кашу перед собой. Там должны были остаться ее следы… Нет, уже затоптали, ничего не разобрать.

– Андрюха, ты один стоял, – упрямо повторил Вирус. Еж посмотрел на него, чувствуя, как приятель напрягается, подбирается. Драться с ним Еж не собирался. Вирус не тот человек, с кем стоит драться. Против кулака тот не парясь достанет травмат, нож или баллон – что-то такое у него всегда с собой.

– Пока, Вирус, – не протягивая руки, Еж развернулся и ушел. Достал, наконец, сигарету, поискал по карманам зажигалку – не нашел. Дома забыл или выпала. Пришлось завернуть к еще одному ларьку, на окошке которого болтался токсично-зеленый силиконовый паучок. В клинике сигареты не запрещались, но это не помогало – уходило по две пачки в день и все равно курить хотелось неимоверно. Теперь, когда вышел, доза сама собой уменьшилась – пачки хватало на день, а иногда даже больше.

В морозном воздухе дым становится густым и вязким, таким, что можно почувствовать, как он касается кожи лица. Его завитки висят перед глазами, извиваясь медленно и лениво.

«Это все из-за тебя».

Холод окончательно высосал остатки тепла из-под одежды. Стопы и кисти стали болезненно деревянными, онемели нос и губы. Пора домой.

Женька, Женька, что с тобой случилось? Почему все говорят, что тебя нет?

Еж на самом деле понимал, что это как-то связано с ним, с его двумя месяцами в клинике, месяцами, в которые он просто исключил себя из жизни, позволил времени и миру течь мимо. Чем могли эти месяцы повредить Вороне? На что могли спровоцировать ее?

В квартире темно и пахнет канализацией. Тусклый, серебристый свет телеэкрана пробивается сквозь сатиновое стекло дверей. Не включая свет, Еж раздевается и идет на кухню. Там, под куцей, подслеповатой подсветкой неуклюже возится с кофеваркой.

– Тебе нельзя кофе, – голос матери заставляет его болезненно дрогнуть. Мышцы сводит внезапной судорогой, руку с кофеваркой начинает трясти.

– Немного можно. Врач говорит, главное не злоупотреблять.

– На ночь? Как ты заснешь? – мать явно не собирается отступать.

– Крепко, – Еж ставит кофеварку на базу, щелкает включателем. – Я сегодня видел Женю.

Он смотрит в глаза матери. В них смешиваются растерянность, беспокойство и страх. Она включает верхний свет, подходит ближе, внимательно вглядываясь в лицо Андрея, высматривая хорошо известные ей признаки. Не находит.

– Сыночка, Жени больше нет, – говорит она ласково. Пульс оглушительно стучит в ушах. В углу под потолком на тонкой, поросшей пылью паутинке черной точкой застыл паучок. Должно быть, давно мертвый.

– Я видел ее сегодня. На Никитинской площади.

– Я знаю, тебе сейчас и без того тяжело. Постарайся о ней не думать…

Щелкает кофеварка. Снаружи, смешиваясь с влажным шуршанием шин и низким урчанием движков, доносится примитивный бит и хриплый ганста-речитатив.

– Ты можешь просто рассказать все как есть?! – почти выкрикивает Еж. Ему сейчас очень, очень плохо. До судорог, до боли в костях.

Мама гладит его по плечам, бормочет что-то успокаивающее. Андрей не уверен даже: это он не слышит или она просто мямлит бессмыслицу? Отстранившись, он уходит к себе в спальню. Не раздеваясь, падает на кровать, глядя как темный потолок расчерчивают прямоугольники света от проезжающих внизу машин. Н боится, что мама пойдет за ним, снова начнет дотрагиваться до него, с глухой нежностью шептать, глотая подступающие слезы. Но слышится только щелканье двери в ее спальню и снова начинает бормотать телевизор, уверенно и приподнято. Еж достает смартфон, зажегшийся экран на секунду ослепляет, потом глаза адаптируются. Он заходит на ФБ, потом на ВК, начинает серфить по страницам друзей. Он ищет свежие фото или видео с Женькой, какие-то упоминания о ней в постах. В поиске он очень настойчив. Такого не бывало с ним очень давно – концентрация внимания долгое время была для Ежа процессом скорее внешним, чем внутренним – как бы странно это ни звучало. Теперь, впервые за много месяцев, он сам, без внешних воздействий, отдается одному занятию.

Проходит больше часа, прежде чем он вычисляет пороговую линию. Двадцать пятое ноября – начиная с этого дня мир вычеркнул Жеку Ворону. Люди перестали упоминать ее в постах, отмечать на фото, заходить на ее страницы, комментить ее фото с хендмейдом, которым она торговала через интернет. Двадцать пять. Какой смысл в этой цифре? Что она значит?

Еж мотнул головой, не давая себе зациклиться. Это тоже было знакомо – залипать на мелкие, незначительные детали. Нет никакого смысле в цифре «двадцать пять». Это просто маркер момента изменения. Надо думать за привычными границами. Надо думать за пределами.

Мысли ворочались медленно и тяжело, давили и угнетали своей неуклюжестью, угловатостью. Под кожей начало зудеть, словно туда запустили тысячу мелких, суетливых жучков – пугающе-знакомое чувство, чувство от которого внутри стало удушливо-жутко. Нет, так не должно быть, это уже прошло. Не отвлекаться.

Женька никогда не ходила в «Ампир». Если были в городе места, которые ей не нравились, то «Ампир» явно был в десятке лидеров. Там не было никого, кто мог бы случайно увидеть, узнать ее.

Еж подскочил с кровати, заходил по комнате. Два шага вперед, поворот, два назад. Повторить. Еще раз. Еще.

Никитинская площадь. Там всегда много народу, всегда движение, разбитое на мелкие тусовки. Они иногда гуляли там, когда хотели побыть вдвоем, но на людях, не в замкнутом пространстве. Они целовались прямо в толпе, чувствуя на себе чужие взгляды, стояли обнявшись, тихо перешептываясь друг другу на ушко. Им обоим нравилось это чувство, контраст интимности и общедоступности, самая граница дозволенного, сумеречная зона двусмысленностей.

Для них это была важная веха. Но ведь были и другие? Были. Велосипеды и Придаченская дамба, куда они ездили по утрам в выходные. У Ежа был вполне приличный хардтейл «Трек» с масляной вилкой и двадцать девятыми колесами, а у Женьки была бело-красная «Мерида». Свой вел Андрей продал еще осенью, а что стало с Женькиным… В любом случае, по такому снегу особо не покатаешься. Но дамба и подвесной мост были их особым местом.

Конец ознакомительного фрагмента.