Ронни. Автобиография - Ронни Вуд

Так вот, оба моих дедушки работали на одной лодке вместе с моим папой. Так мои родители и встретились. Однажды вечером тетя Лия сопровождала маму в паб «Нэг’c Хэд» («Голова пони»), который находился в нескольких минутах ходьбы от нашего дома. Лиз вошла туда, когда Арчи там прыгал и играл на своей губной гармонике. Папа потом рассказал мне, что как только он увидел маму, то подумал про себя: «Она — моя». Он тогда получил выигрыш в лотерею, который состоял из корзины с едой и выпивкой, и немедленно принял решение, что эта корзина должна принадлежать ей. «Ты выиграла свиную ножку», — были его первые слова к ней.

Мой брат Артур родился в 1937-м, а брат Тед — два года спустя. Я появился на свет 1 июня 1947 года — этот год был знаменит частыми случаями встреч с НЛО, послевоенной депрессией и самой холодной зимой за все время. Надеюсь, с моим рождением немного потеплело…

Я рос гиперактивным ребёнком, и мама беспокоилась, что я могу выбежать из двери на кухне и упасть с лестницы, так что она привязывала меня за ногу к кухонному столу. Я был таким маленьким, что она могла поставить меня на стиральную доску и купать в кухонной раковине.

Взрослея, я начал идолизировать своих братьев и старался подражать всему, что они делали. В основном — я все-таки был еще очень маленьким — это изрядно поднимало им настроение. Арт и Тед, бывало, делали за столом уроки, а я тогда садился на колени на стуле с ручкой и бумагой, и изображал их им же на потеху. Арт и Тед собирали птичьи яйца, которые я, трёх лет от роду, очень любил разбивать молотком. Они жаловались маме: «Этот маленький тип, которого ты купила, разбил все наши яйца, зачем ты его покупала?» Однажды я спустил в туалет всех их бронзовых карпиков. Я объяснил маме, что так отпустил их на волю. Братьям все это не понравилось: они не хотели понимать, что так я самовыражаюсь. После этого они решили напугать меня вусмерть. Пугать меня на каждом шагу — это стало их развлечением. Это так действовало на меня, что я стал нервным. Я не мог этого долго терпеть и стал заикаться. Впрочем, это продолжалось недолго.

Рядом жили две мои кузины — Берил и Рита. Они обе были старше меня на 4 года и проводили много времени в нашем доме. Они тоже любили пугать меня. Они притворялись пауками или монстрами, неожиданно будили или преследовали меня по всему дому, и я бежал со всех ног и кричал во всю глотку. Берил также все время купала меня. У ней были куклы, и когда она заканчивала купать и причесывать их, то экспериментировала на мне.

Когда я начал ходить в школу, мы завели старую английскую овчарку. Её звали Чам. Она была такая огромная, что я мог оседлать её до самого св. Мартенса — за несколько кварталов от нас. Чам был особенной собакой, потому что в отличии от остальных, он мог определять время. Каждый день в 15.15 Чам выбегал из дома, подходил к большой улице и ждал меня у школы. До самого конца своей жизни, когда Чам стал уже совсем старым, он брел, пошатываясь, к школе, чтобы встретить меня, но в конце концов просто растягивался на середине улицы. Проезжавшие машины останавливались, так как Чам здесь ждал своего пассажира. Кто-нибудь тогда выходил из магазина, чтобы согнать Чама с пешеходной зебры.

После того, как Чам издох, у нас появились другие собаки. Был черный лабрадор по кличке Бастер и дворняжка Ким, которую никто не любил. Так как она кусала всех соседей. Когда однажды я спросил у папы, куда делся Ким, он ответил мне, что его отправили жить на ферму. Я знал, что это неправда.

У Арта и Теда были и другие особенные питомцы: две мыши по имени Гром и Молния, а у меня — несколько водяных черепах. В доме всегда водились пустые бутылки из-под «Гиннесса», так что я сделал из них лагерь для своих маленьких друзей в нашем подвале на дворе. Однажды Арт и Тед решили, что мои черепахи не прочь прогуляться, и, выпустив их из бутылочного форта, начали наблюдать, как они пятятся из своего заграждения. Наверное, это была их месть за разбитые яйца и спущенную рыбу. Арт и Тед еще, бывало, прижимали меня к полу, наклонялись ко мне, пускали слюни около моего лица, и когда те приближались прямо ко мне, то втягивали их назад. Такие вот мои первые испытания.

В те времена Англия была страной сажи, пыли, грязи и запаха перегара. У одного из наших соседей был самый грязный дом в Йивсли, а может — и на всем юге Англии, но мне казалось, что это очень здорово — пробраться к ним на кухню, украсть что-нибудь из еды и потом пожирать её под столом. Все потом удивлялись, как я только выжил с такой гнилью в своем животе.

По ночам я слышал шум в комнате родителей — кажется, я не знал, что это было — и думал, что они дерутся. Я вылезал из своей комнаты-«коробочки» и ложился в кровать между ними, ударял папу и говорил: «Хватит же бить мою маму!» Для них, наверное, это было кошмаром, когда я входил в их комнату, когда они занимались этим. Но я просто не знал…

Всё, что было нужно нам для жизни, находилось рядом: школа, магазины и вся семья. Сейчас Йивсли разросся благодаря аэропорту, а тогда это была маленькая деревенька. Каждый знал о том, кто чем занимается, каждый заботился о ближнем, было в чести добрососедство, и обиды долго не помнились. Почти в каждой семье были подземные убежища на случай воздушного налёта — папа вырыл наше «Андерсоновское» бомбоубежище[2] прямо под домом, когда разгорелась война, — но Бог, видимо, с улыбкой глядел сверху на Йивсли, когда она шла. Даже если пролетали немецкие бомбардировщики, они никогда не попадали в цель. Однажды снесло пивную, но никого не убило. Как-то ночью бомба упала возле пивной «Хат» («Хата»). Мама крепко прижала к себе Теда, когда взрывная волна прокатилась по городу. Кое-какие окна на улице, где жила бабушка, разбились, и тогда она прошла по всему околотку со словами, обращенными ко всем жителям: «не платите ренту, пока нам не вставят новые». В ту самую ночь папа шел в «Нэг’c», когда завыли сирены и начали падать бомбы. Он запрыгнул в первый попавшийся мусорный контейнер, закрыл его крышку и в безопасности переждал, пока все утихнет.

Йивсли вышел из войны без потерь, но вот то место, куда мама ходила на работу — Хейес (главный завод «EMI») был полностью уничтожен в один из нечастых дней, когда её там не было. Это были трудные времена. Даже когда я рос, то помню, что у некоторых не было даже туалетных сидений, так как они сожгли их во время войны, чтобы обогреться. Мама вспоминала, как часто стояла в очереди весь вечер за 2-мя унциями сахара, бананом и яйцом, которыми она нас потом баловала.

Лужайка за Уайтторн-авеню была местом, где её жители отмечали свои праздники. Здесь праздновался день окончания войны, и сюда я приходил отмечать коронационный день. Я помню эту вечеринку потому, что все с улицы вышли с едой, и звучала музыка. Тогда в первый раз я попробовал мороженое, желе и бланманже.