Старое фото - Геннадий Разумов

Древняя, давно уже умершая планета кое-где была расколота прямыми неглубокими трещинами, обнажавшими такие же скальные холодные недра. Зарумов подошел к краю одной из них и посмотрел вниз – ничего, что могло бы быть для него спасительным или хотя бы полезным, такая же пустота и мертвечина.

Он достал из заплечного ящика инвентарную экспресс-лабораторию, установил на штативе сейсмоакустические приборы и по укороченной программе провел все необходимые геофизические измерения. Планета была однородна, тверда и холодна по всей своей глубине и не оставляла никаких надежд на получение хоть небольшого количества какого-нибудь тепла, энергии, полезных ископаемых или еще чего-либо. Ничего.

Теперь надо было разыскать то, что раньше было кораблем. Это большого труда не составляло, так как Зарумов еще до своей посадки подсек траекторию и координаты его падения. Звездолет лежал в неглубокой расщелине. С первого взгляда стало ясно, что он разбит, сплющен и ни на что уже не годен, как старая консервная банка.

Кое-как цепляясь за неровные края расщелины, Зарумов спустился к останкам своего недавнего космического дома и остановился, с грустью сознавая безвыходность своего положения. Здесь ни на что не было никаких надежд. Люк во входную шлюзовую камеру вместе с самим шлюзом был полностью уничтожен, двигатели сгорели, контейнеры с блоками систем питания и жизнеобеспечения смяты в лепешку. В общем, никаких вариантов.

«А ведь мог бы быть шанс стать Робинзоном Крузо, – усмехнулся с горечью Зарумов, – вот только где взять Пятницу?»

Он на прощание погладил ладонью смятую поверхность разбитых иллюминаторов, провел пальцем по сломанным выступам дюз, как будто через плотную ткань скафандровых перчаток можно было ощутить тепло земного металла, почувствовать мягкую шершавость защитного кремниевого покрытия.

Ничего не поделаешь, надо идти. Зарумов тем же путем вылез на край расщелины, прошел несколько шагов и снова огляделся. Неяркое окаймленное темной полоской светило Трайкос блеклым розовым колесом медленно катилось по длинному низкому горизонту. Контрастные, резко очерченные черные тени рваными тряпками покрывали неглубокие понижения местности. Зарумов подумал, что не стал бы без нужды по ним ходить, хотя, конечно, было ясно, что это только тени, и ничего, кроме галькообразной почвы, там нет и быть не может.

И все-таки он должен, обязан поискать своих Пятниц. Этого требует и устав Межзвездных связей. На каждом новом космическом объекте, кто бы и когда на него ни попал, помимо всяких других стандартных исследований обязательно должен быть проведен поиск следов разумной жизни.

«Не буду напоследок нарушать правила, хотя здесь это простая формальность, совершенно ненужная», – подумал Зарумов, доставая кассетный словарь-справочник инопланетных контактов. В нем были языки, наречия, диалекты всех времен и народов, когда-либо населявших Землю и другие обитаемые миры, телепатические способы общения, языки жестов и пантомим, цветовых и световых символов. Но в данном случае все это для такой забытой Богом планеты, увы, явно было совсем не нужно. Здесь некому показывать картинки с изображением людей и Солнечной системы, здесь некому слушать земную музыку и позывные Межзвездной службы.

Зарумов вспомнил, как на Зарее они установили на возвышенностях видеозоры и целый час гоняли мультики и фильмы-боевики. На них, как бабочки на огонек, слетелись тогда летуны – многокрылые жители планеты. Но там была атмосфера, растительность. А здесь мертвая пустота…

Может быть, все-таки попробовать хотя бы язык лучей?

Зарумов установил на штативе небольшой портативный радар и стал прослушивать окрестность на волнах самого широкого диапазона длин и частот. Во все стороны по поверхности и вглубь планеты понеслись сейсмические, гравитационные, радио– и световые лучи, инфразвук и ультразвук.

Но никакого отклика, даже самого слабого, чуть заметного, хотя бы сомнительного приборы не поймали. Только один раз мигнул индикатор, когда инфразвуковая волна скользнула по самому верхнему слою почвы. Однако Зарумов тут же отметил, что причиной возмущения была его же собственная нога.

«Дохлый номер, – пробормотал он про себя, – искать здесь жизнь – все равно что на Земле в Северном Ледовитом океане ловить жирафов». Он собрал приборы и кассеты с результатами измерений, поставил их на место в скафандровом боксе и снова загерметизировал.

Теперь он должен был умереть.

Древние жители Земли, каждый раз убеждаясь, что человеческое тело после смерти разрушается, превращается в прах, тешили себя надеждой на нетленность, вечность души, на ее загробную потустороннюю жизнь. Они верили в то, что, хотя тело умирает, душа остается.

С Зарумовым будет все как раз наоборот. Исчезнет его внутренний мир, его сознание, чувства, ощущения, его «я». Но останется тело. В этом вакуумном стерильном мире, без воздуха и воды, без гнилостных бактерий он будет лежать законсервированным сотни, тысячи, а может быть, и миллионы лет.

Зарумов вспомнил рассказ одного своего друга-археолога, экспедиция которого как-то нашла хорошо сохранившийся труп человека, замурованного в плотный, непроницаемый для воды и воздуха гидротехнический бетон. Когда-то давно, еще в XX веке, на реках строили гигантские железобетонные плотины для гидроэлектростанций. Человек, отбывавший наказание, заключенный, упал в блок бетонирования, его не успели вытащить. Он утонул в бетонной жиже и так остался лежать в затвердевшем бетоне целым, пока не стал добычей археологов.

Кто знает, может быть, когда-нибудь в далеком будущем и Зарумова вот так же обнаружат здесь, на этой затерянной в Космосе безжизненной планете, и тогда его тоже будут изучать ученые, и он станет археологической достопримечательностью. Может быть, и планету назовут его именем.

У каждой эпохи свои находки.

Теперь главное, ему нужно получше выбрать подходящее место для своей могилы. Конечно, оно должно быть вблизи остатков корабля. Надо лечь где-нибудь повыше, на видном месте, где его легко можно будет обнаружить вместе с компьютерными мемористиками, которые будут хранить всю информацию.

Пожалуй, он выберет вот этот невысокий, более, чем другие, светлый бугорок, который и станет его последней постелью. Здесь разомкнется защитная скафандровая оболочка, его последнее человеческое жилище, и он станет частью чужого враждебного мира, где царит вечное безмолвие, покой, тишина.

Зарумов опустился на колени, присел, потом лег на спину, подложив под голову бокс с информационными материалами. До конца оставалось четырнадцать минут. Он сдвинул магнитный клапан наружного кармана и достал пластиковый пакет со старой объемной фотографией. Пусть в последний миг его жизни с ним рядом будет ласковый взгляд милых родных глаз.

Это был один из самых счастливых месяцев их жизни. Они втроем поехали тогда в отпуск на побережье к морю. Пляж, горы, яркое жаркое солнце, буйная летняя зелень.

В тот день, когда было сделано это фото, они бегали по пляжной гальке, которая щекотала и колола пятки, а Эва с Белочкой соревновались, кто дольше пропрыгает по острым камушкам.

– Знаете ли вы, понимаете ли вы, – передразнивая пансионатного врача, «докторским» голосом вещала Бела. – Это же так полезно: на ступнях ног окончания нервов, связанных почти со всеми внутренними органами. Массируя пятки пляжной галькой, вы фактически массируете печенку и селезенку.

Они громко хохотали, а потом, взявшись за руки, паровозиком бросались в воду, ныряли, плавали вперегонки. Как им тогда было хорошо, как они тогда были счастливы!

Зарумов оторвал взгляд от фотокарточки, непроизвольно прижав ее к своему телу (они ведь «совсем раздетые в такой мороз»). И снова посмотрел на окружавшую его повсюду застывшую в пятисотградусном холоде мертвенно-серую почву. Здесь, на планете, тоже была галька, но разве такая!

Только теперь Зарумову впервые за все это время вдруг стало по-настоящему страшно. Безотчетный первобытный ужас охватил все его существо, задрожали колени, лоб покрылся испариной. Пальцы непроизвольно потянулись к защелке шлема – поскорей бы избавиться от этого гнетущего унизительного чувства – чего тянуть, все равно осталось уже немного.

Но тренировка космонавта сказалась – он быстро овладел собой, рука опустилась вниз, пальцы сжались в кулак. Зарумов собрал всю свою волю, сосредоточился. Надо было сделать последние приготовления: переключить приборы, еще раз проверить герметичность «банка памяти». Все это сделав, он устроился поудобнее и приготовился к смерти.

Как мудро устроила природа в том нормальном человеческом мире – человек не знает своего последнего часа. Хотя испокон веков стремится разгадать свое будущее. Античные оракулы и средневековые гадалки, ученые-прогнозисты и компьютерные машины времени – кто только не пытался прочесть Книгу Судеб. Но всегда безуспешно. И если бы сейчас кто-то мог задать Зарумову извечный вопрос: «Что такое счастье?» – он бы без всяких раздумий тут же ответил: «Счастье не знать, что с тобой будет завтра, сегодня, через час».