Смотритель атракционов - Window Dark

По-моему, даже дяде известно, что Пентагон — далеко не Белый Дом. Дядя постукивает пальцами по столешнице в такт льющейся из колонок компа музыки и не возражает. Возразишь, сосед сразу обидится и уйдет. Хорошие отношения следует ценить, особенно, если в твоей квартире живет ущербное существо.

— Вайтхаус, ведь так? — в белых квадратиках возникают буквы, а сосед смотрит на меня.

Он не ждет возражений. Я индифферентно пожимаю плечами.

— Вот ведь, — хмурится сосед. — Сидит, да не вмешивается. И откуда только такие берутся?

Я молчу. Раньше я всегда завидовал героям, которым до всего есть дело, которые впрягаются в любую ситуевину и каждый день находят место подвигу. Теперь я завидую тем, кто умеет не вмешиваться. Кто ловко обходит все гнилые ситуации, кто отворачивается, не замечает. Кто умеет выкидывать из головы все досадные инциденты, забывать неприятности и чувствовать себя героем, не совершая подвигов.

Возможно, подвиги и не потребовались бы, если б понятие «Прошвырнуться» Кнопа не понимал по-своему. Танцующим шагом он поднимался по лестнице, ведущей к центральной части парка. А потом он, распахнув куртку, извлек нечто длинное и сверкающее кровавыми отблесками. Прохожие продолжали игноррировать Кнопу, что немеряно задевало его гордую личность. Нам никогда не понять всю глубину чужой обиды, толкающей на непредсказуемые, порой необъяснимые поступки.

Кнопа тряхнул штуковиной, как саблей, и выставил ее вбок, подсекая прохожих. У тех включился глубинный инстинкт самосохранения, и они принялись огибать центр возможного происшествия. Нахмуренное лицо Кнопы разгладилось и просветлело. Он уже чувтвовал себя центром, и это чувство ежесекундно находило в себе подтверждение. Мир заметил Кнопу, но не в той степени, в которой ему бы это хотелось. Ему требовалось уже не только внимание, ему срочно нужен был поступок, столкновение, мгновенная, но внушительная победа. Для кого-то достаточно просто воспарить над миром. Для других единственная стоящая секунда заключается в том, чтобы почувствовать себя крутым. Пусть даже в самом низу. Императоры подворотен. Феи из бара. Королевы разбитых бутылок. Кнопа искренне искал того, кто не станет уворачиваться. Этим человеком оказался я.

— Нож с толстым, коротким лезвием, — сосед входит в раж и тут же вписывает «Резак».

Мое мнение — финка, но мое мнение никому не интересно. Даже мне. Куда больше меня интересует, а что произошло бы, окажись в руках Кнопы обыкновенная финка. Тогда любой охранник справился бы с ним простейшим приемом. Но такие, как Кнопа, не выносят примитивизмов. Им подавай новое, модное, современное. Я ведь так и не узнал, как называется тот странный металлический предмет, то превращающийся в веер, то стреляющий остроотточенными клинками.

Таких, как Кнопа, в какой-то момент достает находиться перед экраном телевизора. Руки так и чешутся попробовать себя в режиссерском дебюте чего-то яркого, масштабного, будоражащего заснувшую душу. Поджечь бензоколонку, скажем. Или взорвать кинотеатр. Или сделать пару выстрелов из снайперской винтовки по движущимся мишеням. А потом ловко сбежать обратно, чтобы наблюдать вершащееся на экране с замиранием души: «Это сделал Я!!!»

Сверкающая полоса бросилась под ноги. Я неловко подпрыгнул, будто уворачиваясь, но каблук звонко долбанул по блестящему, спружинившему лезвию, раскрывшемуся веером на много-много узеньких клинков. Мое суматошное действие выбило из металлической шеренги трех бойцов, которые, звеня, поскакали по ступенькам. Губы Кнопы скривились, но я уже прошествовал мимо. Сохраняя на лице маску ледяного спокойствия, внутренне я сжался, ссутулился, ожидая гневного слова или резкого неотвратимого удара. Танцующий топоток, тем временем, уносился вверх. Пронесло? Можно уходить с гордо поднятой головой? Как бы не так! Через несколько минут он вернется, как вернутся и два его друга, чтобы заночевать в глубинах аттракциона. Моего аттракциона! Внешне к утру ничего не изменится. Просто на одной из колонн появится похабное слово, а в глубинах развалин куча дерьма. Может ли считаться загадкой тот мир, в котором скрыта куча дерьма? Но даже не столько страшен мир, потерявший тайну. Могла быть скручена одна из главных гаек. Так, из любопытства. И не прикручена обратно. Потому что влом.

У подножия лестницы я обернулся. Кнопа стоял на вершине. Солнце плавилось у него в глазах. Клинки сверкали малиновыми переливами. Взгляд у Кнопы оценивающе скользил по лестнице, будто бы пересчитывая людей. Так смотрят маршалы на будущее поле сражения и на своих воинов, делая приблизительные прикидки, сколько из них упокоятся на этих просторах. Затем рука плавно взметнула веер над головой, крутнанула его и отпустила. Рой металлических шершней, со свистом рассекая воздух, врезался в праздничные толпы. Не знаю, стояла ли главная гайка в мыслях у Кнопы, но если стояла, то нетерпение не позволило ему дожидаться запуска аттракционов.

— Вид комнатной собачки?

— Такса? — успел предположить дядя.

— Не подходит, — торжествующе изрек отгадчик. — Семь букв.

— Тогда не знаю, — хмыкнул дядя.

— Значит, овчарка, — и карандаш заплясал по газете.

Я открыл было рот, чтобы сказать «болонка», но передумал и закрыл обратно.

Сосед истолковал сей жест иначе.

— Тормозной, — сказал он, кивнув в мою сторону.

Я не спорил. Я видел, как люди действуют быстро и слаженно, но это уже никого не спасает. Ведь охрана тогда появилась почти мгновенно.

Охрана оцепила Кнопу кольцом, но близко никто не совался. Все понятно: семья, дети, хорошая работа. Все это можно было потерять от одного удара, от одного случайного укола. Таких, как Кнопа не берут в рукопашную. Их снимают издали прицельным выстрелом. Но никто не стрелял. По судебным нормам Кнопа был самым настоящим ребенком. Глазки поблескивали, руки дрожали от радостного напряжения, сквозь кривоватые зубы с присвистыванием вырывался воздух. Возможно, мне это только казалось. Стоял я далеко, и слышать не мог. Хотя, когда Кнопа заговорил, то слышал каждое слово.

— Ну, — коротко начал пацанчик, — кто первый?

Лезвие плавно покачивалось. Блики заходящего солнца красиво перебегали по металлической полосе. Кто-то из охраны сбивчиво предлагал ему сдаться. Но Кнопа не слышал. Он был героем этого уходящего дня. А, как известно, герои не сдаются. Никогда. Кнопа ждал, когда охрана расступится и пропустит его. Просто пропустит к выходу, потому что стрелять нельзя.

Вперед выдвинулся молодой парень. Тоже из охраны. От других его отличал лишь вороненый ствол пистолета. Палец лежал на спусковом крючке. Если провести гипотетический луч от черного отверстия, то он уперся бы в грудь, прикрытую выцветшей рубахой, выглядывающей из под растегнутой Кнопиной куртяхи.