Крылов - Владимир Липилин

Из последних очень привлекал Алешу Иван Михайлович Сеченов. И всемирно известный профессор-физиолог не оставлял без внимания крыловского отпрыска, выделяя его среди многочисленных сверстников. Никому, кроме Алеши, профессор не доверял доставку лягушек для домашних опытов и лекций, которые он читал родным и близким гостям. Убедившись однажды в солидности и твердом слове поставщика наглядных пособий, Иван Михайлович непременно приглашал Алешу в домашнюю лабораторию и на выступления перед публикой. Алешу приглашал наравне со взрослыми сам Иван Михайлович Сеченов, как тут было не возгордиться юному сердцу.

Из-за них, лягушек из филатовского пруда, и произошел тот казус, натолкнувший в конце концов Алешу на довольно оригинальный вывод.

На первой в своей жизни исповеди у отца архимандрита Авраамия – так тогда было принято – восьмилетний Алеша отчитался в знании молитв «Отче наш», «Достойно», а затем покаялся в «грехах»:

– Вот, отец-батюшка, лягушек мы с мальчишками в пруду бьем.

– Это ничего, лягушка – тварь поганая, кровь ее холодная, ее бить можно, это не грех, – ответствовал, чуть замешкавшись от признания отрока, старчески шамкая, архимандрит.

Дома итоги Алешиного покаяния, конечно, были разобраны родным отцом и бабушкой Марией Михайловной – инициатором исповеди внука и давней поклонницей престарелого архимандрита Авраамия.

– Вы слышали, – говорил Николай Александрович матери, – что ваш Авраамий внушает, ведь вы же сами понимаете, что для нашей местности воробей – птица вредная, а лягушка – тварь полезная. Помните, как у нас за садом воробьи десятину редкостного урожая пшеницы очистили, пудов двести было бы.

Отец – могучий богатырь, жизнедеятельный, всезнающий, неунывающий – всегда был непререкаемым авторитетом для сына. По-хозяйски верно, конечно, говорил он теперь, но тем не менее Алеша принял тогда вот какое решение. Открыл его всем академик Крылов через 70 лет в Казани, во время Великой Отечественной войны:

«Что отвечала бабушка и как она заступалась за архимандрита, я не помню, но вера моя в непогрешимость его была поколеблена, и, чтобы не ошибаться, били мы с мальчишками и воронят, и воробьят, и лягушек».

Образно говоря, простор его детского волеизъявления не ограничивался ни холодным, ни горячим. Сам ли отец, кучер ли запрягал лошадь, но «другу Алеше», как любил называть сына Крылов-старший, не возбранялось быть рядом и помогать в меру своих силенок набрасывать хомут, супонь, а потом восхищаться лошадиной статью, похлопывая коня по вздрагивающей холке или по крутому, лоснящемуся, в яблоках крупу. По крупу похлопать – невелика задачка: взобрался на колесо, а то и на оглоблю – и вот он, восхищайся. С холкой – дело посложнее, к холке без подставки не подступить, и в ноги бросался подвернувшийся чурбан или подкатывался беспризорный бочонок. Сердца молодой матери и молоденьких тетушек, бывало, что и замирали от страха, но все равно слух Алеши не настораживали ни предупреждения, ни всхлипывания.

Отец, исполняя должность мирового посредника, случалось, критиковал с крестьянами действия уездных помещиков в таких выражениях, не смущаясь присутствием сына, что иным Алешиным сословным сверстникам подобных словесных оборотов не приходилось слышать до конца дней.

Мальчику, натуре бойкой и любознательной, не закрывали искусственно глаза на окружающую жизнь. И это непосредственное общение с разными людьми, с могутной приволжской природой срединной России закрепило формирующийся характер. Никогда и нигде потом, как бы ни было заманчиво-красиво в других местах, а их повидано немало, среди новых людей, а их встречено было великое множество, не забывал он родные края – деревню Висягу, городок Алатырь, село Теплый Стан, что теплым признал еще Иван Грозный. Да разве могли забыться ему, будущему строителю русского флота, впервые виденные и слышанные лоцманские промеры водноё глубины на реке Суре, что неторопливо шла к Волге-матушке. С особым удовольствием Крылов обращался к той поре детства, когда зачарованно он слушал команды бородатых капитанов, похожих на сказочных мельников, и как эти команды исполнялись молоденькими суровскими речниками: «Идя вверх по течению, пароход должен был грузиться так, чтобы сидеть носом на несколько дюймов глубже, чем кормой; благодаря этому его не разворачивало, когда приходилось притыкаться к мели.

При подходе к перекату уменьшали ход, и малым ходом пароход притыкался к отмели. Как только слышалось своеобразное шуршание, машину останавливали и раздавалась команда капитана:

– Ванька, Васька, скидай портки, сигай в воду, маячь!

Ванька и Васька, полуголые, прыгали в воду и «маячили», то есть измеряли глубину, подавая, в особенности ночью, результаты своего своеобразного промера так:

– Василь Иваныч, – кричит, например, Васька, – здеся по колено!

– Иди к правому берегу!

Через некоторое время:

– Василь Иваныч, здеся по пол-ляжки!

– Иди еще!

Наконец раздается желательное:

– Василь Иваныч, здеся по брюхо!

– Стой там, подавай голос!»

Этот необыкновенный «техминимум» по речной лоции запомнился великому русскому моряку на всю жизнь. Не один раз, и в юности, и в зрелости, и в преклонных годах, наяву и мысленно, возвращался Крылов в родные края, на реку Суру: «Невольно вспоминаются эпизоды вроде следующего.

Выходит на кожух колеса и становится у борта монументальная фигура, по меньшей мере в восемь пудов весом, в поддевке, сапоги бураками, борода лопатой во всю грудь.

Навстречу идет беляна. Фигура орет громовым басом:

– Степан, ты отчего у Курмыша двое суток простоял?

– Миколай Иваныч, ветер больно силен был, все на берег нажимало…

– Врешь, сукин сын… это тебя на кабак нажимало…

Дальше шла сплошная волжская элоквенция, не нашедшая отражения даже в дополнениях проф. Бодуэн-де-Куртенэ к словарю Даля».

А обращаясь к родным краям, как было не вспомнить и замечательного из людей – деда Александра Андреевича Крылова.

В наследство от него юный Крылов получил готовальни и пистолет системы «Смитт и Вессон». Передавая чертежный инструментарий, отец вложил в ящичек для ею хранения записку такого содержания: «Александр Андреевич Крылов в 1814 г. был с Павловским полком при взятии Парижа и оставался там несколько месяцев. В течение этого времени он купил эти готовальни, которые и остаются в нашем роде. Николай Крылов».

На пороге вступления в большую жизнь Алеша Крылов наследует от деда не драгоценности, а готовальни и оружие, дед как бы завещает: «Умей трудиться и защищать свой труд». Стоит ли говорить, что целевое наследство – именно готовальни – стало не только семейной реликвией, но и плодотворным рабочим инструментом? Сказал свое веское слово и пистолет системы «Смитт и Вессон», о чем будет рассказано чуть позднее.