Американская империя - Анатолий Уткин

Искомый механизм поддержания единовластия — требование распространения демократических институтов (вне всякого внимания к степени релевантности и осуществимости их прогрессивного утверждения). Транспарентность демократических государств, вечная борьба системы «сдержек и противовесов» делают практически невероятным посягательство этих стран на усилия по радикальному изменению мирового статус-кво, по замене имперской системы. Американские теоретики сознательно полагаются на «неразделимую взаимосвязь между демократической формой правления и стабильным порядком, основанным на гегемонии… Вот почему Соединенные Штаты были таким яростным экспортером демократии на протяжении прошедшего столетия — и особенно после окончания „холодной войны“. Хладнокровное калькулирование национальных интересов породило прежде маскируемую откровенность. Ведущие американские теоретики международных отношений признают, что «американские действия на внешней арене мотивируются не моральными ценностями, а материальными интересами, американская поддержка демократии является не «идеалистическим» крестовым походом, а имеет «материалистические» цели».

Новое время породило новые термины: «либерализм национальной безопасности» (Г. Hay); «либеральная великая стратегия» (Дж. Айкенбери); «американская культура национальной безопасности» (Т. Смит.) Такие современные интерпретаторы внешней политики, как С. Смит, У. Робинсон, Б. Гилз, характеризуя имперский характер складывающейся мировой системы, отвергают как наивное представление о том, что «распространение демократии было целью (и даже единственной целью) внешней политики США… Вашингтон стремится экспортировать в качестве универсальной этноцентричную, а не исключительно либеральную модель». Побудительным мотивом внешней политики США является не моральный импульс распространения представительного правления, а «экономические императивы капиталистической элиты, которая желает консолидировать свою гегемонию над мировой экономикой. Не желая подвергать опасности неолиберальную экономическую глобализацию, американцы распространяют в развивающихся странах демократию низкой интенсивности (или «полиархию») посредством защиты сотрудничающих с Западом элит, формирования общественных институтов, которые обеспечивают молчание подчиненных классов и создают преграду на пути реформ, имеющих целью большую степень равенства».

Получил новое рождение силовой фактор, пользующийся рычагом демократических преобразований. Как формулирует английский политолог А. Ливен, «комбинация экспансии американского геополитического влияния, поддержка военных интервенций и в высшей степени селективное продвижение демократических ценностей сделали Соединенные Штаты исключительно грозным врагом любого государства, в котором они готовы увидеть противника».

Геополитическая практика дала яркие примеры этого постулата. Едва выйдя из «холодной войны», американцы в 1994 — 1995 годах повели за собой войска миротворцев в Боснии; в 1999 г. Вашингтон мобилизовал еще одну массированную экспедицию на Балканах — на этот раз против Сербии; в ответ на исламский фундаменталистский террор Вашингтон создал феноменальную по численности «антитеррористическую коалицию» (144 страны мира). Последовавшие за окончанием «холодной войны» годы характерны большим числом вооруженных американских интервенций, чем за весь полувековой период «холодной войны». Америка энергично воспользовалась своим могуществом и в других сферах международной жизни — установление торговых правил, противостояние финансовым кризисам, международное посредничество, защита гражданских прав.

И когда президент Буш призывает на бой ради нового мира, он имеет в виду «упорядоченный мир, дружественный по отношению к американским компаниям, близкий американским ценностям, увековечивающий статус Америки как единственной сверхдержавы». Уже создается блистательная проекция. «Франция владела семнадцатым столетием, Британия — девятнадцатым, а Америка, — пишет главный редактор журнала „Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт“ М. Закерман, — двадцатым. И будет владеть и двадцать первым веком».

Подобное отношение Америки к внешнему миру «имеет глубокие корни в американском опыте, в американском понимании истории, экономики, в американском понимании источников порядка». Это отношение приобрело черты, которые одобрили бы теоретики и певцы имперской мощи, такие, как поэт Редьярд Киплинг, политик Теодор Рузвельт и капитан Альфред Мэхэн: Соединенным Штатам не следует отказываться от бремени всемирного могущества, им следует твердо и надолго взять на себя руководство хаотически развивающимся миром, навести имперский порядок, заставить отступить все силы, руководствующиеся иными ценностями. В общем и целом идеологи мирового курса президента Дж. Буша-мл. вырабатывали его в русле интервенционистского подхода , пусть и со значительными оговорками. Идеологи XXI столетия сделали жесткий вывод из актов громкого терроризма: «Опыт показывает, что выбор неимпериалистического подхода ненадежен».

Банкротство коммунизма и коллапс ряда азиатских стран, претендовавших на роль конкурента либеральной идейной модели в 90-е годы, необычайно укрепил «американский фундаментализм». Скажем, конгрессмен Дж. Кемп провозгласил «наступление 1776 года для всего мира». Потомки пилигримов восприняли миссию серьезно: «Представление об американской исключительности вдохновляет современный американский подход к внешней политике, который направлен на всемирное распространение американского либерально-демократического опыта посредством морального убеждения и политической кооптации — когда это возможно, или посредством насилия, если это необходимо». Термины имеют относительную ценность, и все же. Америка не была империей, когда цели ее были ограниченными, а фокус внимания был направлен на внутреннюю арену. Ничего подобного нельзя сказать о державе, чьи вооруженные силы расположились в 45 странах, которая контролирует Мировой океан и космическое пространство, тратит на разведку в глобальных масштабах более 33 млрд. долл., которая как на подчиненные смотрит на международные организации, которая вела три войны за последние пять лет против стран, расположенных на расстоянии пол-экватора от американской территории (и чьи жители, к слову, не причинили вреда собственно Соединенным Штатам.) Если пирамида централизованной мощи в глобальных масштабах, построенная после окончания «холодной войны», — не империя, то какая степень контроля над миром удовлетворяет определению империи?

Империя держит марку — держит войска в долине Рейна («чтобы замкнуть Германию в ограничительных структурах и не позволить разрушить существующий политический порядок на Европейском континенте»), на Окинаве («против возвращения Японии к практике 1930-х гг.»), с недавних пор в Центральной Азии, Закавказье, контролирует Ближний Восток, умиротворяет Балканы, разрешает конфликты в Карибском бассейне и в Колумбии, в Тайваньском проливе и на Корейском полуострове. «Ни одна нация, — напомнил urbietorbi президент Дж. Буш-мл., — не может себя чувствовать вне зоны действия подлинных и неизменных американских принципов свободы и справедливости… Эти принципы не обсуждаются, по их поводу не торгуются».

Применение силы в межгосударственных отношениях, характерное для начала XXI века, придало Соединенным Штатам уверенности; влиятельный американский журнал «Форин афферс» так пишет о наглядной эффективности применения американской мощи: «Успех военной операции в Афганистане продемонстрировал способность Америки проецировать свою мощь на нескольких направлениях одновременно и без всякого напряжения; при этом она увеличила военные расходы на 50 млрд. долл. У Америки воистину уникальное положение. Если скепсис кому-то не позволяет видеть формирование современными Соединенными Штатами жесткой однополярной системы, тогда этих скептиков уже ничто не сможет убедить. Сомнения отставлены. Идеологи гегемонии органически не выносят критики „единоначалия“: со времен Геродота однополярность в мире приносила не только печали, но и порядок, своего рода справедливость, сдерживание разрушительных сил. Не стоит казнить себя. „Соединенные Штаты, — убеждает М. Гленнон, — делают то, что делала бы любая держава в сходных обстоятельствах, — ставят собственные национальные интересы выше неясно очерченных «коллективных“ интересов, когда эти интересы сталкиваются между собой; они делают это с меньшим лицемерием и с более очевидным успехом… В реальном мире нации защищают прежде всего свои собственные интересы». Действовать во имя неких абстрактных общих интересов — будь то интересы Запада или всеобщее братство людей — просто иррационально. Не следует гоняться за химерами, следует хранить и защищать свои собственные национальные интересы. В международной системе, где жизнь жестока, грязна и коротка, ставить предполагаемые коллективные интересы над конкретными национальными интересами могут лишь сумасброды, погрязшие в иррациональности.