Остров фарисеев - Джон Голсуорси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Судя по тому, что она мне рассказала, сэр, - начал незнакомец, наклоняясь к Шелтону, чтобы девушка не могла расслышать его слов, положение ее весьма печально. Я был бы рад помочь ей, но, как видите... - Он сделал жест, и Шелтон понял, что ему пришлось, расстаться с жилетом. - Я не Ротшильд! Она приехала в Дувр с человеком, который обещал на ней жениться, а потом бросил ее. Посмотрите, - он быстрым взглядом! указал на их спутниц, отодвинувшихся подальше от француженки, - как они стараются, чтобы их одежда не коснулась ее! Это добродетельные женщины, сэр. И какая же чудесная вещь добродетель! А еще чудеснее сознавать, что обладаешь ею, особенно когда нечего бояться искушений!
Шелтон не мог удержаться от улыбки, а когда он улыбался, выражение его лица тотчас смягчалось.
- Замечали ли вы, - продолжал молодой иностранец, - что люди, которым по складу их характера и условиям жизни меньше всего подобает судить других, как раз и выступают обычно в роли судей? Суждения Общества всегда бывают детски наивными, потому что оно состоит в основном из людей, которым никогда не приходилось солоно. И потом те, у кого есть деньги, рискуют лишиться своих капиталов, если они перестанут считать неимущих мошенниками и идиотами.
Шелтона поразило это стремление бедно одетого юноши поделиться с ним, человеком совсем незнакомым, своими умозаключениями, поразило и то, что этот юноша так оригинально выразил его собственные затаенные мысли. Поддавшись странному обаянию незнакомца, Шелтон перестал раздумывать над необычностью создавшегося положения.
- Вы, вероятно, приезжий? - спросил он.
- Я уже семь месяцев в Англии, но до сих пор еще не бывал в Лондоне, ответил тот. - Я рассчитываю найти себе там полезное применение - давно пора! - На секунду губы его тронула горькая и вместе с тем жалостная улыбка. - Не я буду виноват, если мне не повезет. Вы англичанин, сэр?
Шелтон кивнул.
- Простите, что я спрашиваю вас об этом. В вашем тоне я не слышу того, что замечал почти у всех англичан: особого... - comment cela s'appelle? {Как это называется? (франц.).} - апломба, в котором проявляется одно из величайших достоинств вашей нации.
- Какое же это? - с улыбкой опросил Шелтон.
- Самодовольство, - ответил молодой иностранец.
- Самодовольство! - повторил Шелтон. - И вы называете это великим достоинством?
- Вернее, мосье, я назвал бы это серьезным недостатком народа, который всегда был великим. Вы, несомненно, самая культурная нация на земле, и это обстоятельство вас несколько испортило. Будь я английским проповедником, я стремился бы прежде всего доказать вам всю никчемность вашего самодовольства.
Шелтон откинулся на спинку скамьи и стал обдумывать это дерзкое замечание.
- Гм, - проговорил он наконец, - ваши проповеди едва ли пользовались бы успехом. Не думаю, чтобы мы были самоувереннее какой-либо другой нации.
Иностранец вздохнул, как бы соглашаясь с этим мнением.
- Это действительно довольно распространенная болезнь, - сказал он. Посмотрите на них. - И он быстрым взглядом указал на сидевших в купе пассажиров, обычных, заурядных людей. - Что дает им право кичиться своей добродетелью и отворачивать нос от тех, кто живет иначе, чем они? Впрочем, вон тот старик земледелец, пожалуй, не такой: он вообще никогда не думает; зато посмотрите на эту пару: как они увлеклись своей глупой болтовней о ценах на хмель, о видах на урожай картофеля, о проделках какого-то Джорджа и о тысяче подобных мелочей! Взгляните на их лица! Я ведь сам из буржуа, и я вас спрашиваю: проявили ли эти люди хоть раз такие качества, которые давали бы им право гладить себя по головке? Куда там! Они знают только, как растить картошку; и все непонятное внушает им ужас и презрение. А таких миллионы! Voila la societe! {Вот каково общество! (франц.).} Этим людям свойственно одно: трусость! Я воспитывался у иезуитов, - заметил он в заключение, - они научили меня, как надо думать.
При обычных обстоятельствах Шелтон, следуя правилам хорошего тона, произнес бы: "Ах, вот как!" - и уткнулся бы носом в спасительные страницы "Дейли телеграф". Но сейчас, повинуясь непонятному побуждению, он взглянул на молодого человека и спросил:
- Почему вы говорите все это именно мне?
Бродяга - ибо, если судить по его башмакам, он вряд ли мог быть кем-либо иным - минуту помедлил и затем, словно решившись говорить правду, ответил:
- Когда вот так постранствуешь по свету, как я, появляется особый инстинкт, который подсказывает, кого следует выбирать в собеседники и каким тоном с ним разговаривать. Все в жизни диктуется необходимостью, и, если хочешь жить, нужно научиться всем этим премудростям, иначе пропадешь.
Шелтон, который и сам обладал довольно гибким умом, не мог не заметить, что под этими словами скрыт тонкий комплимент. Молодой человек словно хотел сказать ему: "Я уверен, что вы не поймете меня превратно и не сочтете бездельником только потому, что я изучаю человеческую природу".
- Но разве ничего нельзя сделать для этой бедной девушки?
Новый знакомый Шелтона пожал плечами.
- Разбитая чашка, - сказал он. - Ее теперь уже не склеишь. Она едет к своей кузине в Лондон и надеется, что та ей поможет. Вы дали ей денег, чтобы добраться до Лондона, и это все, что вы можете для нее сделать. Что ждет ее в дальнейшем, слишком хорошо известно.
- Но это же ужасно! - с искренним возмущением проговорил Шелтон. Разве нельзя убедить ее вернуться домой? Я бы с радостью...
Молодой человек покачал головой.
- Mon cher monsieur, - сказал он, - вы, видимо, до сих пор не имели случая узнать, что такое семья. Семья не любит подпорченного товара: у нее не найдется доброго слова для сына, который запустил руку в кассу, или для дочери, которую нельзя уже выдать замуж. На что она им, черт возьми, такая? Уж лучше привязать ей камень на шею и сразу утопить. Все мы христиане, но быть христианином далеко не то же, что быть добрым самаритянином.
Шелтон взглянул на девушку, которая сидела неподвижно, сложив руки на сумке, и в душе его поднялось возмущение против несправедливости жизни.
- Да, - заметил иностранец, словно угадывая его мысли, - то, что мы называем добродетелью, почти всегда не более как удача. - И он обвел взглядом своих соседей, как бы говоря: "Ну, конечно, сила условностей! Пожалуйста, придумывайте себе условности, только не кичитесь, как павлины, тем, что вы их придерживаетесь: все в мире только трусость и удача, друзья мои, только трусость и удача!"
- Послушайте, - сказал Шелтон, - я дам ей мой адрес, и если она захочет вернуться домой, пусть напишет мне.
- Она никогда не вернется домой: у нее не хватит на это мужества.
Шелтон поймал подобострастный взгляд девушки; в ее слегка отвисшей нижней губе было что-то чувственное, и Шелтон понял, что молодой человек прав.
"Лучше им, пожалуй, не давать моего домашнего адреса", - подумал он, взглянув на лица сидевших напротив него молодых людей, и написал следующее: "Контора Парамора и Херринга, Линкольнс-Инн-Филдс, для Ричарда Парамора Шелтона".
- Вы очень добры, сэр. Меня зовут Луи Ферран. Адреса пока не имеется. Я постараюсь растолковать ей, в чем дело: сейчас она невменяема.
Шелтон снова уткнулся в газету, но он был слишком взволнован, чтобы читать: слова молодого незнакомца продолжали звучать у него в ушах. Он поднял глаза. Пухлая рука дамы с римским профилем по-прежнему лежала у нее на коленях, только теперь она была втиснута в черную перчатку с толстым белым швом. В хмуром взгляде дамы, устремленном на него, сквозило недоверие, словно он оскорбил ее чувство приличия.
- Он не получил с меня ни гроша, - громко сказал краснощекий мужчина в заключение разговора о сборщиках налогов.
Раздался громкий свисток паровоза, и Шелтон снова взялся за газету. Он скрестил ноги, твердо решив на сей раз насладиться чтением репортажа о последнем убийстве, и снова поймал себя на том, что разглядывает насмешливое лицо длинноносого незнакомца.
"Этот парень много видел и много перечувствовал, - подумал он, - раз в десять больше, чем я, хотя он моложе меня лет на десять".
Чтобы отвлечься от этих мыслей, Шелтон стал смотреть на пробегающий мимо пейзаж с ровными рядами изгородей и родными его сердцу рощицами, на апрельские облака. Но странные мысли не оставляли его в покое, и он досадовал на себя: этот молодой иностранец и разговор с ним вывели его из равновесия. Он словно вступил на неведомый ему дотоле путь размышлений и познаний.
ГЛАВА II
АНТОНИЯ
За пять лет до описанного выше путешествия, в конце летних состязаний по гребле, Шелтон стоял на пристани, принадлежащей колледжу, в котором он раньше учился. Он уже несколько лет как вышел из стен университета, но гребные гонки по-прежнему привлекали его в Оксфорд.
Лодки как раз проходили мимо пристани; все устремились к перилам, и в эту минуту плечо Шелтона коснулось мягкого девичьего плеча. Он увидел рядом девушку с белокурыми волосами, перехваченными лентой; лицо ее разгорелось от возбуждения. Изящная линия подбородка, тонкая шея, пушистые волосы, быстрые движения и спокойная сила, дремлющая в серо-голубых глазах, мгновенно поразили воображение Шелтона.