Давние потери - Вячеслав Рыбаков

Глаза Молотова под набрякшими веками стали веселыми.

- С ними не поеду. В наркомат поеду.

- Что-нибудь срочное? - осторожно спросил Сталин.

Молотов пожал плечами.

- Разобраться надо. Во всяком случае, перспективное.

Сталин глубоко вздохнул, прикрыл глаза, внутренне мобилизуясь, отрешаясь от всего, не нужного в данный момент, а потом сказал:

- Ну, начали.

Молотов сделал два шага назад и, уже находясь в приемной, громко произнес:

- Прошу вас, господа.

Они вошли. Сталин каждому пожал руку, главе делегации лорду Тауни чуть крепче и дольше, нежели остальным. Расселись. Коротко, деревянно простучали по полу стулья. Мимолетно Сталин покосился на стенографистку, замершую в полной готовности над кипой чистых листов, машинально занялся трубкой и тут же отложил ее. Почувствовал, как изумленный взгляд Молотова скользнул по его рукам, необъяснимо отказавшимся от всегдашней забавы. Сцепил пальцы, уставился на сидящего напротив лорда Тауни. Пронеслось короткое молчание.

- Мы вполне отдаем себе отчет, господа, что, находясь в оппозиции сейчас, вы не в состоянии в желаемой вами мере влиять на политику родной страны, процветание которой для вас, как и для всего человечества, необходимо и желанно, - начал Сталин неспешно. - Однако не товарищу Сталину рассказывать вам о том, каким авторитетом и мощью обладает ваша партия, чаяния скольких миллионов людей она старается выразить и выполнить. Мы не только рады встрече - мы рассчитываем на нее.

Забубнил, сдержанно и веско рыча звуком "р", переводчик. Американничает, подумал Сталин, отмечая не по-английски упруго прокатывающиеся "просперити", "пауэр", "парти". Голливудовских видеокассет насмотрелся. Впрочем, не только. Он же диплом, вспомнил Сталин, по Уитмену писал. А вот у нас прижился - пришел поднатаскаться в разговорном перед аспирантурой, и как-то интересно ему тут показалось. Славный мальчик, добросовестный, не честолюбивый.

- Нам хорошо памятны тридцатые годы. Многие правительства совершили тогда ряд недальновидных, авантюристических действий, и мир был на волосок от катастрофы. Тут и там эсэсовцы всех мастей лезли к власти, надеясь использовать государственные аппараты принуждения для того, чтобы воспрепятствовать начавшемуся подъему человечества на принципиально новую ступень развития, на которой этим бандитам уже не осталось бы места. Многие страны прошли тогда через какой-нибудь свой "пивной путч"... Седые слова, полусмытые волнами последующих забот, утратившие грозный смысл, сладкими карамельками проскальзывали во рту. Это была молодость, ее знаки, ее плоть. Лучше вчерашнего дня Сталин помнил то время, и до сих пор стариковски сжималось сердце от гордости за своих, стоило лишь воскресить в памяти сводки, имена... А как страна встретила двадцатилетие Октября!

- Я не буду останавливаться подробно на проблеме возникновения террористического тоталитаризма двадцатого века. Известно, что невиданный рост населения, усложнение экономики, усиление взаимозависимости хозяйственных единиц сделали старые модели социальной организации беспомощными. Возникла необходимость создать модель, которая в состоянии была бы справиться с нарастающим рассогласованием всех социальных ячеек. В принципе возможны были только два пути. Первый и единственно перспективный - это подъем на новый уровень этики и понимания, а следовательно, и образованности, и ответственности, и самостоятельности каждого человека с тем, чтобы никому фактически уже не требовалось управление, а требовались бы только информирование и свобода действовать. Второй - противоположный: резкое ужесточение и детализация государственного управления каждым человеком, постоянное предписывание сверху, что, когда и кому надлежит делать, - неизбежно сопровождающееся тотальным оглуплением, тотальной апатией, тотальными слежкой и террором. Понятно, что это путь тупиковый, так как он не стягивает, а увеличивает разрыв между нарастающей сложностью мира и осмыслением ее людьми. Третьего пути не было и нет. Поэтому история совершенно закономерно породила коммунизм как способ реализации первого пути и, затем, фашизм как способ блокирования первого пути посредством реализации пути второго. В этом и только в этом смысле можно, к сожалению, сказать, что коммунизм породил фашизм. Естественной ударной силой коммунизма являются стремящиеся всех людей поднять до себя интеллигенты я имею в виду интеллигентов из всех социальных групп, от рабочих и крестьян до государственного аппарата. Естественной ударной силой фашизма являются стремящиеся всех опустить до себя посредственности - опять-таки из всех социальных групп, от государственного аппарата до рабочих и крестьян.

Сталин умолк, заговорил переводчик. Двадцатилетие, продолжал размышлять Сталин. Что такое двадцать лет? Он взглянул на стенографистку: голова набок, рука угловато летит над бумагой, вздрагивающие от резких движений черные кудряшки свесились на лоб, смешно прикушен кончик языка... Кончила. Оглянулась на Сталина, почувствовав его взгляд, - картинно надула щеки, изображая, как отпыхивается, потрясла рукой. Сталин сделал ей строгое лицо, она беззвучно засмеялась - ждущая, собранная до предела. Двадцатилетие. Доверчивость, энергия, страстная жажда счастья, до которого, кажется, рукой подать. Какой соблазн был употребить эту силу бездушно, как силу падающей воды употребляют на ГЭС! Какая беспрецедентная концентрация усилий мерещилась! Если люди верят, неэкономно вроде бы давать им думать - а многих предварительно еще и учить думать. Гораздо быстрее и проще велеть. Для организованности. Для блага страны. Да и для простоты управления... Хорошо, что вовремя хватило ума и такта понять: организованность и единство - не одно и то же. Организованность на пять-семь лет - это дело нехитрое, даже недоброй памяти Гитлер сумел ее сколотить в своей банде, а проку? Как только выяснилось, что нельзя воевать, организованность эта обернулась развалом подконтрольного НСДАП сектора экономики, велеречивым отупением, коррупцией, истреблением творческого потенциала и повальной грызней. Испытание миром куда вернее испытания войной. Стоит подержать такую организованность в состоянии внешнего покоя несколько лет - и она отравляется продуктами собственного распада.

- Мы считаем, - снова заговорил Сталин, - что страны, до сих пор не вставшие явно на какой-либо из этих двух путей, испытывают влияние обеих тенденций и фактически в течение более чем полувека находятся в состоянии неустойчивого равновесия, причем внутри их интегральной структуры существуют как коммунистические, так и фашистские элементы. Первые обеспечивают сохранение культурно-промышленной дееспособности этих стран, вторые - сохранение в неприкосновенности их политического порядка. Однако балансирование старого порядка на взаимоподавлении двух новых тенденций не может быть вечным. Фашизм всегда рвется к насилию, и, если он лишен возможности осуществлять его явно, он осуществляет его тайно, и чем дальше, тем свирепее. В этих условиях становится особенно важной борьба всех антитоталитарных сил за каждого человека, за каждый росток совести и доброты. У нас уже есть опыт такой совместной борьбы. Именно союз Коминтерна, Социнтерна, буржуазно-демократических правительств и партий пресек все попытки тоталитарно-фашистских группировок прорваться к государственной власти в Италии, Японии, Германии, Венгрии, Франции, Испании и, - он сделал уважительный кивок в сторону лорда Тауни и его коллег, - некоторых странах Британского содружества. Сейчас, с высоты исторической перспективы, можно сказать абсолютно уверенно: эта наша общая победа предотвратила войну, которая наверняка оказалась бы куда более кровопролитной, чем так называемая мировая, то есть война 1914-1918 годов. Катастрофические последствия войны, начнись она в сороковых, просто трудно себе представить. Особенно если учесть, что атомное оружие, очевидно, могло быть разработано уже в ходе войны и тогда же применено.