Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 4 - Журнал «Полдень

Алекс пустил одну из своих замечательных многообещающих улыбок и предупредил следующий вопрос. Нет, нет, ему самому такое мощное оружие тоже ни к чему. А майор начальству о происшествии пока не сообщил, ждет, когда включится на винтовке им же до того временно выключенный радиомаячок.

— И маячок включился?

— Включился, — Алекс кивнул. — И движется в сторону Алтая.

— Если известно, куда и с какой скоростью движется, почему винтовку не перехватят?

— Да она хитро движется. Сперва отлеживалась в Новосибирске, теперь выбралась на федеральную трассу М 52. На какое-то время задержалась в Усть-Семе, может, перевозчик раздумывал, не перебраться ли ему через Катунь. Нет, не стал перебираться, поехал через Чепош — там снова задержка. Затем двинулся в сторону Унзеня. И через Элекмонар — на Немал.

— Мы что? Будем ее искать?

— Да нет. Как бы понаблюдаем.

Так мы попали в «Дарьин сад».

Анар, хозяин гостиницы, понял нас с полуслова.

Собирались в Париж, даже выехали в аэропорт, а оказались на Чемале? Ясный пень, судьба. Где еще по-настоящему отдохнуть? До самой Ташанты, до монгольской границы не найдете такого места, чтобы и тихо, и река, и все удобства. Только в «Дарьином саду». Ну а дождь моросит, так его и в Париже не меньше. На узбека Анар не походил, ну более темная кожа, глаза темные. В трехкомнатном номере хозяина царил сиреневый полумрак от нежнейшего китайского фарфора, вывезенного из Золотого треугольника. Чудесный круглый стол из черного дерева, неподъемные стулья, в узком простенке — портрет принцессы Укока. Копия того же портрета — внизу, на стене бара. Недоуменно склоненная женская головка, зачесанные назад волосы, три косы, одна спускается между голых лопаток. На плече стилизованные олешки. А Анар — в защитного цвета шортах, в сандалиях на босу ногу. Два трехэтажных коттеджа, бревенчатая банька по-черному для любителей, деревянные телеграфные столбы с матовыми фонарями над вымощенной камеями набережной. Большая часть фонарей не подключена, но это в общем никому не мешает, особенно бронзовой женщине, занимающей часть бронзовой скамьи, поставленной у парапета, под которым вода, ввинчиваясь под скалу, шипит в камнях, как в чайнике.

— Катерина Калинина, — представил Анар бронзовую женщину. — Бывшая жена. Не моя. Всесоюзного старосты.

Бывшие жены самого Анара не походили на бронзовых. Они занимали первый этаж западного коттеджа. С одной Анар говорил только по-китайски (обсуждал проблемы двух других), а с русскими наоборот — обсуждал проблемы китаянки. Тут же, по набережной и по диким берегам Чемала, как туманом укрытым желтой куриной слепотой, носились выпестыши Анара — Венька, Якунька, Кланька и Чан. Вода в реке пронизана яростью зелени, кристальной беспощадной зелени — только у отмелей она желтела, становилась прозрачной, билась о складки камня, облизанные, поджатые, как губы, выплескивалась на россыпи кварцитов, таких снежных, что взгляд обжигало холодом. Выпестыши гоняли мяч, ругались на всех языках, кроме алтайского. На языке принцессы Укока Анар ругаться запрещал. Причины? Местный шаман накамлал Анару встречу с принцессой Укока. Принцесса давно умерла? Да какая разница для духа, главное — не гневить принцессу. Выпестыши, кстати, занимались исключительно восточными языками.

— А французский? Немецкий? Английский?

— Без надобности, — заверил Анар, приглашая нас в бар. — Европа расползается. Ее скоро дождями смоет. Над нею Луны не видно. — И одобрил: — Вы правильно сделали, завернув на Чемал. Лучше болтать с моими бывшими женами, чем торговаться с лягушатниками из-за паштета. Там у них все пропахло бензином и лекарствами, а у меня — трава, цветы. Весь край — как эдельвейс. — Он не стал пояснять приведенный образ. — У меня, — он обвел рукой круг такой широкий, что в него точно попали не только Алтай, но и часть Монголии с Казахстаном, — у меня тут людям совсем не тесно. До ледника на Алтае жилось просторно, и после ледника живется просторно, — Анар прищурился, внимательным взглядом пронзая мглу времен. — Древние римляне в домах только ночевали, греки тоже не знали, что такое настоящий дом, в Европе каждый клочок земли кровью пропитан, а у меня — вечность, тишина, история. Приехали археологи, раз копнули, и вот вам — здравствуйте! — принцесса в ледяном саркофаге. Если ее вернут из Новосибирска на родину предков, я сам устрою торжественное, как тысячи лет назад, погребение. Приглашу Колю Чепокова, пусть напишет новый портрет принцессы. Образования у Коли никакого, а пишет посильнее французов. Таракай, так себя зовет. Дескать, нищий, бродяга. Ребенком подбросили его в лукошке к детскому дому. «Коля чепоков кумандинец помогите родился в январе». Что еще сказать о хорошем человеке?

Номера нам достались необычные. Чуть не треть каждого занимали скальные выступы, на которые, собственно, и было посажено здание. Это же Алтай, не Европа, где экономят каждую пядь. В холле, кстати, висела еще одна копия уже знакомого нам портрета ископаемой принцессы. «Такой край, — покачал головой Анар. — Шаман мне накамлал, умру на руках этой принцессы». То, что она сама умерла много столетий назад, ничего вроде не меняло.

Обо всем этом я думал ночью.

Вот два хороших человека собираются написать веселую книгу. Вот они берут ноутбуки и выезжают в аэропорт, чтобы лететь в далекий Париж, а оказываются на Чемале. А третий хороший человек Анар мечтает о принцессе (покойной), на руках которой умрет…

Река шумела за окном. От скалы несло мягким холодком, лепешки белых лишайников светились в сумерках, как пролитая сметана. Сон пришел ровный, тихий, только под самое утро — тук, тук — очнулся мобильник. Женский голос, незнакомый, невообразимо далекий, спросил: «Она уже здесь?» Не помню, что мне снилось. Но ответил я вопросом: «Винтовка?» Связь сразу прервалась. Номер не определился, это меня окончательно разбудило.

Накинув халат, вышел на деревянный балкон.

Небо на востоке розовело. Таким я его не видел с весны. Каменноугольная ночь на глазах рассеивалась, обгладывала внизу камни вода, изумрудно-черная в тени, хищно поблескивала под фонарями. Над горами громоздились облака. Они не затягивали небо, как над Новосибирском, белоснежные, медленно плыли на запад. Из открытого окна рядом (номер Алекса) сквозняком выдуло занавеску.

— Хотите добрый совет?

Я обернулся и увидел на мансарде молодого человека лет двадцати пяти. Костюмчик в плохо различимую елочку, глаза синие, такие ничем не пригасишь.

— Включите телевизор, там Буковский!

Я вернулся в номер. Оказывается, зловредные ученые из NASA давно намереваются изменить орбиту Земли, теперь это всем известно. Так комментировал последние известия известный журналюга Буковский. Ученых ребят из NASA беспокоит глобальное потепление. Нас, россиян, например, глобальное потепление тоже беспокоит, но мы ребята ушлые, мы у тех же америкашек купим дешевые кондиционеры и установим в своих уютных землянках, а вот америкашкам все неймется — теперь намереваются изменить орбиту Земли. Сперва довели землян до финансового кризиса, теперь решили тряхнуть покрепче. Мало им Луны. Видно, деньжат не хватает на бонусы мошенникам-банкирам.

Три колонки некрологов

Лучшими у Буковского получились первые три некролога.

«…удачливый характер не помешал Игорю Леонидовичу оказаться на борту европейского парома «Сантор», затонувшего той ночью в Ла Манше. Снимки водолазов показали, что судно легло на дно левым бортом и погрузилось в почти десятиметровый слой ила. Когда в борту вырезали первую дыру, с огромным пузырем воздуха выбросило на поверхность тело Игоря Леонидовича…»

«…госпожа Бабурина баллотировалась в депутаты от Лиги тихих, и даже ее помощники не ожидали, что она возглавит стихийную демонстрацию в защиту сексуальных меньшинств Калининского района. Творческий диапазон госпожи Бабуриной слишком быстро заполнил реальную нишу ее нравственного влияния, можно сказать, госпожа Бабурина действительно не знала отдыха. Отсюда ее преждевременная смерть от дизентерии — на почве общего истощения организма, надорванного нервным стрессом и тяжелой, на износ, работой…»

«…холодная логика, острый ум, деловое чутье позволили Ивану Георгиевичу почти три года продержаться в условиях почти полного политического вакуума. И даже потеряв работу, он не упал духом — красил заводские заборы, чинил сапоги, собирал листья в ботсаду на окраине Новосибирска…»

Номер «Ежедневника» с колонками некрологов вышел в воскресенье.

Утром в понедельник Буковский сидел в кабинете главного редактора.

— А вы не преувеличили достоинств Игоря Леонидовича? — голос главного звучал хрипловато, наверное, от скрываемого волнения. — В конце концов, на европейском пароме Игорь Леонидович спасался от российских налоговиков. Не будем скрывать, в России Игоря Леонидовича вспоминают с неприязнью.