Рабыня для чудовища востока (СИ) - Блэк Айза

— Серж, милый, — пытаюсь найти глазами в этой толпе мужа, — Пусть они перестанут меня трогать! — чужие прикосновения омерзительны.

В голове отчетливо сидит установка — только он может защитить. Только ему я доверила жизнь. С ним хоть в огонь, хоть в воду. Он сейчас одумается, успокоится и все поймет.

— Тебя еще не так потрогают, мадам, в том месте, куда тебе дорога, — полицейский смеется мне в лицо, обдавая перегаром.

— Я все же попрошу уважения к моей супруге. Никто не давал вам права вести себя подобным образом, — от слов любимого в глазах загорается надежда. — Максимовски сообщу я. Раз у наших бравых защитников духу не хватает.

Слабо улыбаюсь, пробую поймать взгляд Сержа, но он не смотрит на меня. Сдержанный. Интеллигентный. Это именно тот мужчина, которого я полюбила. Он возвращается. Ему просто надо было время все обдумать и понять!

— Зад ты ему хочешь подлизать, — выдает коп, что лапал меня. Заросшее лицо. Помятый весь. Отвратительный тип.

— Сообщив о смерти сына? — вздергивает вверх бровь. — И такие «гениальные» кадры стоят на страже закона. Печаль.

— Слышь, ты умник! Сейчас договоришься! — полицейский вскакивает и приближается вплотную к Сержу. — А вдруг вы на пару с ней Максимовски грохнули? В камеру закрою, а там умничай, сколько душе вздумается.

— Как закроете, так и откроете, — муж смотрит на него с высока. Уверенный, красивый, зеленоглазый блондин.

Это выводит меня из ступора. Страх совсем отступает. Когда есть надежная опора, никакие испытания не страшны.

— Что мы тут лясы точим! Поехали, прокатимся, мадам, — достает наручники и защелкивает их на моих запястьях. Холод металла обжигает. — После этих хором, — окидывает взглядом комнату, — Вас ожидают дивные апартаменты.

Мне все равно, что он там говорит. Смотрю только на мужа. Отстранилась от всего этого кошмара, закрылась своей любовью, как стеной.

— Андрюх, закончишь тут, а мы поедем, — полицейский обращается к одному из коллег, склонившемуся над телом.

— Лика! — его голосом мое имя звучит как песня.

— Да! — муж оживляет меня, словно цветок, согревшийся в лучах солнца, после морозной стужи.

— Я попробую помочь, посмотрю, что можно сделать, — хоть былого тепла в его голосе нет. Скорее вежливость, холодная учтивость. Но я уверена, все вернется. Только бы этот кошмар прекратился. А что все скоро образуется, в этом я не сомневаюсь. Ведь я невиновна, ни перед мужем, ни перед законом.

Если бы я только знала, как он мне поможет. Если бы знала… Хотя… я бы все равно ничего не изменила. С этого момента моя судьба больше мне не принадлежала.

— Никак не пойму, вроде баба молодая, все есть, а все равно ищет приключений на свой зад, — протягивает задумчиво полицейский. — Оно разве того стоило? — ловит мой взгляд в зеркале.

— Это страшное, очень странное, но всего лишь недоразумение, — после слов Сержа меня не смущают даже наручники на запястьях.

Я уплываю в мечтах. Представляю, как после всех испытаний мы отправимся к океану в свадебное путешествие. Моя мечта осуществится, как и обещал любимый. Ведь в своей жизни я никогда не видела моря. Не плескалась в ласковых волнах. И он на свадьбе обещал, что мы наверстаем все. Родной покажет для меня все краски мира, и навсегда сотрет из памяти ужасы трущоб, в которых я выросла.

— Сними розовые очки, потом больнее будет, — в зеркале отражаются глаза полицейского, красные, заплывшие, и там отчетливо читается отчужденная жалость.

Как бы и жалко, но это мимолетно, пожалели и забыли. Это чувство я узнаю всегда. Так на меня смотрели прохожие, когда в детстве я стояла на коленях и просила милостыню. Конечно, бывали и другие взгляды, злобные, жестокие, иногда и поколотить могли. А вот кто жалел, нередко денюшку кидали. Только вот от этого помятого мужика я вряд ли дождусь чего-то хорошего. Да и не нужна мне его милостыня, теперь у меня есть защитник.

— Муж наймет мне адвоката, проведут экспертизы, во всем разберутся. А может, удастся под залог выйти… — это я вспомнила сюжет из детективов, которые так полюбила смотреть в последнее время.

Даже в моей непростой жизни, я никогда не опускалась до кражи. И тюрьма оставалась для меня чем-то мифическим и страшным, что никогда меня не коснется.

— Вот я и говорю, взрослая баба, а все на розовых слониках летаешь, — достает из пачки сигарету, закуривает прямо в салоне. — Если бы по бытовухе загремела, там бы еще и срок скостили по первой ходке. Где-то на жалость надавить, где-то баблом поблагодарить. А тут ты залезла в такую дремучую задницу, — присвистывает, — Максимовски за своего единственного сына тебя живьем закопает и заставит нас всех твою могилку земелькой присыпать.

— А кто он такой, этот Максимовски?

— Точно из лесу вылезла, — издает глухой смешок. — Без ведома Эдуарда Валерьевича в городе ни одна муха не пролетит. Что там мэры, власть, он давно все в своих стальных клешнях зажал. Вытянула счастливый билет, сидела бы тихо. Какие же вы бабы дуры, вам все больше и больше подавай. Моя бывшая такой же была…

Полицейский замолчал. Жалость пропала из его глаз. А вместо нее появилась неприязнь, замешенная на чем-то его личном. Словно я наступила ему на больную мозоль.

Когда он выводил меня из машины, на его мобильный поступил звонок. Мужчина, как-то сразу вытянулся в лице. Отвечал испуганно, скомкано. Потом посмотрел на меня.

— Все допрыгалась…

А я все еще не понимаю, что окажусь в камере предварительно заключения. Я действительно держусь за все хорошее, инстинктивно пытаюсь отодвинуть кошмар. За моей спиной шепчутся. Женщины в форме смотрят на меня со злорадством, узнав кто я такая. Семь месяцев назад обо мне писали в прессе. И теперь невольная мимолетная популярность играет против меня.

Страх вернулся вместе сыростью и ненавистью, царившими в этом ужасном месте. Меня досматривают, грубо, цинично, унизительно. А я продолжаю тешить себя надеждой, что скоро муж во всем разберется, и я проведу тут от силы сутки. Надо просто пережить. Все.

Когда я вошла в камеру, я готова была ползать на коленях, умолять, просить, лишь бы меня выпустили. На меня уставилось три пары злобных глаз. Сама камера больше напоминала кадр из фильма ужасов. Запах плесени, сырости, со стен капает вода. Облупившая синяя краска. Две металлические двухъярусные кровати и подранные вонючие матрасы. И три взлохмаченных женщины, на первый взгляд, явно не в себе.

Одна оскалилась, зашипела, и крадучись стала приближаться ко мне.

— Ммм… какую птичку нам подкинули, — протянула руку с грязными ногтями, схватила меня за волосы и рывком кинула на пол. Холодный, бетонный, устланный каким-то мусором и песком.

Две другие закружили вокруг меня. Они дергали, щипали, не столько больно, сколько омерзительно, унизительно.

— Не трогайте меня, пожалуйста, — пропищала я не своим голосом. — Я тихо лягу и вы даже не заметите меня… — поползла на четвереньках к замызганному железному подобию кровати. Мне бы скрутиться калачиком и подождать освобождения.

— Ишь какая неженка… — снова дернула меня за волосы первая, — Койку еще заслужить надо. А пока покантуешься в углу.

Она поволокла меня за волосы в дальний конец камеры. Рывком подняла на ноги. Оставила стоять в углу! На голову капает ледяная вода. Рядом дырка, заменяющая туалет. И как только я пытаюсь сесть, или пошевелится, она тут же бьет меня какой-то тряпкой.

— Не рыпайся! — скалится.

И я так и стояла, вжавшись в холодную стену, с одеревеневшими от постоянного стояния ногами. Когда принесли еду, женщины жадно на нее набросились. Мне же не позволили сделать и глотка воды. Ночью моя надзирательница не сомкнула глаз, все караулила меня, чтобы ее жертва не смела присесть. К утру, у меня не было сил даже плакать.

Когда меня повели к следователю, я, кажется, была готова на все, только бы больше не возвращаться обратно в этот кошмар.

Глава 3