Мусорная корзина для Алмазной сутры - Марина Москвина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
История умалчивает о том, сколько было в ту достопамятную ночь Семеном Кирилловичем Посиделкиным выпито и съедено, сколько раз он пускался в пляс и сколько песен перепел, до нас дошли только очень странные слова, которые он произнес на излете праздника:
— Вы не должны быть привязаны к вещам, — сказал он своим подгулявшим односельчанам. — Но должны выработать сознание, которое нигде не пребывает!..
Это удивившее жителей деревни Семёнково изречение со всем подобающим смирением они высекли на его могильном камне.
А дичайшее буйное бескорыстие, которое мой прапрадед довел до саморазрушительных крайностей, он строго и торжественно завещал, будучи на смертном одре, своим потомкам передавать из поколения в поколение и от сердца к сердцу, чтобы оно не прерывалось в веках.
6. Мой прадед Кирилл Семенович Посиделкин был носильщик. Он свято чтил заповедь отца, и чтобы хоть как-то отплатить долг благодарности своим родителям, кутил напропалую и не вылезал из трактира, стараясь таким образом пробудить первозданную мудрость сокровенного ума.
Он очень преуспел в дзенской практике и никогда не упускал возможности напомнить всем присутствовавшим в трактире, что великое просветление, исполненное Мира и неизреченного Блаженства, постигается нами в наших повседневных поступках и земных обстоятельствах.
Вот стихотворение, которое он оставил нам, своим потомкам, его нашли у прадеда в нагрудном кармане, а самого старика нашли в канаве, но он уже при жизни был целиком погружен в Нирвану, и смерть тела, наступившая 7 марта 1889 года, не имела для носильщика Кирилла Семеновича Посиделкина никакого значения.
Стихотворение написано ужасными каракулями, но все слова можно разобрать, что удивительно: мой прадед совсем не знал грамоты, не умел ни читать, ни писать, а вместо подписи ставил крест!
Вот оно — от слова до слова:
В темном жилище страстейВсегда должно сиять солнце мудрости.Ложные взгляды возникают из-за страстей.И когда Истина приходит, то страсти исчезают.Ищите! И природу чистотыНайдете в самом центре омраченности!
7. Мою бабушку звали Фаина Кирилловна Посиделкина. Когда Фаина была молодой, она служила сестрой милосердия у легендарного певца Федора Шаляпина. И вечно поклонники Федора Ивановича упрашивали ее пойти к Шаляпину поставить автограф на его фотографическую открытку.
Она приносила ему открытку, просила автограф, а он безотказно расписывался размашистым почерком. Так прямо и писал на каком-нибудь образе Мефистофеля:
«Ф.И. ШАЛЯПИН».
Однажды он у нее спросил:
— Сестричка! Вы деньги-то с них берете?
— Господь с вами, Федор Иванович! — ответила Фаина.
— Вот те на! — удивился Шаляпин. — Мои лакеи на этом себе дворцы построили и стали независимыми людьми.
Фаина — мгновенно — Шаляпину:
— Независимость — это внутреннее обстоятельство или внешнее???
При этих словах на Шаляпина Федора Ивановича нашло великое озарение. Он встал, поклонился и сказал:
— Сестричка! Прошу вас из сострадания и милосердия дать мне свои наставления.
А она:
— Давайте лучше, Федор Иванович, с вами что-нибудь споем.
Фаина хорошо пела. Как ветер в печной трубе.
8. Фаина была обалденной красавицей. Но даже и слышать не хотела ни о каком замужестве. И все-таки один раз она по-настоящему влюбилась — во время Великой Октябрьской социалистической революции, когда пришла на выступление вернувшихся из ссылки политкаторжан.
— Худые — кожа да кости! — она рассказывала. — Но зато какие пламенные речи.
— «Долой буржуев!»
— «Да здравствует власть рабочих и крестьян!»
Вдруг в этакой возбужденной обстановке один очень рыжий и конопатый каторжанин вышел на трибуну и вот с какими словами обратился к бушующей, революционно настроенной толпе:
— Товарищи! Век мирских невзгод подобен сну, иллюзорен и недостоин никакого внимания. Закройте рты и зажмурьте глаза: погрузитесь хоть раз в свою собственную сокровенную природу. Это вам поможет, товарищи, искоренить желания, глупость, зависть и злобу. А также слишком серьезное отношение к вашим рождениям и смертям.
Все онемели. А он сделал паузу и добавил:
— Товарищи! Вы устали. Пожалуйста, отдохните.
Как сообщает стенографистка, после его слов среди многолюднейшего собрания не было ни одного, кто бы в эту минуту не обрел просветления.
Естественно, моя будущая бабушка Фаина влюбилась в него до полусмерти, поэтому с трибуны, на которую этот тип всходил еще неизвестно кем, спустился уже не кто иной, как мой родной и любимый дедушка Степан.
9. Это была пара — нимфа и сатир. Сам себя дед называл мордоворотом.
— Я иду, а на меня все морды воротят, — с гордостью говорил он.
10. В ссылку дед попал еще при царизме. За распространение листовок революционного содержания. К нему явилась полиция с ордером на обыск и на арест.
Полиция колотит в дверь. Он им:
— Иду, иду!
А сам не открывает. Он решил быстро и незаметно съесть листовки.
Когда полиция ворвалась, он съел почти весь тираж. Осталось несколько листовок. Полицейские схватили их и жадно стали читать. Там было написано:
Если идет дождь —Пусть идет.Если грянет буря —Пусть грянет.
Оба полицейских, прочтя листовку, обрели просветление, которым они, как всякое живое существо, изначально обладали, но были погружены во мрак неведения.
В то же мгновение в их полицейских сердцах вспыхнуло ответное стихотворение — одно на двоих — об Истинной Реальности и иллюзии, движении и покое:
Арестовали тебяИли нет,На свободе лиИли в темнице,Ты — океан, который не знает вериг!
— продекламировали полицейские. С этими словами они сдали деда в участок и отправили на каторгу.
11. Будучи в заключении, мой дед оказался в камере с образованнейшим человеком своего времени. Звали его Карл Иосифович Сафьяни. Двадцать иностранных языков он знал в совершенстве, а остальные тридцать четыре так-сяк: умел на них читать и писать.
Шесть долгих лет просидели они в одной камере со Степаном. И все свободное время уважаемый профессор Московского университета Карл Иосифович Сафьяни посвящал тому, что обучал Степу разным иностранным языкам: английскому, польскому, итальянскому, латинскому и древнегреческому, даже персидскому и японскому.
Дедушка Степан оказался на редкость способным и трудолюбивым, он не только все схватывал на лету, но и очень старался, учил слова, записывал в тетрадочку, и они подолгу с Карлом Иосифовичем упражнялись в устной речи. К концу заключения Степан уже с гордостью подумывал про себя, что попал он в тюрьму совершенно необразованным пролетарием, простым чаеразвесчиком (он работал на чаеразвесочной фабрике), а вернется интеллигентом, как Карл Иосифович Сафьяни — широко образованным человеком своего времени.
Он даже поделился с Карлом Иосифовичем своими мечтами, что когда он выйдет отсюда, то не составит ли Карл Иосифович ему протекцию на должность преподавателя иностранных языков, ну, он пока не знает куда — в гимназию или Московский университет…
— Да тебя, Степа, Кембридж примет как родного! — подбадривал его Карл Иосифович. — Я уж не говорю про Сорбонну.
И вот пришла им пора прощаться. (Дедушку выпустили намного раньше.) Обнялись они на прощанье, Степа чуть не плачет от благодарности к своему учителю — такие тот перед ним раздвинул неслыханные горизонты.
Гремя ключами, конвоир открыл тяжелую дверь.
И тут Карл Иосифович говорит:
— Степа, послушай, я перед тобой виноват.
И признается, что все, чему он его научил, — полная туфта, он это на ходу придумывал и шесть лет дурил дедушке мозги.
— Как? — проговорил изумленный Степан, буквально не веря своим ушам. — Вы же профессор!..
— Это моя кличка такая «профессор», — отвечает Карл Иосифович. — А сам я карточный шулер, карманник, мошенник и шарлатан. Плохо я поступил с тобой, — он говорит. — Но ты, Степа, зла на меня не держи. У меня есть смягчающее обстоятельство: все, чему я тебя учил, мне потом самому приходилось заучивать, иначе нам бы с тобою не удавалось так ловко упражняться в устных беседах.
— Нет, это как понимать? — говорит потрясенный Степан. — Вы хотите сказать, что все, чему я учился шесть долгих лет — столь прилежно и старательно, — этого… вообще… нет в природе?!!
Карл Иосифович молча развел руками.
— Ни вашего «английского», ни «японского», ни «персидского»?… Ни «древнегреческого», ни «итальянского»??? — перечислял Степан побледневшими губами, прямо на глазах из широко образованного человека своего времени превращаясь обратно в темного пролетария и простого чаеразвесчика.
