Пока горит огонь… (сборник) - Светлана Глинская

– Ну, что же… Значит, так тому и быть. Пусть едет, – вздохнув и улыбнувшись своим мыслям, ответила Ника.

Это было уже не столь важно: у нее словно открылось второе дыхание и прибавилось сил для продолжения пути. Это было внове и удивительно.

Пусть даже его не будет рядом – Ника была молода, а посему твердо убеждена в том, что расстояние и время уже не способны порвать ту невидимую для глаз нить, связавшую их воедино.

…Позже, через некоторый временной промежуток, когда их тянущиеся друг к другу души будут впитывать благодатный бальзам долгих телефонных разговоров, Николай мимоходом скажет:

– Ведь ты талантлива, Ника! А талантливый человек, я уверен, талантлив во всем. Попробуй писать стихи, у тебя получится!

– Ты думаешь? – ласково и недоверчиво спросит она.

– Я уверен, – мягко и тихо ответит он.

И она станет писать, сплетая кружева слов в безмолвии вынужденной разлуки с ним, говоря с ним через свои стихи и через написанные от руки письма, которые часто (и безответно) будет посылать ему, раскрывая свои мысли и делясь ими с его чуткой и отзывчивой душой.

2

Прошлое лепит настоящее, закладывая основу будущего, и это не поддается сомнению; открещиваться от него, являющегося неотъемлемой частью жизни каждого из нас, так же неразумно, как неразумно пренебрегать накопленным жизненным опытом.

Что могла в то время рассказать о себе молодая женщина, мечтающая о нормальной семейной жизни и женском счастье, будучи немыслимо одинокой рядом с мужем, живя к тому же в его семье?

Лес лопочет у окна          в полудреме.Женщина живет – одна          в чужом доме.Дом не брошен, не забит.          Войди в сени —и почувствуешь: забыт,          забыт всеми…[1]

Да ведь у многих похожая жизненная ситуация – ни лучше, ни хуже. Вот только люди-то разные, и у каждого – собственное восприятие мира, мысленное соотношение себя и пространства вокруг, наполненного другими людьми с их проблемами, радостями, горестями; тем не менее, субъективность здесь достойна нашего пристального, неослабного внимания.

Ника любила жизнь, несмотря на меланхоличность своей натуры, преобладающую над всплесками бьющей порой через край энергии и внутреннего восторженного состояния, которые, впрочем, ей удавалось прятать под маской созерцания и спокойной улыбкой; и всё же хотелось (а подчас и вполне получалось) радоваться всему, что окружает, каждый миг подмечая чудесные моменты жизни, ее красоту, которая призвана спасти человечество, несмотря на возникающие отчаянные его попытки воспрепятствовать этому процессу.

С раннего детства Ника занималась музыкой, любовь к которой прививала ей мама – чуткий, тонкий, удивительно душевный человек. Игра на фортепиано доставляла радость; Ника ощущала душевную легкость, когда из-под пальцев лилась мелодия, наполняя сердце чудесными ассоциациями; ей казалось, она не только исполнитель, но и словно бы автор этих звуков, проникающих в нее, словно обновляя.

Она очень любила своего отца, замечательного, доброго и великодушного человека, который был способен понять и поддержать дочь во всем, как никто другой. С его легкой руки она научилась азам игры на гитаре, к помощи которой зачастую прибегала в дальнейшем. К тому же нередко она бывала душой компании, исполняя под гитарный аккомпанемент негромким голосом с приятным мягким тембром музыкальные композиции, несущие в себе для людей нескольких поколений способность окрылять и согревать душу.

Она черпала вдохновение в классической музыке и литературе, ища в них одухотворения, а подчас и утешения, таким образом, помогая себе не потерять связь с тем чудесным миром, что существовал в прежние времена; впрочем, если говорить о классической музыке, заслушивалась она не только ею, но и теми великолепными мелодиями-современниками, что, подобно редким семенам культурных растений среди бескрайних полей сорняков, проникают в самое сердце, трепетно прорастая там и расцветая волшебными цветами.

Как творческий человек, Ника вращалась в анналах собственного внутреннего мира, слушая себя изнутри, да и внешний мир рассматривала, пропуская через мыслительные фильтры, обдумывая всё, что видела и слышала, и неважно, касалось ли то или иное действо непосредственно ее жизни, или же она оказывалась сторонним наблюдателем, вольным или невольным. Тем не менее столь частое курсирование внутрь себя и обратно, а также стремление к саморазвитию не слишком мешали ей уделять внимание близким, с которыми она делила свое существование, и выполнять всё то, что от нее требовалось. Иными словами, живя во власти необходимости, она была человеком-тружеником «на поприщах»: делала самые прозаические дела, по мере сил и настроения пытаясь наполнить их смыслом.

Ее спокойствие было полно неясной тревоги, бередящей душу и не дающей сердцу впадать в летаргию. Истоком наблюдательности, свойственной ее характеру, был пытливый и ясный ум с неутомимым стремлением утолить его потребности. Ей было несвойственно легкомыслие; будучи ответственным человеком, она относилась к жизни весьма серьезно, но не без юмора, который органично вплетался в ткань повседневности, и которым она щедро делилась с окружающими людьми. Ведь, как известно, юмор – традиционный помощник людей, не просто имеющих мозги, но пользующихся ими по назначению, то есть способных к синтезу и анализу обширного потока жизненной информации, в которой, как показывает опыт, никогда не бывает недостатка.

Впрочем, от банальности происходящего вокруг и вынужденного в этом участия иной раз накатывала гнетущая тоска, выливавшаяся в острое ощущение никчемности бытия, что окрашивало в безнадежно серый цвет череду дней и месяцев, проходящих, казалось, зря. Мысль о том, что так живет подавляющее большинство, погрязшее в проблемах и барахтающееся в них, словно в болоте, не видя белого света, не согревала вовсе.

Серость же и пошлость, бич нашего уклада жизни (по А. П. Чехову, гениальнейшему русскому писателю XIX века, произведениями которого Ника зачитывалась с ранней юности, неизменно возвращаясь к ним в разные периоды жизни), шагая рука об руку, словно врисовывались в лица, растворялись в событиях, не минуя закоулки времени, что течет в бесконечность подобно песчинкам, струящимся из верхней колбы песочных часов наших судеб в нижнюю, – неотвратимо и неизменно.

«…Жизнь люблю, но нашу жизнь, (…) русскую, обывательскую – терпеть не могу…»[2] – и всё же, сублимируясь в надежды и мечты, что должны непременно сбываться (а иначе – какой же во всем этом смысл?!), жизнь виделась Нике прекрасным фрегатом, легко скользящим по спокойной водной глади в лучах восходящего солнца. Он грезился входящим в гавань в свете солнечных лучей рано утром, на заре, качаясь на легких волнах и блистая шелком белых парусов, вздувающихся порывами ветра, неся свет душе и радость сердцу; получалось же иначе: фрегат был темен и разбит, кренился на один борт, расчерченный пробоинами, скрипя старыми переборками, и вечерние волны омывали мрачные стены его бортов, щедро захлестывая через края, покрывая пенными всплесками грязную палубу, черные рваные паруса полоскались на ветру… Он входил в вечернюю гавань сумрачным видением, и сердце сжималось от этого зрелища, и замирала душа.

«Неужели это и есть мой жребий, моя судьба?» – размышляла Ника, отчаянно пытаясь найти выход. В попытках этих, впрочем, она была не одинока: многие ищут себя, проживая дни один за другим, но в наших ли силах изменить установившийся порядок своей жизни? Да и возможно ли это?..

Ожидание лучшего свойственно живой человеческой душе, оно рождается и присутствует в крови и плоти сродни надежде, что всегда рядом, поддерживая человека в любой момент пути; главное – никогда не забывать об этом природном свойстве двух человеческих качеств. Ника явственно понимала это, принимая как данность то, что невозможно изменить, но снова и снова возвращаясь к попыткам «взбить лапками масло», невольно проводя параллель с поступком импонирующего ей персонажа русской народной сказки. Так поступает множество людей, ищущих свое «я» в бесконечной временно́й спирали жизненного пространства, делая мысленные попытки откорректировать это пространство с помощью эмоций, ибо по-другому оно не поддается никакой корректировке, даже несмотря на имеющую место теорию о материальности мысли. Не являясь фаталисткой, Ника подобные идеи всё-таки не отторгала, «вылавливая» их из происходящего и услышанного и примеряя к некоторым событиям собственной жизни, и нередко (но, впрочем, и нечасто) они оказывались очень кстати, словно из той же оперы.

Аналогичны истоки связующих звеньев между людьми, волею судеб представленными друг другу: многое ясно в первый момент знакомства, даже не знакомства – взгляда, непроизвольно синтезирующего на уровне мыслей-полутонов некую образную оценку одним человеком другого; в этот неповторимый момент, когда ничего еще не сказано и не сделано, тембр молчавшего доселе голоса не уловлен на слух, улыбка не встречена взглядом, мимика не изучена, – иначе говоря, никакого посыла пока что нет – лишь восприятие друг друга на весьма тонком, подсознательно-сенсорном уровне. Но: первое восприятие является основополагающей деталью дальнейшего общения, разумеется, при условии, если оное следует из данного знакомства, переводя количество в качество. Другими словами, искра или не искра, но некий момент истины в подобных встречах, вне всякого сомнения, присутствует.