Уехать — значит немного умереть - Жак Стернберг

Я надеюсь лишь на одну милость: прежде чем улетать, пусть они меня освободят. Ведь не каждый день предоставляется возможность наблюдать космическую катастрофу. Так близко.

Ничего нового не произошло.

Я живу. Я жду.

Меня освободят накануне всеобщего исхода. То есть, 1 апреля. Я просто счастлив, что такое важное для меня событие придется на 1 апреля. Всемирный фарс найдет свое естественное завершение в день фарса. Какое знаменательное совпадение.

Вот я и на свободе.

Я чувствую себя прекрасно, мое сознание ясное, как никогда. Странно, что я таким образом оплатил свой долг перед обществом: месяц тюрьмы за убийство. Не слишком дорого.

Итак, мне осталось жить четыре дня. И через, два дня в моем распоряжении будет весь мир.

Правда, мне придется делить его с несколькими оригиналами, тоже отказавшимися улететь. Похоже, что их немного. Даже старики хотят уехать, убежать, спастись. Калеки, импотенты, паралитики — тоже. Жить! Никто не думает ни о чем другом. Никогда еще так не входили в моду вера и жизнь.

Я не ощущаю печали при мысли о нашем расставании; наоборот, меня раздражает грохот бесчисленных машин, перевозящих разобранный на части мир к ракетам, уткнувшимся носами в небо.

В пригороде их сотни, тысячи — это как колоннада разрушенного собора. Инженеры заслуживают поздравлений. Быстрота исполнения задания, качество изделий, тонкость работы, гармония линий говорят о том, что они сделали все, на что только были способны.

Я не знаю, где приземлятся эти ракеты, я не уверен, что их пассажиры смогут перенести путешествие, но просто невозможно, увидев эти величественные сооружения, не почувствовать к ним доверия, не убедиться, что они могут улететь весьма далеко.

В любом случае, эти ракеты заметно украсили уродливый пейзаж. Можно только пожалеть, что Господь не счел нужным использовать ракету как элемент ландшафта.

Инженерам и рабочим удалось за несколько дней превратить в реальность многовековую мечту человечества. Это достижение обещает стать заметным событием в истории Земли, если, конечно, история не закончится на нем.

Население покинуло город сегодня вечером, чтобы оказаться в ракетах до наступления ночи. Отлет состоится завтра на заре. Почему-то все уезжают именно на заре, и не имеет значения, каково «место назначения» — эшафот или бесконечность. На улицах, очищаемых от людей ордами машин, как гигантскими пылесосами, — никакой паники, никаких беспорядков. Развешанные на каждом углу громкоговорители орут военные марши, прерываемые только лаконичными приказами. Заглушая свои тайные страхи, захлебываясь от надежды, с раздувшейся от грохота головой, жители города покорно позволяют доставить себя на сборные пункты, где их распределяют, проводят дезинфекцию и упаковывают в ракеты, словно тюки хлопка.

Что можно сказать им?

«До свидания, братья! Что бы ни ждало вас в конце пути — жизнь или смерть, у нас есть неплохие шансы встретиться в будущем.

Мы расстаемся без взаимных упреков. Все самое приятное досталось мне. И еще — спасибо за вашу доброту».

Два с половиной часа ночи.

Город, и так всегда пустынный в это время, ничуть не изменился. Можно подумать, что ничего не случилось, и что через несколько часов по улицам двинутся мусорщики, начнется уборка.

Я зашел в кафе выпить черного кофе. Меня обслужил сам хозяин.

— Вы не уезжаете?

— Нет, — ответил он. — Путешествие утомляет меня. Я не знаком даже с пригородами столицы. Я не очень любознателен.

Потом я взял одну из брошенных на улице машин и направился за город. Я хочу все увидеть сам. Сначала отлет, потом конец света.

Да, я еще хочу сходить в кино, посмотреть последний фильм, если только мне удастся справиться с кинопроектором.

Иногда на обочине попадается застекленная вышка — наверное, контрольная башня, с которой будут командовать взлетом ракет. В общем, все несколько похоже на аэропорт. Ничего особенного.

Царит абсолютная тишина. Все пассажиры заперты в ракетах. Стоит удивительно густая, плотная тишина; кажется просто невероятным, что вся жизнь большого города спрессована в этих сооружениях.

Я жду.

Уже четыре часа утра. С минуты на минуту ракеты взлетят.

Я ожидаю, что передо мной разверзнется ад, рассчитываю увидеть циклон пламени и грохота, безумство атомных фурий XX века.

Внезапно я слышу какой-то звук: негромкое, но настойчивое шипение. Свист, приглушенный тоннами металла защитных оболочек.

Очевидно, это прелюдия. Сейчас ракеты ринутся в небо.

Но ничего не происходит. Ничто не содрогается, ничто не движется.

В 4 часа 10 минут шипение прекратилось. Снова полная тишина.

Ни одна ракета не взлетела. Но я все еще жду. Разве можно догадаться, что там случилось?

Проходит еще четверть часа, и я замечаю двух людей, выходящих из контрольной башни. Подхожу к ним. Они выглядят, как обычные рабочие после сверхурочного задания, немного отупевшие от усталости.

— Что, опоздали к отлету? — спрашивает меня один.

— Я просто приехал посмотреть. Но я разочарован. Ничего особенного не произошло.

— Вы так думаете? Напротив, все сработало, как следует.

Я внимательно смотрю на рабочих и вижу, что один из них улыбается. И в это мгновение я все понимаю.

Действительно, все прошло нормально, в соответствии с планом. Ведь есть несколько способов уехать: с надеждой или без нее.

— Но ракеты ведь остались на месте, — говорю я, прекрасно зная, что мне ответят.

— Да, они остались. Их никогда и не собирались запускать в космос. Они только внешне похожи на ракеты, а на самом деле это обычные газовые камеры.