Рассказы о сержанте Берковиче - Песах Амнуэль

— Это сережка Сони, — как заведенный повторял Зайдель.

Хутиэли и Беркович одновременно посмотрели на девушку, которую поддерживал Авнери. В ее ушах не было серег. Соня встретила взгляды полицейских и смертельно побледнела.

— Я… — пролепетала она. — Вы что… Это…

— Это действительно ваша вещь? — спросил Хутиэли, протягивая сережку на ладони.

— Моя… — прошептала Соня. — Но… У меня неделю назад пропали серьги… Я не могла их найти…

Беркович опустился на колени перед погасшим костром и указательным пальцем пошевелил золу в том месте, где Зайдель подобрал сережку. Зола была еще теплой. Беркович вытер палец носовым платком и встал с колен.

— Хорошая история, — пробормотал он. — Сразу выдает дилетанта.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал Хутиэли, с интересом наблюдая за действиями Берковича. — Похоже, что у тебя сложилось определенное мнение.

— Да, — кивнул Беркович. — Вот господина Зайделя интересовало, где была утром Соня Аккерман. А мне интересно, где был сам Зайдель. И почему он появился здесь сразу после Сони. Может, он за ней следил?

— Вы думаете, о чем говорите? — холодно поинтересовался Зайдель.

— Конечно, — кивнул Беркович. — И когда говорю, и когда делаю. Инспектор,

— обратился он к Хутиэли, — вы же видите, сережка побывала в сильном огне, в открытом пламени.

— Несомненно, — подтвердил инспектор.

— А господин Зайдель, — продолжал Беркович, — вытащил ее из верхнего слоя золы. Костер догорал, пламя было слабым. Собственно, открытого огня уже вообще не было, только зола продолжала тлеть. Туда, в золу и была брошена сережка. Кто-то ее предварительно подержал в огне. Не здесь, конечно. И я подозреваю, кто это мог быть.

Зайдель бросился в сторону, но патрульный Авнери отреагировал мгновенно — оставил Соню и бросился за актером. Силы были, конечно, не равны…

По дороге в управление Хугиэли сказал сержанту:

— Ты имей это в виду, Борис. Ревность — страшная штука.

— Я не ревнив, — отозвался Беркович. — А Наташа совсем не кокетка, не такая, как эта Соня.

— Кто знает? — вздохнул инспектор. — Говорят, ревность непредсказуема.

— Если я и убью соперника, — твердо сказал Беркович, — то только в состоянии аффекта. Я не стану заранее красть у девушки серьги, обрабатывать их в пламени, устраивать пикник… Бездарный спектакль…

— Что ты хочешь, — прокомментировал Хутиэли. — Зайдель ведь актер, а не режиссер…

Дело второе. СИАМСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ

Я не знаю испанского языка, — огорченно сказал сержант Беркович. — Вряд ли от меня будет прок.

— Тебе и не нужно будет говорить по-испански, — успокоил его инспектор Хуnиэли. — Эти господа свободно владеют английским. Они ведь путешествуют по разным странам, прошлый год провели в Европе, так что английский для них — необходимость.

Беркович вздохнул. Дело, которым ему предстояло заняться, было, по его мнению, абсолютно бесперспективным. Во-первых, иностранцы, подданные государства, расположенного по другую сторону Атлантического океана. Во-вторых, совершенно чуждая среда. Беркович никогда не любил цирк, его не интересовали ужимки клоунов, ловкость жонглеров и муки творчества дрессированных животных. И в-третьих, артисты мексиканского цирка вовсе не горели желанием давать показания израильской полиции. Да, убит человек. Ясно, что убил кто-то из своих. Значит, сами и разберемся. Бедняга Офер Симха, снимавший предварительные показания, пришел в бешенство — никто не желал четко отвечать на самые простые вопросы. А теперь инспектор скинул это дело на Берковича, и сержанту предстояло управиться ровно за тридцать шесть часов — именно столько времени мексиканский цирк еще давал свои представления в парке на берегу Яркона. Можно, конечно, задержать мексиканцев еще на двое суток — прокурор безусловно выдаст нужное постановление, — но вряд ли эта задержка улучшит настроение артистов. Если они молчат сейчас, то будут молчать и потом…

А еще сам характер преступления… Такого Беркович не мог припомнить за всю историю криминалистики, а ведь он начитался в свое время всякой литературы и мог рассказать о совершенно уникальных случаях. Однако где и когда убивали… сиамского близнеца?

Беркович сидел за своим столом и просматривал страницы компьютерного досье, стараясь запомнить каждую деталь, прежде чем отправляться в северный Тель-Авив. Итак, мексиканский цирк-шапито расположился в парке неподалеку от планетария. Было это две недели назад. Представления пользовались успехом, особенно выступления сиамских близнецов Вальехо и Алессандро. Братья срослись боками и, говорят, передвигались настолько уморительно, что одного их появления на арене было достаточно, чтобы вызвать аплодисменты зрителей. По мнению Берковича, это было просто гнусно

—как можно эксплуатировать человеческую беду? Впрочем, похоже, что сами братья вовсе не жаловались на жизнь. Месяц назад им исполнилось двадцать семь, из них больше половины они провели в цирке, этот образ жизни был для них привычен. Однако неделю назад после представления, когда артисты разошлись по своим домикам, из караванчика, где жили близнецы, раздался вдруг дикий вопль боли и ужаса. Первым на место трагедии прибежал конюх Филипп Альмог. Он увидел корчившихся на полу братьев, в спине Вальехо торчала рукоять ножа. Вальехо дернулся и затих навсегда, а Алессандро, сраженный шоком, не мог вымолвить ни слова.

Вопрос о том, кто нанес смертельный удар, был оставлен на потом. Сначала нужно было сделать хоть что-нибудь, чтобы спасти Алессандро. Медики скорой помощи, потоптавшись минуту в нерешительности, приняли единственно верное решение: погрузили братьев в машину и отвезли в больницу «Ихилов», связавшись с главным хирургом и рассказав ему об уникальном убийстве.

Полчаса спустя лучшая бригада хирургов стояла у операционного стола и тщательно перерезала ткани и артерии, соединявшие сиамских близнецов. Вальехо был уже полчаса как мертв, и нужно было сделать все возможное, чтобы спасти жизнь оставшемуся в живых брату.

Израильская медицина сотворила очередное чудо, и после шестичасовой операции мертвое тело Вальехо было отделено от тела живого, но потерявшего много крови Алессандро — ведь кровеносная система братьев представляла собой до операции единое целое.

Вальехо увезли в больничный морг, а Алессандро — в реанимационную палату, и никто не мог дать гарантии, что молодой человек выживет. Три ночи жизнь его висела на волоске, на четвертую кризис, по словам врачей, миновал, на пятый день Алессандро пришел в сознание и, поняв неожиданно, что из урода превратился в обычного мужчину, опять лишился чувств — к счастью, ненадолго.

Между тем, Офер Симха проводил допросы свидетелей и мучился от сознания собственного бессилия. Артисты и обслуживающий персонал цирка были предельно вежливы и говорили о чем угодно, только не о том, что нужно было знать полиции. В тот злосчастный вечер все занимались своими делами, никто ничего не видел, никто ничего не слышал — кроме, конечно, страшного вопля умиравшего Вальехо. Никто не видел человека, вошедшего в караванчик близнецов, никто не видел, чтобы из караванчика кто-то выходил. Когда конюх прибежал на крик, дверь вагончика была распахнута настежь. Следы? Какие могли остаться следы, столько людей прибежало… На рукоятке ножа были только следы Алессандро — брат-близнец безуспешно пытался вытащить орудие убийства из раны…

Мотив?

Дойдя до этой страницы, Беркович начал читать внимательнее. Мотив был один: ненависть. Как бы ни старались циркачи скрыть свое отношение к убийству, Симха несколько раз отметил странное обстоятельство — никто из артистов не сказал о погибшем Вальехо ни одного доброго слова. Наиболее употребительными были определения: эгоистичный, жадный, злой. Вальехо всех подкалывал своим острым языком, даже собственному брату-близнецу не давал жить спокойно, если вообще можно назвать спокойной жизнь двух молодых людей, сросшихся боками.

Об Алессандро говорили иначе: душа-парень, умница, добрый характер. Как уживались эти два человека в одном, по сути, теле? Да так и уживались, привычка, как говорится, вторая натура.

Понимал ли убийца, что, вонзая нож в спину Вальехо, он одновременно убивает и Алессавдро? Ведь успех операции был большим везением — никто из хирургов не мог заранее сказать, каковы шансы на спасение. Неужели ненависть к Вальехо у этого человека была так велика, что он готов был убить и доброго, никому не докучавшего Алессандро?

Впрочем, кто может понять психологию преступника?

Когда Алессандро пришел в себя и оказался способен отвечать на вопросы, следователь Симха провел допрос, продолжавшийся десять минут. Никакой дополнительной информации получить не удалось. После ужина братья поднялись в свой домик на колесах, начали готовиться ко сну. Спали они на широкой тахте, дверь оставили открытой, была нормальная тель-авивская жара. Братья стояли спинами к двери и, по словам Алессандро, спорили о том, лечь ли сразу или немного почитать. Алессандро не видел убийцу, он только ощутил, как неожиданно напряглось тело брата, острый укол отозвался в мозгу Алессандро мгновенной вспышкой боли (не своей, но все же ощутимой), а потом Вальехо заорал и повалился на пол, увлекая, конечно, за собой и брата. Все.